Авторы Проекты Страница дежурного редактора Сетевые издания Литературные блоги Архив

Алла Горбунова

Стихи

16.04.2012

20.01.2011

28.02.2010

28.12.2008

03.02.2008

16.07.2006

Ретро ХХ век

09.04.2005

02.10.2004

О стихах

Переселенец в саду языка (поэтика пространства Олега Юрьева)

Алла Горбунова

ОСЕННИЙ САД ПЕТЕРГОФСКОЙ ДОРОГИ

В червленых пятнах кисти черных кленов,
подпорченных в своем великолепье,
раскидывал октябрьский сад клейменый.
Обшарпанные львы
и херувимы нежные ослепли.
Среди пучками выросшей травы
на мокрых и разрушенных ступенях
лежали желуди – они одни поспели.
С холма склонился ясень,
а внизу
покойный пруд
в осеннем тихом хмеле,
покойный пруд
в непроницаемой ряске,
и все забвение в невидимой воде,
и все забвение, разлитое везде,
и херувим слепой ронял слезу,
и лев безглазый строил ему глазки,
и мир был легким и держался на весу
в идиотом рассказанной сказке.

Твой воздух ранит, что клинок дамасский,
в устах Эрота мед, в сердце мазут,
о, научи меня убить лазурь,
когда после дождя она вернется,
и научи меня, как твой Олимп смеется.

Червоточины — виноградные улитки,
кленов и дубов тяжелые ветви
роняют алые, золотые слитки
на дегтярную землю, на скользкие плитки.
Решеток ажурные черные верви
у окон дворца.

Полыхающий сад, исцели мои нервы
виноградная кровь, теки в моих венах,
слепотой льва, красотой херувима,
братством резчика и резца.

Твой воздух ранит, что клинок дамасский,
в устах Эрота мед, в сердце мазут,
о, научи меня сбирать росу,
и облик свой увидеть в темной ряске,
и херувима отличить слезу,
чтоб в темной ряске при открытых глазках
мне мир был легким и держался на весу
в идиотом рассказанной сказке.



Звери хоронят охотника

лисица:
охотника нет, охотника нет,
он наш друг, лучший друг,
ах, зачем покинул нас, на кого оставил нас,
он наш брат, старший брат,
как же мы? как же мы?

наймем мышку в плакальщицы,
соберем оркестр, и, немного фальшивя,
в высоком регистре начнет контрабас
с сурдиной, и мы проводим того, кто оставил нас,
делая вид, что это весьма паршиво.

будем серьезны, как дети перед первым причастием,
будем серьезны, как служащий перед начальством,
плакальщица-мышка, и я, лиса-несмеяна,
но нашу серьезность на миг оттеснят
глиссандо струнных с форшлагами деревянных.

а потом мы спросим, хотя вообще-то нам все равно:
братец Мартин, братец Мартин,
schlafst du noch? schlafst du noch?

медведь:
без охотника зверье, будто без отца,
будто без отца и без матери,
отпоем же, отпоем родного мертвеца
по канону братца Мартина.

похороним его, как мыши кота,
похороним его, как земляной орешек,
как чертика из подмышки в яичной скорлупе,
чтобы лежал в земле и не ворочался,
выйти не мог, и ни-ни не ворочался,
только зубами скрипел.

а потом мы спросим, хотя вообще-то нам все равно:
братец Мартин, братец Мартин,
schlafst du noch? schlafst du noch?

косуля:
охотника нет, охотника нет,
очень жаль, как нам жаль,
он был редкий человек, залихватский был стрелок,
так стрелял, в нас стрелял,
ах, как жаль! что за боль!

освещают его светлячки и стрекочут цикады,
а был бы он жив, ему бы стоило дать цикуту,
но мы соберем оркестр и, немного фальшивя,
в высоком регистре начнет контрабас
с сурдиной, и мы проводим того, кто оставил нас,
ведь проводить человека такого пошиба —
огромная честь для сырья мехового пошива.

будем серьезны, как в день принятия в пионеры,
будем серьезны, как будто бы символ веры
мы в душе повторяем и говорим с собою,
но нашу серьезность на миг оттеснит
развеселый мотивчик гобоя.

а потом мы спросим, хотя вообще-то нам все равно:
братец Мартин, братец Мартин,
schlafst du noch? schlafst du noch?



Два воробья и гусь

Мы месим кашу сапогами
затем, что жили здесь когда-то
и воздух тихий воровали
два воробья

– несли лопатой –

и легкий холм сгребли над долом,
клобук надели на деревню,

несли в когтях или ладонях

         поющий горн Армагеддона
         венец невидимой царевны.

На сныти, козьем молоке
и яблонь паданцах сопрелых,
и на квасном броженье хлеба
спит монастырь Борисоглебский.

Венец невидимой царевны
несут как омофор Миледи
два мертвых воробья

— в сосуде —

из пряничного янтаря.

Несут два воробья-юрода
и легкость чудо-самолета
возносит нас на колокольню
и гонит в монастырский погреб,

а после нас бросает в реку,
в которой чешут перья гребнем
два воробья – два камикадзе,

— и самолет взрывает базы –

крыжовенного хрусталя.

— кристальной самой легкой крови
и смерти всех смертей прекрасней
         и самолет взрывает базы
         и самолет срывает розы)
и по посадам и погостам
растрескивается земля.

Меня учили ненавидеть
и научили ясновидеть
сновидеть, видеть
и летать –

и умирать –
         как камикадзе
за красоту и страсть и ревность
к земле немыслимо прекрасной
         — два воробья разжали когти
         и самолет взорвался сразу
         и жизнь была прекрасней смерти.
.......................................................................................
Но гусь, что святостью прославлен,
напомнит гоготаньем древним,
что никогда не будет явлен
венец невидимой царевны.




***

В алтайском разнотравном принебесье
мы – солнцем обожженные, но тень
тумана над долиной эдельвейсов,
где семь озер, и эдельвейсов семь.

Уйдет шаман. Споет пищуха. Взвейся,
рассеянная облачная сень:
его любовь в долине эдельвейсов
сорвет их семь, и выбросит все семь.
………………………………………...

Они на свинок на морских похожи,
пищухи, но они такие птицы,
хотя и мыши, — себе нежненько поют.

В железном замке отходя от дрожи,
семь эдельвейсов вынув с рукавицы,
шаман услышит их у Эрлика в Раю.



***

Воды и стебли в водах,
и стебли,
подобно блаженным жгутам,
делают тело,
подобно подводным цветам,
тяжелым, и стебли срезая серпами,
идут к рукам под водой, где другое солнце,
со второго дна подводные косари
отсечь мои пальцы
облечь мои пальцы в тугие свитые кольца
облечь мои руки в маленькие
                  разноцветные пузыри.

но какое солнце другое на дне, со второго дна
видно солнце первого дна сквозь дно, и еще одно,
солнце второго дна, что под первым дном,
но есть ли здесь тот, кто видел солнце первого дня?

так и стебли: что срежут серпы косарей
                  с виноградной подводной лозой?
эти руки на дне меж стеблей в серебре, где выпадает росой
воздух, проходит дождем, воздух для маленьких рыб,
кормом для маленьких рыб, что съедят меня и из меня
родят сотню живых пузырей для второго и первого дна,
но есть ли такая любовь, чтоб родить солнце первого дня?