Авторы | Проекты | Страница дежурного редактора | Сетевые издания | Литературные блоги | Архив | |
Ранние стихотворения. 1962—1965 публикация Кирилла Козырева Дневники публикация Кирилла Козырева Надгробная надпись императора Адриана Девочка со ста сорока восемью родинками повесть (1961) публикация Кирилла Козырева Беседа Елены Шварц с Антоном Нестеровым (1999 г.) Стихи Самые последние стихиПоследние стихи Последняя подборка 17.12.2006 Стихи 2006 Трость скорописца. (Стихи 2002-04) Монахиня Лавиния Кинфия Арно Царт Желания Хомо Мусагет О стихах Русская поэзиякак hortus clausus: случай Леонида Аронзона Запись из дневника 1966 года Земная плерома Космическая физиология Родом из Рая Слепая пчела Происхождение Арно Царта. Из "Воспоминаний Арно Царта, вымышленного поэта" |
Елена Шварц ХОМО МУСАГЕТ14 МАЛЕНЬКИХ ПОЭМ Предуведомление: Жанр "маленькой поэмы" не нов и не стар. Он забыт и нелегок. Вся "Форель разбивает лед" Кузмина написана в этом роде, как и многие вещи Хлебникова. В сущности, это вообще не "поэма". Но как назвать иначе? Скорей подошел бы какой-нибудь музыкальный термин. От собственно "поэмы" она отличается крайне прерывистым развитием фабулы. Сюжет обычной поэмы течет как река, маленькой – то скрывается под землей, то неожиданно низвергается с высот, то возвращается к истоку. При этом, часто и сам сюжет состоит из борьбы метафизических идей, видений, чувствований, прчудливо смешанных с мелкими происшествиями жизни. Контрапункт противоречий всегда находит гармоническое разрешение. В этом смысле, она – маленькая трагедия в миниатюре : в ней есть завязка, катарсис и апофеоз, монологи и хоры. В книге представлены "маленькие поэмы", первая из которых сочинена в 1974 году, а последняя – в 1996. За этот срок их темы, смыслы, словесная ткань и ритмы, естественно менялись, параллельно превращениям эпителия, мозга, сердца и астрального тела автора. Декабрь 1996 ХОМО МУСАГЕТ (Зимние Музы) Vester, Camenae, vester… Horatius Я ваш, Музы, я ваш… Гораций I Ветер шумит за стеклами, Вид на задний двор. Ветер подъемлет кругами, Носит во мне сор. Всякий вор В душу мне может пролезть, Подкупит И низкая лесть. Но поднимается жар И разгорается хор, Легких сандалий лепет, Босой разговор. Не тяните меня, Музы в хоровод, Я устала, я сотлела. Не во что ногою топнуть – Под ногами топлый плот. Я уже вам не десятый, И уже не мой черед. Пахнет льдом, вином и мятой, Травы горные в росе. Вертишейкою распятой * Закружили в колесе. Музы кружатся, как бусы Разноцветные – пестрей! И одна из них как прорубь, А другая как Орфей. И одна из них как морфий, А другая как Морфей. И одна как сон тягучий, А другая – сноп огней. Не тяните меня, Музы, в хоровод – Уже год у нас не певчий, А глухой водоворот. Легче ветра, темней света И шумней травы. Ах, оставьте человека, Позовите Бога вы. II Музы,! Девушки! Зима уж навалилась. Снег под кожею – где флейта, где тимпан? С вёрткою позёмкой вы впервой явились С углями в ладонях… или заблудились? Сгинули как Пан? Моряки-эгейцы на недвижном море Услыхали голос: Умер Пан!