Неужели никому никогда не приходило в голову в связи с «Крейцеровой сонатой», что комплекс ее идей чисто хлыстовский, переходящий даже в скопчество? По типу своему Толстой был русский сектант «из благородных», каких в первой трети XIX века было много, хотя бы и вокруг «корабля Татариновой». Он, в сущности, несколько опоздал родиться, а то бы тоже сделался «Саваофом» и давал советы царю, как ему обустроить Российскую империю. Впрочем, он и давал.
Любопытные возможности возникают через его постоянный интерес к Федору Кузьмичу — т. е. к покровителю хлыстовскому Александру Павловичу — фигуре, собственно, того же типа и комплекса понятий.
Если никому это не приходило в голову (если кто знает о таком, то, пожалуйста, сообщите, чтобы я не считал себя первооткрывателем), то только потому, что критики и литературоведы (почти) никогда не отвечают на то, что сказано, а только на то, что, как им кажется, им могли бы сказать — в точности, как те гениальные дамы из вагонного зачина к «Крейцеровой сонате». Сегодня из этих дам обоего пола состоит подавляющее большинство «мыслящей» публики. Ну, и, конечно, весь Вейнингер обнаруживается в рассуждении про женщин и евреев из той же самой «Сонаты».
Это я начал читать книгу Б. Ф. Егорова о «российской утопии» — к сожалению, очень плохую и неприятную, как мне кажется. Но хотя бы уже не бесполезную.
А.Этинду приходило это в голову (хри его «Жлыст…», стр. 99 и след), такоже и Розанову в «Аопкалипю секте», на которого Эткинд ссылается
Ага, спасибо большое! Эткинда я как раз и не читал никогда, не подворачивался, а Розанова, вероятно, читал, но позабыл.
Очень хорошо! Первооткрывателем очевидных вещей быть глупо.
Ну, когда в нескольких местах изобретают одинаковый велосипед, это признак того, что велосипед именно так и должен быть устроен
Извиняюсь за опечатки — конечно, «Хлыст». совсем тяжело стало на ноутбуке писать, глаза уж не те…
Передо мной извиняться за опечатки, это все равно что в Финляндию со своей финкой ездить.
Едва успел исправить слово «извинитяться».
Да, тоже вспомнился Эткинд, но я хотела сказать о другом: почему поздняя толстовщина, а также Вейнингер не рассматривается в рамках шизофренического дискурса (ибо это т. н. бред реформаторства в чистом виде)? Напротив, эти писания воспринимаются литературоведами на полном серьёзе, как некий «комплекс идей».
Почему не рассматривалась? Рассматривалась, и еще как. С начала прошлого века и особенно в 20 гг., когда распространился фрейдизм как «всеобщая отмычка». Даже в «библиотечке советского фрейдиста», было, кажется, исследование Толстого и его «истории болезни».
А в западной литературе с ее массовым фрейдизмом, фрейдомарксисзмом и прочими психоманиями всего этого море разливанное.
Я, честно говоря, отношусь к этому с еще большей иронией, чем к «обычному» литературоведению с его исследованием «комплексов идей».
Ну был Вейнингер (в отличие от Толстого, который был более чем нормален) больным человеком, это ясно. Но суть проблематики комплекса самоненависти социокильтурная, а не индивидуально-психопатическая.
Мне кажется, что существенны не причины, пусть и паталогические, приведшие к тем или иным мыслям и образам, а сами эти мысли и образы. «Шизофренический дискурс» ничего не объясняет и ничему не помогает. В том числе это и не причина рассматривать некий комплекс идей не на «полном серьезе». Грубо говоря, псих автор или не псих — его личное дело, имеющее отношение только к его лечащему психиатру. С моей личной точки зрения.
Я как раз про отечественную филологию. Да, такое впечатление, что тема толстовской патологии осела на дне библиотечки советского фрейдиста, а серьёзные литературоведы не решались её затрагивать.
«Толстой был более чем нормален»
Истерическое женоненавистничество на почве подавляемой бисексуальности — это всё же не совсем нормально.
Мне кажется (и я это, довольно ясно высказал в ответе на Ваш предыдущий комментарий), что тема «патологии» Толстого не имеет никакого особенного отношения к литературоведению, и у «серьезных» литературоведов (не знаю, кого Вы конкретно имеете в виду), собственно, и нет никаких оснований ею заниматься. Оценка личности Толстого с точки зрения его психопаталогии — это в лучшем случае для ЖЗЛ, а в худшем — для «отдела культуры» «Комсомольской правды».
