Журнал «Воздух» 3-4, 2009 я давно уже прочитал, он у нас случайно есть а натюрель, но тут он появился в сети и вот что я хочу сказать, еще тогда хотел, ждал только, когда в сети появится:

Поэзия у нас, конечно, живет где хочет, потому что она над поверхностью земною витает на манер ароматного испарения или сладостно жужжащего роя. А вот проза, кажется, существует только по краям и окрайнам российским. Или представим себе это так: главное закругление земли приходится, как известно, на район ГУМа. Оттуда проза как субстанция твердая и гладкая, а иногда и скользкая, скатывается, скатывается, скатывается — в Москве особо не задерживается, если ни за что случайно не зацепится и ни во что случайно не уткнется. Или если консистенция у нее такая, что она к поверхностям прилипает и присыхает. Но это мы и прозой можем назвать только чисто литературоведчески. Т. е. в том смысле, что не стихи.

Короче говоря: Владимир Рафеенко из Донецка. На мой вкус, замечательно по фактуре (иногда не без «Школы для дураков», но это и неплохо: школа она на то и школа — для умных, конечно). Из романа «Невозвратные глаголы», главка «Лошадиная голова»:

Катилась по дороге Лошадиная Голова. Ушами по земле хлопала. И прикатилась она к избе номер восемь по проспекту композитора Огинского, к девочке Маше, которая на ту беду оказалась дома. Тук, тук — постучалась лошадиная голова в окна к Маше.

— Кто там?
— Открывай, Машутка, — сказала голова, — накорми меня борщом и мясом, а я за это службу тебе сослужу.
— Я не открываю дверь незнакомым головам, — отвечает Маша, а сама дрожит, как осиновый лист.
— Открывай, сучка, — закричала голова лошади, — это я, твоя учительница физики! Я пришла к тебе в дом поговорить о твоей успеваемости! Дай мне сюда твою мать и твоего отца! Я им всё расскажу о тебе, я им открою глаза на педагогику средних классов.
— Моя мама ушла на кладбище бабушку проведать, а папа к двери подходит только с топором, потому что пьёт всю неделю. Но если ты хочешь, голова, я могу его разбудить и позвать сюда к двери. Но боюсь, что тогда тебе не придётся больше катиться от домика к домику и хлопать ушами по пыльной поселковой дороге, не придётся также носить синие махровые юбки и жакетки с огромными синими якорьками на плоском животе, чёрные массивные туфли, мохнатые усы, огромные брови, глаза иезуита-извращенца и бородишку на манер шевалье Арамиса. Да, голова, боюсь, что тебе не придётся уже всего этого делать, потому что топор отца моего быстр, как мысль, отточенная бритвой Оккама.

Между прочим, вообще всё не так ужасно с прозой, как иногда кажется, если принимать за реальность созданную московскими гламуростроителями «актуальность».

Вот, например, Нина Николаевна Садур новую повесть написала — на мой вкус, замечательную и для себя совершенно необычную. Ну, Нину Садур хоть у Никитских ворот посели, она все равно будет жить на окраине России.

Или. скажем, в «Новом», как ни странно, «мире», довольно замечательная повесть товарища моей литературной… не сказать юности, конечно… ну, пускай будет: поздней молодости — М. Ю. Угарова, хоть у него, как я недавно случайно заметил по одному его недавнему интервью, оказалась довольно-таки нетвердая память об этих временах. Талантливая стилизация прозы 60-х гг. — неудивительно, что талантливая, Михаил Угаров всегда был чрезвычайно талантливым стилизатором, но удивительно (и удачно, потому что неожиданно), что 60-х гг.

В общем, больному становится несколько лучше.