- Вздох слетел с вершины, солнце побелело, В мареве Олимп пропал. Только Музы живы, им Десятый нужен В разноцветный их и пьяный хоровод. С первою порошей, по ледку босая С черно-красным камнем Первая бредет. III Вот выпал первый снег. Багровое вино В сугробы возливая, Чтобы почтить озябших Муз И дикие стихи На свечке сожигая, Я Смерти говорю: Пчелой в тебя вопьюсь. О как она бывает рада, Когда её встречают Не с отупелостью потухшей, Не с детским ужасом, И не бредут к теням унылой тенью – А как любовника: и с трепетом в очах, И сладострастьем нетерпенья. Камены бедные В снегу переминались- Все боги умерли, Они одне остались. Они и в смерть прелетают – Как захотят летят они, Горя вкруг древа мирового Как новогодние огни. IV Снега насыпьте в красный Стакан с тяжелым вином, Может быть, я забудусь Горько-утешным сном. Может быть, мне приснится Орфеева голова – Как она долго по морю Пророчила и плыла. Как её колотило Солью, и тьмой, и волной! Как она небо корила Черным своим языком И ослепляла звезды Бездонным пустым зрачком. Кажется мне – это лодка, Остроносая лодка была, И я в ней плыла матросом, Словесной икрой у весла. Пред нею летели боги – Дионис и Аполлон. Они летели обнявшись: Он в нас обоих влюблен. С тех пор, как я прикоснулась К разодранному рту, Я падаю тяжким камнем В соленую пустоту. С тех пор, как я посмотрела Глазами в глаза Голове, Я стала выродком, нищим, Слепою, сестрой сове. Вмешайте в вино мне снегу, Насыпьте в череп льду, Счастье не в томной неге – В исступленно-строгом бреду. О снег, ты идешь все мимо, Белизною не осеня. Кружатся девять незримых В снегопадных столбах звеня. V Мохнато-белых пчел, Под фонарем скользящих, Я отличу легко От хладных настоящих. У этих из-под белизны Косится темный глаз блестящий И жальца острые ресниц Нацелены на предстоящих. Замерзшие колют ресницы, Ледяные глядят глаза, Тебя оплетает хмельная Ледяная, в слезах, лоза. Музы, ужели вы только Пьющие душу зрачки? Девять звезд каменистых Кружась, ударяют в виски. VI (Пифия) Сидит, навзрыд икает… -Да вот я и смотрю. -Ударь её по спинке, Скорей, я говорю! -Ничто! Она икает Все громче и больней, Облей её водою И полегчает ей. -Смотри, глаза полезли И пена из ушей. -Да что же с ей такое? Иль умер кто у ней? VII Музы (замерзли!) – белые мухи** Вас завлекли сюда? -Мир оттеснил нас, глухая вода В Гиперборею. Долго скользили во тьме седой Над морем Белым, Видим – на льдине живой воробей Оледенелый Мы и согрели его собой, Синими языками Молний живых, и на свет голубой Дале рванулись. А он плывет там и поет На девяти языках, С синим огнем в ледяной голове, Невидимым в очах. Когда он повис на гребне, На клочке ломаемой льдины, Лопнуло накрест в подвалах Эреба Сердце седой Прозерпины. VIII Восхваление друг друга у Никольского собора Аркады желтые, в проплешинах, Никольского рынка Где делают с цветочками посуду Эмалированную - там в длинную флейту ветер Дует ночами. Там гулькает голубь, постовой свистнет, Да подпоясанные небрежно, босые, Как перипатетики бродят девы Глухой ночью. - Молний сноп на поясе у тебя, Эрато, Без тебя не сложится ни гимн, ни песня, Подойдешь ближе, глянешь – кровь быстрее В словах рванется. Ну а ты, Полигимния, не скромничай, дева, Взор певца устремляешь в небо, Без тебя он ползал бы по земле, извиваясь, Тварью дрожащей. - Без тебя, Мельпомена, без тебя, Клио… Так наперебой друг дружку хвалили И, танцуя, свивались в темнисто-светлый Венец терновый. Ах, кому нам девяти, бедным, Передать свою поющую силу, Ах, кого напоить водой кастальской, Оплести хмелем? У Никольской видят колокольни Притулился, согнувшись, нищий, Он во сне к небесам тянет руку, Стоя спит, горький. Тут они на него набежали - Закружили, зашептали, завертели. Замычал он, мучимый сладкой Пения болью. Ладонями захлопал в бока гулко И, восторгом переполненный тяжким, Взял и кинулся в неглубокий Канал Крюков. IX Музы перед Иконой Вокруг Никольского собора Во вьюжном мчатся хороводе, Озябнув, будто виноваты, Цепочкой тянутся при входе. По очередности – пред Троеручицей Творят – в сторону – поклон короткий. Меж рук Иконы неземной Скользят отчетисто, как четки. - Все наши умерли давно.