Толстой был нормален в бытовом смысле — он не был болен, его не нужно было лечить — кормить таблетками, обливать водой, запирать в скорбный дом. Только это я имел в виду.
Но мне кажется, что Вы пользуетесь словом «нормален» в несколько другом смысле, Ваша фраза про «не совсем нормально» применительно к «истерическому женоненавистничеству на почве подавляемой бисексуальности» показывает, что Вы знаете, где находится «норма» в области психополовой ориентации и имеете даже некоторый моральный прибор для осуждения отклонений от такой нормы. Я такой нормы не знаю — и вполне могу допустить, что «истерическое женоненавистничество на почве подавляемой бисексуальности» — и есть норма, а все отклонения от нее предосудительны. А может, и нет.
Думаю, существуют только две позиции — или Вы признаете отсутствие какой-либо психофизической нормы и принципиальное равенство всех существующих типов, включая сюда «истерическое женоненавистничество на почве подавляемой бисексуальности», или Вы присоедияетесь к представителям репрессивной и нормативной сексуально-идеологической нормы (в этом случае, как Вы понимаете, совершенно безразлично, кто кого обвиняет в нарушении какой нормы — гетеросексуальные моногамы гомосексуальных промискуитеров или наоборот: существен сам принцип, сам факт представления о норме и объявляения отклоняющихся эт этой нормы «патологией», как Вы это сейчас, кажется (простите, если я ошибся), сделали по отношению ко Льву Толстому).
Если Вас интересует мое личное мнение на этот счет (а я исхожу из того, что всех посетителей моего журнала мое личное мнение интересует, иначе зачем бы они его посещали?), то я Вам скажу так:
меня вообще не занимает: кто что и кого, какие патологии были и были ли они действительно у Толстых, Достоевских, Прустов, Кафок и пр. Если Л. Н. Толстой действительно был «истерическим женоненавистником на почве подавленной бисексуальности», (с чем я, кстати, нисколько не соглашался — я занимаюсь сейчас «Крейцеровой сонатой», вся история восприятия которой основана на вышеописанном неслушании того, что говорится), то это его личное дело, которое меня за пределами литературы никак не касается, да и не интересует. Мы и так, к сожалению, слишком много знаем о «спальне» семейства Толстых. Или я бы даже сказал: ну и хорошо, что был и спасибо ему за это, потому что он написал «Смерть Ивана Ильича» и Жилина и Костылина. Да и много чего другого. И в «Крейцеровой сонате» есть вещи незабываемые — одной сцены убийства незадачливой жены с ее «жесткой шеей» было бы достаточно, чтобы заподозрить, что кем бы автор этой сцены ни являлся с точки зрения «истории болезни», то это его состояние более чем благоприятно для литературного творчества. Особенно если непосредственно сравниваешь (как мне сейчас приходится) «Крейцерову сонату» с сочинением в высшей степени благонамеренной, во всех отношениях передовой, очень неглупой, но, к сожалению, в литературном смысле совершенно дюжинной графини.
Ирония заключается в том, что не имеющие четкого представления о «норме» читатели (и я в их числе) получают удовольствие от Толстого, который как раз совершенно точно знал, что «естественно», а что не.
Ну почему ирония? Это совершенно нормально и обычно то же самое с Достоевским, Гоголем, да хоть и с Данте и Гомером.
Как раз Толстой столько раз менял свои представления о том, что естественно, и, в сущности, обладал таким разносторонном зрением на вещи, что ощущение его уверенности в чем-то можно объяснить только присущим ему даром убеждения. Заведомо уязвимое утверждение, произнесенное тоном первой фразы «Анны Карениной» — это фирменный прием, скорее даже литературный, чем идеологический.
Но, думаю, при попытки разобраться, что для Толстого было естественно, а что нет, нужно всегда вспоминать, что Толстой был руссоист, он полагал добро естественным состоянием человека и все мучался нахождением внешних причин, мешающих проявлению этого добра.
Совершенно нормально? Вы меня только, что убедили в отсутствии нормальности:). Как раз Толстого я никак не могу поставить в ряд с Гоголем, например. У Гоголя понятие нормы отсутствует, а то, что кажется нормальным, на поверку оказывается абсолютной аномалией. Толстой может обладал даром убеждения, но меня лично он убедил только в одном — своей художественной гениальности. Увы, я, по всем параметрам, не руссоист.
