Авторы Проекты Страница дежурного редактора Сетевые издания Литературные блоги Архив

Елена Шварц

Ранние стихотворения. 1962—1965
публикация
Кирилла Козырева

Дневники
публикация
Кирилла Козырева

Надгробная надпись императора Адриана

Девочка со ста сорока восемью родинками
повесть (1961)
публикация
Кирилла Козырева


Беседа Елены Шварц
с Антоном Нестеровым (1999 г.)


Стихи

Самые последние стихи

Последние стихи

Последняя подборка

17.12.2006

Стихи 2006

Трость скорописца.
(Стихи 2002-04)


 Монахиня Лавиния

 Кинфия

 Арно Царт

 Желания

 Хомо Мусагет

О стихах

Русская поэзия
как hortus clausus:
случай Леонида Аронзона


Запись из дневника
1966 года


Земная плерома
Космическая
физиология


Родом из Рая

Слепая пчела
Происхождение
Арно Царта.
Из "Воспоминаний
Арно Царта,
вымышленного поэта"


Елена Шварц
Стихи

Перевёрнутый Эверест,
или Бесконечность памяти


Когда я в бездну жизни собственной гляжу —
Чего я только там ни нахожу —
Как бы в разверзшейся воронке под ногами —
Что было так давно, что было с нами,
Что там со мной и что не повторится.
Всплывают тьмой изъеденные лица.
И разгребаю выгнутой стопою
Осенний сад, где были мы с тобою.
Я рисовала, ты смотрела на меня,
И листья реяли, вином своим пьяня.
И Хлебниковым, скажем, опьяненье,
И аппарат “Любитель”, и стремленье
Страдать за всех, за всех, и больше всех,
И одноклассница Вовк-Курелех…
Вот прошлое, похожее на свалку,
Гудит, царапает, и мне его не жалко.
Как будто бы несчастные у рынка
Три продают непарные ботинка,
И горсть забытых снов, и замшевая куртка,
Там жалю я ладонь огнём окурка.
Зачем же я на берегу весь этот хлам ужу?
Он обречён огню, он обречён ножу.
Всё кажется, что отыщу я там
Совсем забытое, завидное богам.
Затем, что там мой рай, а здесь — внезапный ад,
Мне боязно забыть родной погасший взгляд.
Зачем дана вся эта бесконечность
Адаму, мне — как некая увечность?
Зачем внизу зияет Эверест,
Куда всё валится, что вижу я окрест?

Выстрел

C такою лёгкостью в теле проснулась —
Будто я вчера застрелилась
Вишневой косточкой…
Всё же косточка попала в цель
(хоть и не было там светло) —
В красную землю, лепестков метель
В благодатную занесло.
Она упала не в путь проезжий
И не на камне
И машет белыми руками
И цветью снежной
В самом деле (экое дело!)
В сердце что-то цвело и белело —
Сакура там расцвела.
Все — вплоть до самой малой кровинки, —
Замирая, дивились этой новинке.
Vita nuova болела,
Vita nuova бела.


Крест после распятья

Когда Спасителя в пещеру положили,
День cерый занялся и тучи, нависая,
Шар обернули земный
В саван.
Птицы не служили,
Вздыхали судорожно бедные ягнята,
А люди сонно жили,
Виновато.
Да, никому на свете не жилось —
В день смерти Бога
Сгнило всё
Насквозь.
А крест покинутый
Чернел, как бы сожжённый,
Уже не помня, где его срубили, где пилили,
А кипарисный пень-отец по сыне тосковал,
Раскинув лапы и глубоко в землю вгрызшись.
А крест был ближе всех,
И он поддерживал страдающего Бога —
Сын-кипарис, Бог Сын, они слились
Божественным он прокалён огнём
Кровь Бога светлая на нём.
Он помнит Его прикосновенье
И тяжесть Бога,
А Бог — его шершавую древесность,
И жалость деревянную, и нежность.
И ночью видели — взошла луна
Она была крестом разделена.
Четыре красные куска,
Была разрезана она.
Когда случилось Воскресенье —
Крест вздрогнул и вспотел огнём,
И вдруг воскрес,
И вот он снова кипарис
В саду небес.


Созвездие Лебедя, или Снятие с Креста
(небесное и незавершённое)


Я смотрела на звезду, понимая
Что между нами длинный канал.
Руки поднять и скользить туда, где она, сияя,
Нервничает, как ночной вокзал.
 Пока я смотрела — небосвод кружился
И качнулся, сдвинув на пядь её,
Она была позвонком предвечного
Горнего ледяного распятия.
Млечный полог чуть колыхался — там какие-то тени
Из крыльев лебяжьих гвозди, плача, тянули.
Но вдруг замерли, оцепенели,
Все в полёте чрез чёрное небо уснули.
Называли ведь “Лебедь”, но это ли птица?
Руки надломлены… Глуха высота.
Начинается — но века оно длится —
В скорбном небе — снятие со креста.


