Работая над статьей, посвященной новейшим книгам о Клюеве и Есенине, перечитал обоих поэтов. С первым особых проблем нет: я люблю его, знаю довольно подробно, и все мысли, которые на его счет могли у меня сложиться, уже сложились. Мастер, орнаменталист, сюрреалист, коллекционер (в своем подходе к языку), хищный, вещественно-чувственный, мужелюбивый хитрюга, Оскар Уайльд в лаптях, олонецкий Малларме, притворяющийся влюбленным Верленом.
С Есениным сложнее. Я относился к нему всю жизнь так, как многие профессионалы: презирал «есенинщину» (то есть особое, чисто российское сочетание истерического надрыва, пьяной задушевности и самовлюбленного позерства), с иронией относился к есенинской славе среди шоферов, маникюрш и генсеков, но за самим поэтом признавал, с некоторым оговорками, законное место в ряду бессмертных — почти не перечитывая его, однако, и никаких собственно литературных мыслей о нем не имея.
И вот — перечитал…
Конечно, он более сложный и интересный поэт, чем казалось. Огромный интонационный репертуар, богатая и оригинальная образная система, отличное чувство ритма, проявившееся уже в ранних опытах («Хорошо и тепло. — Словно зимой у печки…»), достаточно многомерная и поэтичная картина мира. В сущности, он поэт «животного» начала, каких-то очень архаических пластов человечности; не случайно его анималистические стихи — лучшие в русской поэзии.
На русских поэтов он — если не прямо, то опосредованно — повлиял очень на многих, в интонационном отношении особенно. Да и не только на русских. Взять хотя бы дихотомию «жолтого»-«чорного» (кстати, какая отличная идея писать эти слова через «о», а не черезт «е», систематически теряющее на письме свои две точки и превращающее «желтый» цвет в «жэлтый»). Если учесть, что противопоставление это, проходящее через многие есенинские стихи, связано с цветом волос автора, и к тому же с болезненной для него по ряду причин еврейской темой, да вспомнить. что Есенина в сороковые годы переводил Пауль Целан -… да, многое приходит на ум. «Золото твоих кос, Маргарита, пепел кос твоих, Шуламит».
Даже «есенищину» я бы сегодня простил. В конце концов, «цветаевщину» и «розановщину» я тоже не люблю, но это ничему не мешает…
Но — страшная, безысходная неряшливость его стихов: вот что роковым образом снижает для меня их значение. Треть или четверть текстов, разумеется, просто плохи и рассмотрению не подлежат (это когда он пытался быть эпиком, как в «Анне Снегиной», выражать социальные тенденции эпохи и т.д.) Остальное — сочетание строк и строф отличных, иногда пронзительной чистоты и высоты с банальностями, а иногда с нотками из приказчичьего «жыстокого» романса. «Жизнь — обман с чарущей тоскою…». Так почти во всех стихотворениях, кроме нескольких самых лучших.
В последние годы его жизни этого стало больше. Как сказала Ахматова Лукницкому: «Сначала казалось. что это левое искусство, а потом он стал писать просто, и стало ясно, что это просто плохой поэт». Не «плохой» конечно, но… Он «забивал» места, которые не умел поэтически наполнить, сперва клюевской словесной орнаменталистикой, потом имажинистской образностью. Наконец, он попытался писать чисто интонационную лирику (у него это называлось возвращением к Пушкину), что соответствовало складу его таланта, но не той поэтической выучке, которая у него была — и в пробелах между поэтически решенными строчками попер слободской бэкграунд, вкус недавнего горожанина, сменившего смазные сапоги на лаковые штиблеты. И не то чтобы это было сильно хуже среднеинтеллигентского бэкграунда, который прет временами из Пастернака. Но Пастернак — в стихах! — все же в большей мере себя контролировал. Правда, он писал и прозу. К сожалению.
Вообще беда позднего Есенина — бесстилье. При том, что он когда-то учился у такого тонкого стилиста и стилизатора, как Клюев, и учился весьма успешно. Видимо, стихийный талант оказался сильнее выучки. Умение разучиваться входит в профессию, но у Есенина это происходило слишком быстро, «на винте», и он не успевал освоиться с обретенным неумением. Да и когда было?
В сущности, даже Павел Васильев, котрого считали реинкарнацией Есениа в 30-е годы — поэт гораздо гораздо более мастеровитый, чем его «прообраз», хотя менее глубокий.
И еще о Есенине: язык. Каким образом рядом с такими строчками, как «Неуютная жидкая лунность», или «Напылили кругом. Накопытили…» — строчками, обличающими тончайшее чувство русской речи, вдруг прорывается какое-то дикое косноязычье?