Дам обоего пола, к сожалению, старая шутка, наверняка и не моя.
А тема — да. Принцип интеллигентского диалога обозначен удивительно отчетливо.
Конечно, не знаю.
Насчет «поэтесс обоего пола» я уже скоро двадцать пять лет шучу, в том числе и печатно, но все же это шутка не того рода, чтобы не могла придти в голову еще кому-либо. Тогда прошу считать ее цитатой.
Когда я начал шутить, я и сам под стол пешком ходил.
Скопчески-манихейское: плоть заведомо зла, мир сотворен падшим ангелом и т.п. — чувствуется, но прямой характеристики КС как скопчества не помню. Что ЛНТ сектант «из благородных», но скорее в штундистско-пиетистском духе — не раз говорено, в т.ч. православными богословами: о. Г.Флоровским и митр. Антонием (Храповицким). Например, Флоровский пишет в «Путях русского богословия»:
«Семидесятые годы были временем острого религиозно-моралистического возбуждения, на верхах и в низах сразу. «Хождение в народ», это была одна из вспышек. И еще с 60-х годов усиливается сектантское движение в народе. Два мотива скрещиваются. Во-первых, «искание правды» <...> часто присоединяется еще какое-то апокалиптическое беспокойство <...>(срв. секту «странников» и адвентистов). И, во-вторых, жажда какого-то «обращения», или «пробуждения» <...>. То была новая волна пиетизма, разливающаяся теперь в новых социальных слоях. Южнорусский штундизм в значительной мере развивается под прямым влиянием сходных движений в немецких колониях, где ведь селились именно сектанты {между прочим, «пробужденные» из Баварии и Вюртемберга уже в 20-х годах). Любопытно, что «Победная повесть» Юнга-Штиллинга получила большое распространение у молокан.» (Далее о сектантстве в высшем обществе.)
«В такой исторической обстановке религиозный кризис и «обращение» Льва Толстого в конце 70-х годов перестает казаться обособленным и единичным эпизодом. И становится понятной психологическая влиятельность Толстого…» Флоровский с одобрением цитирует умершего в 1920 г. Овсянико-Куликовского, который в учении Толстого видел суррогат религии «для группы образованных сектантов».
Кстати, сейчас посмотрел в текст — рассказчик прямо говорит: «нечто подобное утверждают шекеры», т.е. Shakers («The United Society of Believers in Christ’s Second Appearing»), своими хороводами, пророками, общинами особенно похожими на хлыстов. Правда, хлысты стульев не делали.
Да, можно говорить об ассоциациях с хлыстовством. Но в принципе то, что Толстой выразил в «Крейцеровой сонате» по поводу отношений полов и деторождения можно найти у святых отцов, например, у Григория Нисского, первого и главного христианского «антрополога», который писал, что когда кончится этот способ размножения людей, кончится и время, совершится обновление Вселенной и переход человечества от тленного и земного к бесстрастному и вечному.
Что меня больше всего удивляет в отношении восприятия людьми «Крейцеровой сонаты» — это то, что в ней видят патологию, женоненавистничество и ненормальность. Она действительно весьма неоднозначна, но позиции «нормальности», с которой люди выдвигают такие претензии, мне куда менее симпатичны. Так называемое «женоненавистничество» Толстого — это же не ненависть к женщине, а ненависть к тому, во что её превратили. Толстой в этом произведении показывает отношения между мужчиной и женщиной как глубоко искажённые, и дело не в дурной природе женщины, а в том, что люди — и мужчины, и женщины — призваны к намного более высокой доле. А вот с тем, как устроено в обществе с отношениями мужчин и женщин всё глубоко не в порядке. Толстой показал эти искажённые отношения, доведя их до апогея, как ад. И вот говорят, что он — ненормальный. А что нормально — буржуазная мораль? (Это не вопрос, просто комментарий к слову. «Крейцерова соната» когда-то меня очень зацепила, а недавно я вспоминала её, когда смотрела фильм Ходоровски «Святая кровь» — там, на мой взгляд, есть похожие моменты: выражена та же искажённость того, что наша культура делает в том числе с мужчиной и женщиной, как она превращает мужчину в насильника, убийцу, а женщину в чудовище).
Я думаю, Вы совершенно правы насчет «Крейцеровой сонаты», но Толстой знал, как ее, т. е. будут понимать. Эпизод с дамой — это его язвительный ответ, данный авансом. Потом его Чертков убедил написать послесловие, но это, конечно, ничему не помогло.