Имена царей, или Тонкий сон

               Звезда над ними клонит голову,
               И, круглолобее вола,
               В издревле стойло ей знакомое
               Как зверь и пастырь их гнала.


Я с юности знала трёх странных царей имена —
Три царственных странника — юный, и средний, и старый...
Но в книжице этой старинной Гаспар
Был назван иначе — Йаспаром.
Лениво читала я книгу о чудных царях,
Как шли они к точке одной с трёх сторон кругозора,
Как нить путеводную им размотала звезда,
Себя истощая, с царей не сводящая взора.
Лениво читала о том, что дарили они —
Шары драгоценного ладана, смирну, златые монеты,
И там толковалось — что знаменуют они
И чем обернётся всё это.
Задумавшись, я посмотрела окрест
(А финское море сверкало очами своими златыми)
Звезда уносила в груди своей крест…
“Нет, не зря изменилось то имя:
Гаспар на Йаспар” — кто-то рядом сказал.
Иль это был тонкий сон
Начальное “йа” да “Б” — Бальтазар —
Инициалы священных колонн.
А что ж означает тогда Мельхиор
(Как медленно строится храм!)
И буквы внезапно менялись местами,
И имя плясало — Хирам.
А финское море своё серебро расшвыряло,
Звезда уносила свой крест.
И сердце пустое моё узнавало
Забытую тайну — пока я смотрела окрест.


На острове Святой Елены

Под лимонным кислым деревцем
Стынет завтрак Бонапарта.
Южный ветер мерзок,
Океан неспокоен.
Смутен он сам и шепчет a parte:
“Пьяной саблей звеня,
Смерть шла впереди меня,
А теперь норовит встать за спиной,
Ядовитой плюёт слюной”.
Вдруг он видит — в его огород
Бык забрёл и нагло капусту жуёт,
— Граф, подайте мне дробовик.
Целит в лоб,
И как молния падает бык.
“А! я ещё не отвык!
Рука тверда пока”.
Сегодня быка,
А вчера козлят (правда, стонал козлёнок,
Когда на кухню его волокли).
А позавчера — поросёнок.
“Словно смерть ещё,
Пьяной пулей звеня,
Летит впереди меня”.
Умиротворенно глядя в даль,
К чайной чашке приник,
Выпитый роком, жёлтый
Насупленный Смерти двойник.


Китайская игрушка

               Людмиле Березиной

Как сладостно, отрадно знойным летом
В кустах смороды разогретых
Читать о кораблях во льдах,
Торосах, вьюгах, полюсах
И мужественных снегирях.
Зимою небо сизо
Как горла сизарей,
Что жмутся на карнизах,
Когда дохнёт Борей.
В благоуханьи срезанного сена
Я вспоминаю буйного Нансена,
Его корабль Фрам, чьё даже имя
Хрустит, как будто валенки по снегу
(фрам-фрум, хрум-хром),
И сполохи над бесконечным льдом.

Корабль весь замёрз — от клотика до киля,
Льды медленно влекут его куда-то.
От пенья птичьего очнусь — зима умчалась,
И не корабль, а туча лиловата
Куда-то душу ветрено манила.

Всё это я пишу в мороз,
Глаза пронзающий до слёз,
Мечтая, будто знойным летом
В кустах смороды разогретых —
Лежу я с книгою в руках
О злых морозах и снегах.


Новогоднее каприччо

1. Зимний полет над бывшею столицей

Ещё не прах, ещё не птица,
Ещё не ангел, дух иль змей,
Лечу над пропастью столицы.
Ещё во мне слова и лица,
Ещё я помню своё имя и имя матери моей.
Ещё настанут скоро святки.
В Вертеп войду я Рождества
Вслед за Каспаром, Мельхиором
В благую тьму.
Едва-едва
Младенца видно, он сияет
Как спичка в кулаке пещеры.
И я младенца обожаю,
И я сама себе чужая,
И я, как царь, забывший царство.
Оно плащом лежит за входом…
А там уже — и с Новым годом!
Войдём же в дверь, стучи сильней!
Ещё я помню своё имя и имя матери моей.
Со мной безумный друг идёт,
Он — пациент, он — идиот.
В мозгу безумца
Дыра разверзлась.
И свет, и тьма туда стекают,
Влетит ли птица — умирает,
И бесы мочатся туда.
А так нельзя! Душою, силой
Противостать им до могилы,
А там — не знаю, может быть…
Но, бедный друг, не мне тебя судить.
Сверкают скальпели, ножи,
В ночи кипит врачей работа.
В больном ещё трепещет жизнь,
Но он лежит, лицо откинув,
И чистоты ручьёвой хочет.
Над ним хлопочет оператор,
(Над нами всеми так хлопочут —
Иные в белых одеяньях,
Иные в чёрных одеяньях,
И вырезают в сердце прочерк)…
А крохотное мирозданье
В моей ладони вдруг очнётся,
В руке недвижной, коченелой
В руке немой, обледенелой.
Рассыпанной жаровней город
Внизу лежит, мы под углями
Горящими, и Бог наш с нами.
Ему иль нам — кому больней?
Лететь ли вдаль, промчаться ль мимо?
Я опускаюсь вниз кругами…
Ещё я помню своё имя и имя матери моей.