«Стой, душа, мы с тобою проехали через долгий проложенный путь». Проехать через путь — значит, пересечь его, здесь же имеется в виду — «проехать по пути», «проехать путем». Ладно, допустим, так говорят в Рязани. Дальше: «Но, наверно, навеки имею нежность тихую русской души». Так в Рязани едва ли говорят. В Одессе — говорят. Или говорили. «Словно кто-то к родине отвык». Так и в Одессе не говорят. Так говорят в университете Патриса Лумумбы.
Что это? Может быть, болезненная дислексия, связанная с общим ментальным расстройством в последние годы жизни? Неужели никто не обратил его внимания на эти странности? Бениславская, Мариенгоф, Софья Толстая, наконец? Никто деликатно не спросил: «Сережа, а что ты имешь в виду?»
Неряшливость
Мне та же история мешает читать Цветаеву. Вижу всю изнанку.
Re: Неряшливость
Нет, у Цветаевой не неряшливость. Она очень умелая. Изнанка у нее в поздних стихах видна — «нарочно». Не могу сказать, что мне это всегда нравится, но я понимаю, зачем это.
О позднем Есенине, «есенинщине» просто больно думать. Деградация. Но от чего? От вершины: великолепных, монументальных поэм эпохи гражданской войны. Левых, да, но очень, очень сильных.
«Контролировать». Ну как же человек в таком состоянии будет что-то контролировать? Или реагировать на деликатные вопросы?
Кстати, читал как-то воспоминания Н. Чуковского о той эпохе (2-я пол. 1920-х). Не помню, чтобы там хоть раз мелькнуло имя Есенина. Что это значит? На нем поставили крест? Или противостояние Л-М?
«Пугачев» — прекрасная поэма, и собственно, это единственное, что у Есенина почти безупречно, с начала до конца. Но если говорить о «чистой» лирике, то многие яркие стихи написаны как раз в последние годы. Там была не «деградация» в чистом виде, и причины были, конечно, не чисто медицинские.
Валерий, все это слова. слова, слова…
Перечислите, будьте добры, его «несколько самых лучших».
Да хоть знаменитое «Не жалею, не зову, не плачу» или не менее знаменитое «Мы теперь уходим понемногу». Московское, где «с бандитами жарю спирт» — неожиданно для него мужественное по интонации. «Цветы мне говорят — прощай» (уже первая строчка замечательна). «. «Мир таинственный, мир мой древний..» «Заря окликает другую…». Из ранних — «Лисица. «Не бродить, не мять в кустах багряных…» — тоже раннее. «Пугачов» весь, «Чорный человек». «Несказанное, синее, нежное…» — там такая первая строфа, что я готов простить даже «через долгий проложенный путь».
Такая строфа?
Несказанное, синее, нежное…
Тих мой край после бурь, после гроз,
И душа моя — поле безбрежное —
Дышит запахом меда и роз.
Не слишком ли много ученических тавтологий?
«Бурь» и тут же «гроз».
А «Дышит запахом меда и роз» — зачем слово «запах»?
Нет, с «такими» строфами — увольте…
Цветы склоняются головками ниже (чего?)
Скучно и тяжело разбирать все его ляпы и школьные проколы.
И если это самое лучшее, то каково же не самое?
Вопрос риторический.
Re: Такая строфа?
бывают стихи без проколов, но и без …
(бестолковые, скучные, ненужные)
Re: Такая строфа?
Как заметил Аверинцев, Мандельштам не написал бы, как Ахматова:»страшной книгой грозовых вестей» — у него либо книга была бы не страшной, а «сладкой», к примеру, либо вести не «грозовыми», а какими-нибудь другими. Но это не значит, что Ахматова — плохой поэт, и что ее «тавтологии» — ученические. Есть разные поэтики.
Умом понимаю все возражения против «есенинщины»,
а сердцем — с удовольствием читаю Есенина-поэта. Трогает и всё тут.
При всей моей нелюбви к Есенину -человеку.
Вопрос другой:не есть ли само наличие терминов «есенинщина», «цветаевщина» и т д свидетельством своего оригинальноо голоса, приёмов, поэтического мира и т д?
Может быть.
Пожалуй, похоже на мои ощущения по этому поводу. Но не совсем.
Перечитывал сравнительно недавно — когда получил томик в «Малой серии». При этом я всегда к Есенину относился неплохо, в детстве даже знал наизусть «Черного человека» (половину и сейчас знаю — недавно пугал Даню среди виноградников, завывая «Чорный, чорный…», а в результате того перечтения так и вообще мне очень много что очень понравилось.
Но любопытное дело — в качестве послевкусия остается какое-то ощущение … незначительности, что ли. Не столько личной, человеческой, сколько текстовой. Кроме — ты прав — «Пугачева», где есть места гениальные. И нескольких стихов о природе. Березки, клены — это мы любим, как известно.
Зато от стихов Есенина никогда не остается ощущения приглуповатости, как от стихов Пастернака, когда разбещешься, о чем они, собственно. Их иногда можно читать со стыдом за автора, что он это написал, но никогда со стыдом за себя, что ты это читаешь.