- Со свечками в руках мерцали, И сами по себе молебен Заупокойный заказали. Ноябрь 1994 * Вертишейку, распятую в колесе,приносили в жертву Афродите ** У Гете есть стихотворение "Мусагеты". Ими он считает мух: и те,и другие,мол, являются летом. Здесь тоже мухи – мусагеты, но зимние "белые мухи". ГОРБАТЫЙ МИГ I В Сингапуре пестрых дней В розовой кружася лодке, По волнам веселой водки Я ныряла средь теней, Счеловеченных неловко. Горою вспучился Залив. Миг, нечто значащий, горбат. И звезд вдруг удлинились гвоздья, Сосен мерзнущие гроздья – Тяжкий зимний виноград – Он чуть подсолен, чуть в укор. Чего ты вздыбился, Залив? Но он молчит, как будто горд, Что к небу бросил, не спросив, Зеленый непрозрачный горб. 2 (Пробуждение) Заката острая игла Кровавая накалена, Прямо в сердце впиться хочет, В сердце, слабое со сна. Болят соски – натерты Небритою щекой. Ты мне чужой, как мертвый, Мертвец не так чужой. В зеркало косо взгляну – Глаза камикадзе, Только светлей, Да сигарета пыхтит веселей И небрежней. Вдруг быстро и нежно Мандолина возле уха Пробежала бойким пони, Только, только я проснулась А корабль дня уж тонет. Засыпала на рассвете И проснулась я под вечер, И неделями мне светят Только лампы, спички, свечи. Пахнет блуд кавказской травкой, И козел бежит к козлице – Для кого-то они блюдо, Для кого-то они боги, Для кого-то облака. И змеи шипенье в страсти, Потные хладеют руки На краю как будто счастья И в краю смертельной скуки. 3 О несданные бутылки, Обниму вас, соберу вас, Ваши шеи и затылки. С вами я спущусь в подвал, Где лампа тонко Пищит и будто бы чадит, Где очередь стоит Обиженным ребенком. Бог тоже там, но Он пока молчит, Хоть слышит Он молитву из бочонка. Он запах перегара, водки, гнили Вдруг превратит в чистейшую из лилий, И всё, что стоило нам слез, И всё, что было нам как груз, И вся тоска уйдет в навоз, Чтоб дивный сад на нем возрос Для Диониса и для Муз. 4 Я в заснеженном Египте, Я в развале пирамид – Будто кто глушил пространство, Бросил страшный динамит. Зачем комета к нам летит? Зачем ты вспучился, Залив? Ответ лежит под белым дном, Драконом невысоких гор, Как дева на ветру шарфом Загородился. И побережье всё как спальня, Где детский сад в свой тихий час резвился, Где в перьях и подушках пол, Сползли матрасы, клочья ваты… Что значит этот миг горбатый? И что сломалось нынче в мире? Хоть не узнать нам нипочем, Мы все гадаем – кто на чем – На воске кто, кто – на Шекспире. Быть может, просто чернь минут Задумала времен сверженье, Но потерпела пораженье И белый царствует террор. В небытие мятежников угонят. Как, впрочем, всех. Рисунок на ладони Сместился. Куда-то линии полезли, И я гляжу в глаза созвездий, Подернутых молочной пленкой, Щенка невиннее, ребенка – Они не знают ничего. Ветшает ткань небес, Свежа одна лишь булка. Луна свисает ухом недоумка, Куда блохою космонавт залез. 