Послесловие к «Крейцеровой сонате» пишет Оля, она примерно так и аргументирует.
А мне досталась графиня с ее «Чья вина?». Вы это вряд ли читали (немного и потеряли), но это сейчас в большой моде у нас тут.
Насколько я понимаю, и Максим Исповедник придерживался подобного мнения — да, половые различия и, следовательно, органы созданы были Богом до Адамова падения, но в его предвидение; однако до падения люди не знали похоти. «Плодитесь и размножайтесь» подразумевало не обычное размножение в падшем мире.
Максим вообще полагал, что плотских желаний до грехопадения не было. Но ведь в принципе можно себе представить совокупление без похоти (не труднее, чем неполовое размножение у людей). Может быть, сам половой акт представлялся поздним грекам уродливым — в свете платоновской идеи человека? У Толстого тоже есть эстетическое неприятие секса.
Я прочел КС уже в зрелом возрасте (много за 30), поэтому мне почти все в ней понятно. Патология у рассказчика, вероятно, есть — болезненная ревность, например, — но никто не дает ответов на его вопросы. Сам Толстой делает выводы а-ля матушка Энн Ли, правда, без видений.
да, текст Толстого вполне соответствует некоторым мыслям святых отцов, поэтому, мне кажется, даже нет нужды искать манихейские и пр. корни. вернее, этот комплекс идей вводит нас в поле диалога и ортодоксального христианства и ряда неортодоксальных течений.
у рассказчика, конечно, патология (если мы говорим о рассказчике, а не об авторе), — он же тоже представляет падший, искажённый мир. он — жертва этих искажённых отношений и становится женоубийцей. можно сделать следующий ход и сказать: автор показывает нам болезнь, значит, он и сам болен. но так все больны. только об этом не знают, а он, по крайней мере, смог увидеть болезнь и возможность иных отношений, к которым призваны люди. болезненная ревность — одна из частей этого общего искажения.
этот текст мне тоже внутренне понятен. я читала его, пусть и не в столь зрелом возрасте, но в обстоятельствах, близких к описанным в «К.с».
сейчас это для меня один из немногих текстов об отношениях мужчин и женщин, где эта тема раскрыта таким образом, который не вызывает у меня отвращения, и вопросы которого мне понятны.
У рассказчика чувствуется отвращение к половому удовольствию как таковому, в том числе и законному (в широком смысле) — что вряд ли понятно было бы еврею апостольских времен и, следовательно, самим апостолам. Это особое отвращение к телу — нечто граческое, недаром Плотин так выглядел, будто стеснялся наличием у него плоти. Ориген, христианин и эллинист, по преданию, себя оскопил — а он был любимый автор Григория Нисского, который в свою очередь был один из любимых авторов Максима. То есть определенную генеалогию идей можно здесь проследить. Интереснее генеалолия чувств. Возможно, у некоторых людей от рождения какой-то неоплатонический инстинкт?
должно быть, это те люди, чьи души, согласно платоновскому «Федру», особенно близко созерцали благо до рождения:)
генеалогия чувств — дело, наверное, психоанализа. только сегодня видела кучу психоаналитиков, надо было их спросить:)
Отвращение к телу как оттенок, присущий, может быть, позднегреческой чувственности, — такая же, мне кажется, интерпретация чувственности, как и т.н. «законное» половое удовольствие. Ведь считать половое удовольствие в браке или как-либо иначе законным — это уже определённая традиция отношения к половому вопросу. Вне традиций — мы не знаем, какова норма для человека. Человек в отличие от животного способен воздерживаться от секса, разделять секс и деторождение, заниматься сексом в любое время только ради удовольствия. Для него чувственность предстаёт не данной как факт, а всегда так или иначе интерпретированной. Т.е. смысл чувственности придаёт человек. И мы не знаем, чего природа от человека ждёт. Возможно, «норма» человека лежит не в каком-то периоде его истории, а это, скорее, некий идеальный горизонт как предел становления. И здесь как раз вспоминаются греки. А в истории -ну да, был там когда-то, говорят, переход к моногамному роду, потом мы примерно понимаем происхождение семьи, частной собственности и государства. И, таким образом, сформировались наиболее влиятельные, но не единственно возможные традиции интерпретации чувственности. Равноправны ли разные интерпретации полового вопроса или здесь есть внутренняя логика движения тоже вопрос.