Стихи как таковые

Алфавит в произвольном порядке № 5: «М»

Александр Миронов

Есть два поэта, оба бесконечно любимых. Обоих зовут Александр Николаевич Миронов. И это один и тот же человек.

Первому поэту когда-то (в 70 — 80 гг. прошлого века) диктовали его стихи некие эфирные по тонкости звука и материи существа — пускай не жители Эмпирея, но из племени духóв несомненно. Второй — с начала 90 гг. и по сей день — пишет их сам, человеческой, дрожащей от ярости и страха рукой. — так написал я в кратком предварении посвященного Миронову отдела второго «Временника НКХ»

То ослабение, оглушение, оцепенение, то почти что обморочное состояние, подобное поэтической смерти, в которое впадает почти каждый русский поэт вокруг своего 38-го года (речь идет только о мужеском поле — у женщин это складывается почему-то не совсем так, хотя вот у Ахматовой, кажется, было что-то похожее…) и из которого выходит он лишь через несколько лет (а иногда и через очень много лет, если вообще; а иногда, как мы знаем, и физически не переживает этой страшной немоты — или даже только ее предчувствия) — явление малоизученное и когда-то тягостно меня волновавшее, а теперь просто занимающее — так вот, это состояние совпало у Миронова с концом восьмидесятых и началом девяностых — то есть с типологически сходным обмороком всей России, не знавшей ни как ей жить, ни зачем, ни предполагается ли это вообще. Но пропасть, разверзшаяся перед Мироновым, была, по всей видимости, глубже и чернее всякой другой пропасти всякого другого поэта этого времени.

Одно дело в теплой, тесной, уютно и отвратительно пахнущей горячим дерьмом и холодной кровью утробе суки-Совдепии, задыхаясь, но все-таки дыша опускающимся на тебя шуршащим прозрачно-черным и слепяще-светящимся ленинградским паром, от всего прочего отстраниться и сосредоточить себя лишь на незнаемых голосах — то ли бесовских, то ли ангельских, тончайшими переливами заманивающих тебя в неизвестно какие отравленные дали. И достичь, говоря с ними и говорим ими, сладости звука «италианской». Не думаю, что это было так уж легко и просто — да и удалось, в сущности, одному Александру Миронову (впрочем, другие ставили себе другие задачи) — но все устройство тогдашней жизни помогало ему: после нескольких развилок, ясных внутренних решений («вам туда, а нам, извините, туда») почти все практические вещи и значительная часть теоретических происходили в той жизни «на автомате» — без тебя, без твоего внимания и участия: можно было полностью сосредоточиться на одном — одном-единственном, самом существенном.

Когда плева порвалась и все мы так или иначе вывалились на холод и ветер, лишенному родной вонючей утробы Миронову пришлось вдруг заговорить «от себя», своим собственным голосом — и, к моему личному, например, изумлению, таковой у него оказался. Это голос отвращения и ненависти, но звук его — металлический, со скрипом и лязгом, но и с дальним гулом, иногда звучит чуть ли не соблазнительней прежнего, отравленно-сладостного голоса сфер.

«Решение» Александра Миронова оказалось уникальным — он нашел или вывел в себе принципиально другого поэта. Не видоизменил поэтику, не перешел в другое «направление» и т. п. и т. д. (подобные процедуры встречаются у поэтов, особенно у долго живущих, довольно часто) — а просто взял да и вынул из себя второго поэта.

Стихи как таковые: 5 комментариев

  1. Вы описываете почти Адриана Леверкюна — но с другой судьбой :).
    Если серьезно -спасибо Вам. Очень интересно. Вся рамка — понятна и близка более чем. В обмороке всей России я выросла, в обмороке была моя семья и я сама, а между тем как в моей школе (где когда-то обучались сплошь обкомовские дети)Совдепия была законсервирована с дерьмом и кровью, она была там и 96-м, когда я ее окончила, вполне реально властвовала и уродовала, как будто 91 г. еще не было вообще.Про тяжелые виды немоты я тоже кое-что знаю, хотя об этом мне не очень пристало распространяться. Буду знать, что было еще и уникальное поэтическое «решение».
    Простите, а «вдыхая… паром» — это Вы намеренно? Это окказиональное управление?

  2. …в догонку к предыдущему: школа, конечно, была в провинции,впрочем, даже в соседней школе многое было уже совсем по-другому. Про Ленинград-Петербург этого времени я не могу судить по личному опыту.

Добавить комментарий