5 Как женщина, когда она в разводе, Румянится, и шьет, и красит брови – Паук, когда и мух-то нет в заводе, Уж в январе свой цепкий ромб готовит. И я вот так – иду сдавать бутылки, Хотя на сигареты мне б хватило, Так жалко их – как будто я на рынке, Они – цыплята, я их год растила, Они звенят, они пищат в корзинке. 6 Гляну в зеркало – и снова детский вид, Время, что ли, во мне стоит? И сломались во мне часы? И не слышу я свиста косы? И я опять подросток нервный, То жалко грубый, то манерный? И запылились только веки, С них не смахнуть уже вовеки Пыльцу дорожную времен. 7 . . . . . . . . . . . . . . . . . 8 Ночью проснулась от крика – Да это же мне подпиливают переносицу: Два-три взмаха Напильником, И путь от глаза до глаза Опасен – грозит обвалом. Ах, горб лица, и ты болишь! Вселенную уронили ребенком И она всё еще плачет, Она горбата. Я видела вчера горбунью юную в аптеке, Она торговала – такая веселая, впрочем, Мужчина в одежде рабочей Попросил у нее презервативы, Так беззащитно и кокетливо Она ему их подала И улыбнулась так приветливо… Чужая боль – как музыкант за стенкой. Мозг раскололся, и любая белка Его достанет сточенным когтем, Дыша, кусая мелко-мелко, И в лапках комкая – для друга своего Несет комочек в домик поднебесный, Чтоб вместе слопать им святое вещество И снова ждать, когда оно воскреснет. 9 Что же значил этот миг? Отчего он стал горбат? Но что-то значил он. Я слышала какой-то крик, Какой-то странный был ожог. Быть может, в стакан вселенной Брошен яд, Комет ужасный порошок, Но в жилах космоса еще не растворился? Гадалки говорят: верней всего, Что в будущем году враг человечества родится, И, может, в этот миг родители его Решили пожениться. 10 Конек заржавленный луны Чертил носком дурные сны В моем мозгу И дуги, смутные круги В замерзнувшем пруду. Знаменья значили: беги Иль – жди, вот-вот приду? Встал Новый год не с той ноги И плакал на углу. Комета канула во мглу, И мутно-серым языком Залижет горб Залив. Опять летит равнина дней. Ты, время, уравняло шаг. И мы, как камень муравей, Твой обползли желвак. Февраль 1974 ЧЕРНАЯ ПАСХА 1 КАНУН Скопленье луж как стадо мух, Над их мерцанием и блеском, Над расширяющимся плеском Орет вороний хор. И черный кровоток старух По вене каменной течет вдоль глаз в притвор. Апрель, удавленник, черно лицо твое, Глаза серей носков несвежих, Твоя полупрозрачна плешь, Котел – нечищенный, безбрежный, Где нежный праздник варят для народа – Спасительный и розовый кулеш. Завтра крашеные яйца, Солнца легкого уют, Будем кротко целоваться, Радоваться, что мы тут. Он воскрес – и с Ним мы все, Красной белкой закружились в колесе И пылинкою в слепящей полосе. А нынче, нынче всё не то… И в церкву не пройти. На миг едва-едва вошла В золотозубый рот кита-миллионера, Она всё та же древняя пещера, Что, свет сокрыв, от тьмы спасла, Но и сама стеною стала, И чрез неё, как чрез забор, Прохожий Бог кидает взор. Войдешь – и ты в родимом чреве: Еще ты не рожден, но ты уже согрет И киноварью света разодет. Свечи плачутся как люди, Священника глава на блюде Толпы – отрубленной казалась, В глазах стояла сырость, жалость. Священник, щука золотая, Багровым промелькнул плечом, И сердца комната пустая Зажглась оранжевым лучом. И, провидя длань Демиурга Со светящимся мощно кольцом, В жемчужную грязь Петербурга Я кротко ударю лицом. Лапки голубю омыть, Еще кому бы ноги вымыть? Селедки выплюнутая глава Пронзительно взглянула, Хоть глаз её давно потух, Но тротуар его присвоил И зренье им свое удвоил. Трамвай ко мне, багрея, подлетел И, как просвирку, тихо съел. Им ведь тоже, багровым, со складкой на шее, Нужно раз в году причаститься. 