Я виделся с ним там, в сквоте на Пушкинской,за месяц до его смерти.
Из разговора того помню несколько эпизодов. Например, какая-то девица, услышав «поэт Григорьев», радостно завопила:
— Дядя Миша перестраивал сарай!
Это был рифмованный фельетон (довольно дурацкий) Геннадия Григорьева, популярный году эдак в 1989 — «дядя Боря, распалясь, пригнал бульдозер, дед Егор ему как крикнет — «Не замай!»». Напомню: на дворе стоял 1992 год. Не было того сарая, и где был тот дед Егор, дядя Боря занят был строительством нового сарая, а барышня все помнила. Но каково было поэту оказаться в роли «другого Юрия Милославского».
Мы обсуждали его участие в презентации альманаха «Незамеченная земля». Он согласился, только из-за денег, которые мог получить там за проданные книги — ему было трудно читать, он плохо себя чувствовал. На самом вечере я запомнил, как сердечно он бросился к Елене Шварц — «Леночка!». Ответа это не получило.
Со Шварц мы позднее говорили о его стихах Она их не то что бы совсем не ценила, но не принимала всерьез, считала юмористикой, не понимала, как можно ставить это в один ряд, скажем, с Мироновым или Стратановским. Мне не удалось ее переубедить — впрочем, в таких вещах никогда никому никого переубедить не выходит.