2. Мёд под Казанским собором

Марш жрецов из Волшебной флейты
И расквашенный тёмный снег.
Объятье собора чугунное
Слаще нам человеческих нег.
Бутылки битые Шампани
На грязном льду седой Канавы.
Год пришёл, он слегка растерян.
Колесо повернулось, дрожит.
Что за жалобный слышится звон!
Над белым чулком Канала
Пальмовый лес коринфских колонн.
И по неровным каннелюрам
Привычно Oдин злой скользил,
Иль много Oдинов (их много),
Но только лишь один из них
Скользнёт в плиту, во мглу собора,
Чтоб мёд поэзии украсть,
И в мире нет блаженней вора!
Да и утешней мёда нет,
Горчей и слаще,
Чем этот вмиг животворящий,
В крови скользящий и бродящий,
Тебя глотающий навек.
Из крымской бутыли
Тягуче течёт,
Таится и в крипте собора
Поэзии дикий мёд.
Он в плодах и ветвях,
Он повсюду, но скрыт.
Он разлит в словарях
и в могиле зарыт.
Белый мёд дарят сны,
Чёрный — смертная рана.
Без него мне пресны
Парадиз и нирвана.


3. Забывший имя

               Если забудешь земное
               Заёмное лёгкое имя
               Вспомни (куда уж деться)
               Небесное — скрупулом света
               Оно выплывает из сердца.


Он идёт впотьмах из больницы.
Он забыл, что не помнит имени.
Птица снега точит дырку в темени.
Ангел мой, узнаёшь ли Ты меня?
Он ещё жив, но потерян вовсе.
Имени тайного он не знает.
Потому он у Бога воды не просит,
И телефон его сердца занят.


4. Развлечения безумца

Каменный подарила безумцу шарик
С прожилкой экваторной нутряной.
Его в больнице он завертит
Как демиург наш шар земной.
И станет отменять он смерти,
Из камня друга позовёт.
Земля вдруг вздрогнет и запнётся,
И всё пойдёт наоборот.
Вселенная с ума сойдёт.
Смесятся бред и вдохновенье,
Затянет небо ткач-паук…
Покуда боги не очнутся
И шарик выдернут из рук.

5. Танец с тенью
В сквере зимой
Па-де-де исполняют
Только хозяин-Полкан,
И хозяин-Белка —
В морозную ночь
Длиннобородый старик
Ходит кругами
Как часовая стрелка.
Дама (к её ноге прикреплена такса,
Как крошечный самокат)
Подходит и спрашивает, озираясь:
“А где же ваша собака?”
А он, всё так же вращаясь,
указывает — “тень”.
Посолонь он вертится,
Вздрогнет и — замрёт.
Но ждут, замерзая, птицы,
Что он назад повернёт.

6. Марш времени

Подобно Сусанину Время нас водит,
Подобно Сусанне блазнит и глумится
Над старцами, нами, и в руки не дастся.
То петлёй изогнётся, то забредит, забродит
Квашнёй.
С тех пор как империя пала — неровным
Время стало, рассыпчатым и сумасбродным,
Время стало почве природно —
Руды с вкраплением, если угодно.
Пространство-Время — Андрогин.
То год как день, то день как год,
В котором странные пустоты,
Провалы, тёмный мёда сот —
Всё поглощает тёмный рот.
Вампир невидимый нас гложет
Во сне. Томительно проснуться,
Почуяв убыль — улыбнуться
Вампиру, Жизни.
Жертвой
Блаженно быть.
Нас отделяет от безумья пелена,
Плева
Меж зёрнами граната.
Она же
Мерцает тускло меж мирами —
В её овал прыжок — не за горами.
Марш жрецов из масонской Флейты.
Поживи на высокой горе!
Ты узнаешь, как сладко гореть.
Быть свечой в самом нижнем мире,
Задуваемой детским ртом.
Безмерностью время больнo,
Изъедено, изъязвлено.
Часов препинается ход.
Кристалл чужой вошёл во чрево
И вечность там как плод растёт
Или цветочек из-под льдин.
И поезд объясняет так
Колёс о рельсы перестук:
Пространство-Время — Андрогин.


7

Лопнула душа стручком:
Новое “я” кружится
Спутником тела.
Затравленным бычьих,
Отстранённым птичьих
Глаз
Движеньем
Озираюсь.
Вижу круг земной,
Циферблат,
Тонет он в дымящемся море.
Кто изменился весь насквозь,
Кто этих злых метаморфоз
Узнает радость-Боль,
Швыряет в безымянность неба
Имён родимых соль.
Я на чужой корабль всхожу,
Плывя средь ледяных морей.
Как хорошо забыть мне имя
Моё и матери моей.

2006