2. ГДЕ МЫ? Вот пьяный муж Булыжником ввалился И, дик и дюж, Заматерился. Он весь как божия гроза: "Где ты была? С кем ты пила? Зачем блестят твои глаза И водкой пахнет?" И кулаком промежду глаз Как жахнет. И льется кровь, и льются слезы. За что, о Господи, за что? Еще поддаст ногою в брюхо, Больной собакой взвизгнешь глухо И умирать ползешь, Грозясь и плача, в темный угол. И там уж волю вою дашь. Откуда он в меня проник – Хрипливый злой звериный рык? Толпой из театра при пожаре Все чувства светлые бежали. И боль и ненависть жуешь. Когда затихнешь, отойдешь, Он здесь уже, он на коленях, И плачет и говорит: "Прости, Не знаю как… ведь не хотел я…" И темные слова любви Бормочет с грустного похмелья. Перемешались наши слезы, И я прощаю, не простив, И синяки цветут как розы. . . . . . . . . . . . . Мы ведь – где мы? – в России, Где от боли чернеют кусты, Где глаза у святых лучезарно пусты, Где лупцуют по праздникам баб… Я думала - не я одна – Что Петербург, нам родина – особая страна, Он запад, вброшенный в восток, И окружен, и одинок, Чахоточный, всё простужался он, И в нем процентщицу убил Наполеон. Но рухнула духовная стена – Россия хлынула – дурна, темна, пьяна. Где ж родина? И поняла я вдруг: Давно Россиею затоплен Петербург. И сдернули заемный твой парик, И все увидели, что ты - Всё тот же царственный мужик, И так же дергается лик, В руке топор, Расстегнута ширинка… Останови же в зеркале свой взор И ложной красоты смахни же паутинку. О Парадиз! Ты – избяного мозга порожденье, Пропахший щами с дня рожденья. Где ж картинка голландская, переводная? Ах, до тьмы стая мух засидела родная, И заспала тебя детоубийца - Порфироносная вдова, В тебе тамбовский ветер матерится, И окает, и цокает Нева. 3. РАЗГОВОР С ЖИЗНЬЮ ВО ВРЕМЯ ТЯЖЕЛОГО ПОХМЕЛЬЯ Багрянит око Огнем восток, Лимонным соком Налит висок. И желт состав, Как из бутылки, Пьет жизнь, припав Вампиром к жилке. Ах, жизнь, оставь, Я руку ли тебе не жала, Показывала – нет кинжала, А ты, а ты не унялась… И рвет меня Уже полсуток. О подари хоть промежуток – Ведь не коня. Ну на – терзай, тяни желудок к горлу, Всё нутро – гляди – в нем тоже нет оружья, Я неопасна, я – твоя, Хоть твоего мне ничего не нужно. Но, тихая, куском тяжелым мяса, Она прижмется вся к моим зрачкам. Жива ль она? Мертва? Она безгласна, И голос мой прилип к её когтям. И, как орёл, она несет меня Знакомыми зелеными морями, Уронит и поймает вновь, дразня, И ластится румяными когтями. Как сердце не дрожит, Но с жизнью можно сжиться: То чаем напоит, То даст опохмелиться. 4. ИСКУШЕНИЕ Воронкой лестница кружится, Как омут. Кто-то, мил и тих, Зовет со дна – скорей топиться В камнях родимых городских. Ведь дьяволу сверзиться мило, И тянет незримо рука Туда, где пролёт ниспадает уныло Одеждой моей на века. Он хочет, он хочет вселиться И крови горячей испить, И вместе лететь и разбиться, По камню в истоме разлиться, И хрустнуть, и миг – да не быть. Но цепь перерождений - Как каторжные цепи, И новый облик душу, Скокетничав, подцепит. Ах, гвоздь ведь не знает- Отчего его манит магнит, И я не знаю – кто со дна Зовет, манит. Может, кто-то незримый, родной, И так же, как я, одинок… Торговцем злобным сатана Чуть-чуть меня не уволок - Конфетой в лестницы кулёк, Легко б лететь спьяна. Но как представлю эту смесь – Из джинсов, крови и костей, Глаз выбитый, в сторонке крестик… Ах нет, я думаю, уволь. А мы – зачем мы воскресаем Из боли в боль? И кровь ручонкою двупалой, Светящейся и тёмно-алой Тянется в помещенье под лестницей, где лопаты и мётлы… Там-то её пальчики прижали, Там они увяли, засохли. 