|
Авторы | Проекты | Страница дежурного редактора | Сетевые издания | Литературные блоги | Архив |
|
||||||
|
Стихи 16.04.201220.01.2011 28.02.2010 28.12.2008 03.02.2008 16.07.2006 Ретро ХХ век 09.04.2005 02.10.2004 О стихах Переселенец в саду языка (поэтика пространства Олега Юрьева) |
|
|
|
Алла Горбунова ОСЕННИЙ САД ПЕТЕРГОФСКОЙ ДОРОГИВ червленых пятнах кисти черных кленов, подпорченных в своем великолепье, раскидывал октябрьский сад клейменый. Обшарпанные львы и херувимы нежные ослепли. Среди пучками выросшей травы на мокрых и разрушенных ступенях лежали желуди – они одни поспели. С холма склонился ясень, а внизу покойный пруд в осеннем тихом хмеле, покойный пруд в непроницаемой ряске, и все забвение в невидимой воде, и все забвение, разлитое везде, и херувим слепой ронял слезу, и лев безглазый строил ему глазки, и мир был легким и держался на весу в идиотом рассказанной сказке. Твой воздух ранит, что клинок дамасский, в устах Эрота мед, в сердце мазут, о, научи меня убить лазурь, когда после дождя она вернется, и научи меня, как твой Олимп смеется. Червоточины — виноградные улитки, кленов и дубов тяжелые ветви роняют алые, золотые слитки на дегтярную землю, на скользкие плитки. Решеток ажурные черные верви у окон дворца. Полыхающий сад, исцели мои нервы виноградная кровь, теки в моих венах, слепотой льва, красотой херувима, братством резчика и резца. Твой воздух ранит, что клинок дамасский, в устах Эрота мед, в сердце мазут, о, научи меня сбирать росу, и облик свой увидеть в темной ряске, и херувима отличить слезу, чтоб в темной ряске при открытых глазках мне мир был легким и держался на весу в идиотом рассказанной сказке. Звери хоронят охотника лисица: охотника нет, охотника нет, он наш друг, лучший друг, ах, зачем покинул нас, на кого оставил нас, он наш брат, старший брат, как же мы? как же мы? наймем мышку в плакальщицы, соберем оркестр, и, немного фальшивя, в высоком регистре начнет контрабас с сурдиной, и мы проводим того, кто оставил нас, делая вид, что это весьма паршиво. будем серьезны, как дети перед первым причастием, будем серьезны, как служащий перед начальством, плакальщица-мышка, и я, лиса-несмеяна, но нашу серьезность на миг оттеснят глиссандо струнных с форшлагами деревянных. а потом мы спросим, хотя вообще-то нам все равно: братец Мартин, братец Мартин, schlafst du noch? schlafst du noch? медведь: без охотника зверье, будто без отца, будто без отца и без матери, отпоем же, отпоем родного мертвеца по канону братца Мартина. похороним его, как мыши кота, похороним его, как земляной орешек, как чертика из подмышки в яичной скорлупе, чтобы лежал в земле и не ворочался, выйти не мог, и ни-ни не ворочался, только зубами скрипел. а потом мы спросим, хотя вообще-то нам все равно: братец Мартин, братец Мартин, schlafst du noch? schlafst du noch? косуля: охотника нет, охотника нет, очень жаль, как нам жаль, он был редкий человек, залихватский был стрелок, так стрелял, в нас стрелял, ах, как жаль! что за боль! освещают его светлячки и стрекочут цикады, а был бы он жив, ему бы стоило дать цикуту, но мы соберем оркестр и, немного фальшивя, в высоком регистре начнет контрабас с сурдиной, и мы проводим того, кто оставил нас, ведь проводить человека такого пошиба — огромная честь для сырья мехового пошива. будем серьезны, как в день принятия в пионеры, будем серьезны, как будто бы символ веры мы в душе повторяем и говорим с собою, но нашу серьезность на миг оттеснит развеселый мотивчик гобоя. а потом мы спросим, хотя вообще-то нам все равно: братец Мартин, братец Мартин, schlafst du noch? schlafst du noch? Два воробья и гусь Мы месим кашу сапогами затем, что жили здесь когда-то и воздух тихий воровали два воробья – несли лопатой – и легкий холм сгребли над долом, клобук надели на деревню, несли в когтях или ладонях поющий горн Армагеддона венец невидимой царевны. На сныти, козьем молоке и яблонь паданцах сопрелых, и на квасном броженье хлеба спит монастырь Борисоглебский. Венец невидимой царевны несут как омофор Миледи два мертвых воробья — в сосуде — из пряничного янтаря. Несут два воробья-юрода и легкость чудо-самолета возносит нас на колокольню и гонит в монастырский погреб, а после нас бросает в реку, в которой чешут перья гребнем два воробья – два камикадзе, — и самолет взрывает базы – крыжовенного хрусталя. — кристальной самой легкой крови и смерти всех смертей прекрасней и самолет взрывает базы и самолет срывает розы) и по посадам и погостам растрескивается земля. Меня учили ненавидеть и научили ясновидеть сновидеть, видеть и летать – и умирать – как камикадзе за красоту и страсть и ревность к земле немыслимо прекрасной — два воробья разжали когти и самолет взорвался сразу и жизнь была прекрасней смерти. ....................................................................................... Но гусь, что святостью прославлен, напомнит гоготаньем древним, что никогда не будет явлен венец невидимой царевны. *** В алтайском разнотравном принебесье мы – солнцем обожженные, но тень тумана над долиной эдельвейсов, где семь озер, и эдельвейсов семь. Уйдет шаман. Споет пищуха. Взвейся, рассеянная облачная сень: его любовь в долине эдельвейсов сорвет их семь, и выбросит все семь. ………………………………………... Они на свинок на морских похожи, пищухи, но они такие птицы, хотя и мыши, — себе нежненько поют. В железном замке отходя от дрожи, семь эдельвейсов вынув с рукавицы, шаман услышит их у Эрлика в Раю. *** Воды и стебли в водах, и стебли, подобно блаженным жгутам, делают тело, подобно подводным цветам, тяжелым, и стебли срезая серпами, идут к рукам под водой, где другое солнце, со второго дна подводные косари отсечь мои пальцы облечь мои пальцы в тугие свитые кольца облечь мои руки в маленькие разноцветные пузыри. но какое солнце другое на дне, со второго дна видно солнце первого дна сквозь дно, и еще одно, солнце второго дна, что под первым дном, но есть ли здесь тот, кто видел солнце первого дня? так и стебли: что срежут серпы косарей с виноградной подводной лозой? эти руки на дне меж стеблей в серебре, где выпадает росой воздух, проходит дождем, воздух для маленьких рыб, кормом для маленьких рыб, что съедят меня и из меня родят сотню живых пузырей для второго и первого дна, но есть ли такая любовь, чтоб родить солнце первого дня? |