А как ты относишься к моей идее с Целаном?
Кстати, знаешь ли ты, что «Фуга смерти» наполовину украдена у Иммануэла Вайсгласа (Weissglas), черновицкого приятеля Анчела?
Ну ладно, ладно, украдена… Я знаю, конечно, все истории. Там еще исория была с Розой Ауслендер, да мало ли… Человек был, как губка. Это его и погубило, поскольку начало его безумия, саморазрушения и гибели — в истории со вдовой Ивана Голля и ее обвинением в плагиате, но все же это все безумие со всех сторон… Книжка Вайсгласа у меня есть — есть совюадающие образы, в т. ч. один из основных, но это, конечно, совсем другие стихи. Там вообще был свой круг с собственной мифолофией, и все более или менее друг у друга заимствовались. Отличие Целана просодического и дыхательного характера, и оно было заметно с самых ранних стихов, а потом все более и более увеличивалось, пока не увеличилось… слишком, к сожалению. Но это другая история.
Насчет Есенина: Целан его переводил и, конечно, при всей своей языковой одаренности, не в состоянии был оценить некоторой второсортности.
К твоей идее — волосяной — отношусь в данном случае с сомнением. Может, скажем еще, что Целан читал известную статейку Цветаевой, но… не думаю, просто не думаю — излишнее усложнению, по известному правилу. В немецкой лирике, которую он очень хорошо знал, лучше Есенина, достаточно было волосяной метафорики, да хоть с Лорелеи начиная. Нет, Есенин тут, думаю, вряд ли причем.
Целан не просто переводил Есенина. Посылая Нелли Закс томик своих переводов Есенина, он писал: «Много лет назад, сначала школьником, потом студентом в Черновцах я был тесно связан с этими стихами. Здесь, на Западе, они опять пришли ко мне, с востока, по-домашнему».
Я согласен с Вами, что волосы в Todesfuge вряд ли имеют отношение к Есенину, а вот зато Schwarze Milch der Frühe wir trinken sie … morgens вполне может быть отголоском застрявшего где-то Оренбургская заря красношерстной верблюдицей / Рассветное роняла мне в рот молоко. Все обычно концентрируют внимание на том, что молоко черное, а ведь то, что оно рассветное, не менее важно.
Все может быть, Целан был губчатый человек, все впитывал. Да и вообще никогда не знаешь, что откуда взял (почти никогда).
+100% правы
Даже не знаю, что возразить. С удовольстивием прочитал. Да, есенина испортило в значительной степени это тотальное умиление. Как испортило неизмеримо менее талантливого Городецкого, кстати. Умиление — страшная штука! ;))
Re: +100% правы
Все же Городецкий — это несопоставимо. И по таланту, и масштабам личности. Очень мелкий и пустой был человек, такого порти не порти — толку большого не будет.
вот это четверостишие мне кажется чуть ли не лучшими строками ХХ века
Еду. Тихо. Слышны звоны
Под копытом на снегу.
Только серые вороны
Расшумелись на лугу.
А вообще мне кажется все дело в алкоголизме. Я например долгое время работал с композитором-алкоголиком, так самая большая проблема была именно в неровности материала. В одном произведении наряду с гениальными кусками была откровенная халтура. Это вообще характерно для алкоголиков.
Не всегда. Я знал поэта Олега Григорьева — точность ощущения формы (в рамках своей эстетики) у него была стопроцентная, а пил не меньше Есенина, и умер от этого. А Дилан Томас? Конечно, в случае Есенина алколизм был осложнен наследственной эпилепсией и т.д. — в общем. целый букет. . Но я, как мне уже приходилось писать выше, не сводил бы все к причинам медицинского характера. Языковые странности — да, а с остальным дело немного сложнее.
да, конечно, тут и молодость, и провинциальность, и происхождение, и ранняя слава, и время и все такое, но мне кажется, что фигура автора (каким мы его знаем) заслоняет собственно материал. Тем более удивительны его поэтические удачи.
при всем при том, относительно «Проехать через путь» — Вы неправы. Не помню точно, кажется у Полонского такие обороты попадаются, и в XVIII веке, хотя конечно это архаика, вероятно калька с немецкого, когда durch употребляется в значении сквозь что-то.
«отвык к» это усечение, скажем: «отвык (бывать, ходить, стоять) к обедне». конечно же церковно-городское просторечие, но встречается у Лескова, Шмелева и даже у Толстого в речи дворовых. Ну так, пардон, и все стихотворение такое. Скорее к последней строке можно придраться, чибис ещё туда-сюда, но почему кулик плачет — непонятно.
То есть так говорили? Это очень интересно. То, что устаревшие «народные» обороты воспринимаются слухом как «нерусские».
валерий, значит ли это, что сейчас использование забытых (напрочь) слов — моветон? потому как они звучат аналогично — как фреза или самолет, заканчивающий глиссаду.
спасибо.