5. НАУТРО Я плыву в заливе перезвона, То хрипит он, то – высок до стона. Кружится колокольный звон, Как будто машет юбкой в рюшах, Он круглый, как баранка он, Его жевать так рады уши. Христосуется ветер и, косматый, Облупливает скорлупу стиха, И колокольня девочкой носатой За облаками ищет жениха. 6. ОБЫЧНАЯ ОШИБКА Сожженными архивами Кружится воронье, На площадь черно-сивую Нет-нет да плюнет солнце. И кофеем кружит народ На городских кругах, И новобранцем день стоит, Глядит в сухих слезах. Бывают дни, такие дни- Когда и Смерть и Жизнь Близнятами к тебе придут, Смотри не ошибись. Выглядят они простУ – На них иссиние пальто Торжковского пошива, И обе дамочки оне Торгового пошиба. Губки крашены сердечком И на ручках по колечку. И я скажу одной из них - У ней в глазах весна: "Конечно, ты – еще бы - Жизнь, Ты, щедрая, бедна." Но вдруг я вижу, что у ней Кольцо-то на кости. И на коленях я к другой: "Родимая, прости!" Но в сердце ужас уж поет, Жужжит сталь острия. Бумагу Слово не прожжет, Но поджелтит края. Апрель 1974 ПРОСТЫЕ СТИХИ ДЛЯ СЕБЯ И ДЛЯ БОГА ВСТУПЛЕНИЕ Молитва Прорастает сквозь череп Рогами И сходится в выси Сводами острого храма, И тихо струится оттуда Просящая молния Вверх, И – наконец – Молящее щупальце Шарит в пространствах нездешних. И вдруг, Не выдержав напряженья, Рушится всё – По плечам и макушке бьет, И надо заново строить зданье Пока покаянье Горло Живою слезою дерет. 1. ЖАЛОБА ПТЕНЦА Боже, Прутяное гнездо Свил Ты для меня И положил на теплую землю На краю поля, И туда Не вползет змея. Между небом и мной Василёк, Великан одноглазый, Раскачивается как мулла. Боже, Иногда Ты берешь меня на ладонь И сжимаешь мне горло слегка – Чтобы я посвистела И песенку спела Для Тебя, одного Тебя. Иногда забываешь Ты обо мне – Волчья лапа Вчера пронеслась над гнездом, А сегодня – шаги кругом И ружейный во мраке гром, Гром ружейный, Зажарят, съедят, Будто я птенец не Твой, А ничейный. Лучше б Ты, играя со мной, Раздавил бы мне горло Случайно. Кто напев пропоет Тебе тайный? Или… или Ты хочешь услышать Свист чудесный зажаренной птички? 2. ЖАЛОБА СПИЧКИ Боже! Ты бросил меня в темноту. Я не знаю – зачем. Адамантов костяк мой На мыло пойдет, И мой фосфорный дух Угаснет в болоте. Иногда Ты находишь меня, Как в дырявом кармане – спичку, И чиркаешь лбом, головой О беленую стену собора, И страшно тогда мостовой От сполохов Твоего взора. 3. ЖАЛОБА ВОДКИ Боже, Ты влил мне в душу Едкую радость И тоску без предела, Как я иногда наливала Водкой пузырек И пила, где хотела – В магазине, в метро. Боже, Благодарю Тебя – Я не квас, не ситро, А чистая водка Тройной перегонки В Твоих погребах, Но Меня мучает страх – Бес-алкоголик красным зарится оком, Того и гляди выпьет всё ненароком, Но я - Богова водка, а не твоя, О мерзкая злая змея! 4 Благодарю Тебя за всё, Господь! Ты чудно создал все миры, и дух , и плоть. Несчастно-счастливы мы все – Волчица, воробей, В ночной и утренней росе Вопим хвалу Тебе. В друг друге любим мы, Господь, Тебя. В мученьях сдохну я, Тебя любя. О мастер! Истеченья, кровь, Твои созвездья… Чтоб испытать Себя, Ты – нас Мильоном лезвий Кромсаешь, режешь, Но Я – Ты, Ты знаешь, И в ров к драконам темноты Себя кидаешь, Меня, мою тоску, любовь… Пусть я змееныш, Но в этой темной плоти Ты Со мною тонешь. 5 О Боже! В кошельке плоскъ Мы души губим. Кругом меня всё пятаки, Я – рубль. Господь, Ты купишь на меня Ужасный опыт – Когда котеночком в ведре Меня потопят. 6 Мне двадцать восемь с половиной Сегодня стукнуло, итак: Была я в патине и тине, И мозг мой тёрся о наждак. Но вот Господь висок пронзил Тупой язвящею иглой, Вколол мне в мозг соль страшных сил, И тут рассталась я с собой. В пещере столько лет проспав, Мой дух ленивый пробудился, Изменился крови состав И мыслей цвет преобразился. Твой огненно-прицельный взор Прожег весь мир и занавеску, Но в череп этот страшный лаз Я тотчас залепила воском. 7 Господи, верни мою игрушку. Мой любовник – он моя игрушка, Гуттаперчевая синяя лягушка, Чуть толкнешь – подпрыгнет, слабо пискнет, Мой он, мой, никто его не свистнет, Он – моя, моя, моя игрушка. 8 Галька серо-зеленых глаз, Мерцающих в жидкости слёзной ,глазной. Я помню, как спас Ты меня в первый раз, И мне страшно и бьет озноб. Пуля должна была ворваться в череп И прокусить жизни нить, Всё там разбросать И белым пламенем ослепить. Но Ты оттолкнул её, И пролетела белой лентой вдоль глаз, Подкинул меня на ладони, Поймал, Подкинул – поймал, И еще не раз Ты мною играл в бильбоке, Мастер, гиппопотам, мотылек, В надтреснутый жизни хрустальный бокал Ловил - в пузырек. 9 Никому себя не никому себя не подарить. Распродать бы по частям? Опасно. Всё равно ведь мед с цикутой пить. Свету мало. Благодать ужасна. Ноябрь 1976 ГРУБЫМИ СРЕДСТВАМИ НЕ ДОСТИЧЬ БЛАЖЕНСТВА (Horror eroticus) Уж так-то, Муза, мы с тобой сжилися, Притерлись уж друг к другу,как супруги. Я не скажу, подумаю – явися, Вверх венами протягиваю руки. И слышу шаг любимый, быстрый, лисий. 1 В темноте ночей любовных Расцветают души как фиалки. Хоть текучи и благоуханны, Но,невзрачные, они так жалки. Грех цветет ли в животе, Как полярное сиянье, Отвращенье, дикий страх – Плод от чресел содроганья. Дети, ваши все догадки Не так страшны, так же- гадки. Ты зачем Цветок плоти С двумя несорванными лепестками Хвастливо так показывал? Этим что сказать хотел? Что этим доказывал? Верно, хочется тебе Деву разломать Как жареную курицу, Как спелый красный апельсин, И разорвать, и разодрать, И соком смерти напитать До самых жизни до глубин. Разве ты виноват? Против воли – тупое жало Вздымается из брюха кинжалом И несет томительную смерть. Все идут путем греха, Плюнуть – кто осмелится посметь, Не вкусить, взглянув издалека – А ведь он бы мог не умереть. 2. Сон Бегу по улице, а он за мной. Взгляд будто свернутый гад, А под плащом – автомат. Ах, трамвай, увези, унеси поскорей: Оглянулась – стоит у дверей. И скрежещет и лязгает алый трамвай. Ах, спаси меня, Господи, и не отдай! Я – в церковь. Рушусь вся перед иконой – И пули визг, и вдрызг стекло со звоном. И черная дыра во лбу Мадонны. Я – за алтарь. По колокольне вверх. Но он за мной – неотвратим как грех, К стене прижал и задирает платье, И жадно, быстро заключил в объятья, И, потный, гладит грудь поспешно (Я мраморная вся уже от страха), Целует, наклонясь, пупок, Потом с улыбкой ломаной и нежной Он автомат прилаживает к паху И нажимает спусковой крючок. 3 Горькое яблоко выросло в райском саду. Так похожа страсть на убийство. От блуда делается душа Прыгучей, свободной И непривязанной, как после смерти. Что же? Чем утешить? Мы – трупы, Мы трупы с тобой, в пятнах тьмы, Так и будем вести себя, будто трупы, Захороненные в одной могиле, Летучий смешаем прах. Хоть меня до греха раскаянье мучит и страх, Ночь связала нас клейкой лентой, Пахнет чужими вещами, настойкой разлитой и "Кентом", Входит бесшумно Дракон о семи головах. 4 Как ссадина, синяк любовь пройдет. Но вот она болит еще, цветет. Казалось, жизнь идет наоборот - Увял мой мозг, расцвел живот. Как пена он, как воздух легким стал – Живот расцвел, а мозг увял. Но он вернется, станет он Гнездом для двух кочующих ворон. Начнется половодье ли, содом, Но он всплывет, вороний крепкий дом. Войди же в кровь мою как в новую тюрьму, А я войду в твою – И превратимся в тьму. Овца к овце – какой же грех – От страха, а не для утех. Начнется половодье ли, содом, Но он всплывет, вороний крепкий дом. 5 Утро. Французское знамя (Зачем оно здесь?) на дверях, Алые синяки на руках, Записка лежит в головах. Глаз скошу и читаю (Лень шевельнуть рукой) Слово одно только – "злая"- Сам ты – я думаю – злой. Тело поет – "зачем?". Окурок с полу возьму, Дева ли, или шлюха, Столетняя злая старуха – Я уж сама не пойму. Разве и он виноват? Закон естества такой. Может, он сам не рад, Пятку зря целовал, Зря называл сестрой. Бог с ним. А память плывет: Толстый уродливый грек Робко дитя растлевал, Так до конца не растлил, Все же и он человек: Папой просил называть, Слушаться старших учил. Сладко в крови поет Перестоявшийся пыл, Ленью в костях заныл, Все же – сладость во всем. Иду, подпрыгивая, Не чувствуя кожи. Вспыхнет в памяти стыд – Чуть подвою, пугая прохожих. Только луна не ласкает, Солнце, лаская, блестит. 6. След Солнца Долго смотрела в рассветное солнце – Сердцем, толчками вставало оно. Закрыла глаза. А на изнанке век Жжется зеленое малое пятнышко И взорвалось изнутри ослепительным блеском, Стало кровавым. А в центре Распятый стоял человек, Взрыв световой Превратил его в пентаграмму. Так я смотрела в свою Рассветную тайную ночь, Где цвели зелено-красные зерна. 7 Морем Дождей, темным глазом своим Правым горько Луна поглядела В меня через синий дым И в кудрявую тучу влетела. Круглый шкаф она, вся железная, В ней книга лежит голубиная, А нами правит сила змеиная. Правит нежная. 8 Нет, не холод вокруг, не зима, Ветки по плечи в цветах, Ну так измыслю сугроб, Лягу в пушистый гроб – Синий мороз в глазах. Как коровья лепешка тепла, Среди холода мглы – как земля В декабре мировом. Пусть я замерзну в июне, Не черемуха – снег на лице моем. Смертью блаженных умру, Синим и чистым льдом Я засияю в жару. 9 Грубыми средствами не достичь блаженства. Если даже достичь – в нем Сатанинская злая насмешка, И знаменует это Ухмылка, начертанная Внизу на чреве. Не разделить жизни, И не найти защиты, И не прочесть иероглиф И своего лица. 10 Я бы вынула ребро свое тонкое, Из живого вырезала бы тела я – Сотвори из него мне только Ты Друга верного, мелкого, белого. Не мужа, не жену, не среднего, А скорлупою одетого ангела, Чтоб он песни утешные пел И сидел бы ночами на лампочке, На паучьих звенел бы струночках. Не Адам я – но его еще одиночей. Трудно ли, если захочешь? Сотвори. Уж так-то рада я тут была бы… Ах, друга светлого, тонкого, мелкого Из капли крови, из кости слабой. 27 мая-2 июня 1978 |