Случайно нашлась фотография, может, пригодится кому:

Георгий Николаевич Владимов, у нас дома во Франкфурте, год 1999 или 2000, фотография, по крайней мере, напечатана в январе 2000 г.
59,64 КБ
Георгий Николаевич был человеком преимущественно неспешащим: не спеша двигался, не спеша думал, не спеша говорил, легко и надолго отвлекаясь на частности. Если спрашивали — охотно и подробно рассказывал о «Новом мире» 60-х годов, о сложных «посевовских» интригах первых лет эмиграции, об оставленном в Москве «Москвиче», под которым был охотник полежать. Не спрашивали, или предмет разговора его не интересовал — сидел так, выпивал рюмочку-другую (приносил только виски, а пил только водку), думал о чем-то своем, иногда посмеивался, иногда вдруг что-то мычащее под нос себе напевал. Мог несколько суток посвятить какой-нибудь механической штуке, неработающей, хоть и обязанной заработать, или какой-нибудь новомодной компьютерной программе, обещающей новомодные чудеса, вроде автоматического перевода на иностранные языки. Георгий Николаевич в это верил и, наладив, переводил свои деловые письма на английский, французский и немецкий и отсылал. На месяцы мог отложить «Генерала» и углубиться в какую-нибудь газетную полемику, без азарта, но со вкусом отвечая на нелепейшие обвинения. Он никуда не торопился, никого не торопил. Всегда торопилась Наташа Кузнецова, покойная жена его, прекрасная и страшная Наташа. Нельзя ее не вспомнить, говоря о Владимове. Наташа торопилась защитить Георгия Николаевича от подлинных и мнимых обидчиков, уберечь его от подлинных и мнимых опасностей. А он в точке покоя, окруженный бурлением и кипением Наташиной защиты и заботы, посмеивался, похмыкивал, копался в автомобиле и компьютере, годами дописывал «Генерала».

Думаю, «Генерал и его армия» не только вершина творчества самого Владимова, но и вообще вершина и достижение той литературы, к которой он принадлежал. «Генерал и его армия», вероятно, последний в русской прозе роман этого рода и, на мой взгляд, самый лучший. Одно его арочное трехпролетное начало — тройной въезд персонажей в конструкцию книги принадлежит к числу самых красивых из известных мне романных открытий. В сущности, не типично для русской прозы толстовского типа, страдающей, как известно, замедленностью на разгоне так, что кое-кто предлагал отрезать у русских романов, не глядя, первую сотню страниц.

Обрушившиеся на «Генерала» защитники нашей воинской славы, пожизненные арендаторы военной темы, Георгия Николаевича всерьез не огорчали. Посмеиваясь, он не спеша возражал им с помощью неспешных посмеивающихся аргументов. Зачем это ему вообще было надо — ума не приложу. Впрочем, я человек другого склада и другого времени. Но и в качестве такового замечу: глупо это было, господа оборонные писатели, нашли очернителя. То, что Владимов писал, было каким-то таинственным образом защищено от злоупотреблений. Некоторым косвенным свидетельством этому может служить и то, что немецкий перевод «Генерала и его армии» не вызвал никакого оживления, да и просто внимания в немецкой прессе, которая чем дальше, там благодарнее хватается за все, что кажется ей попыткой пересмотра Второй Мировой войны. Как сказали в одном документальном фильме, который я недавно видел по телевизору: «Русские продолжают настаивать на том, что 22 июня 41-го года Германия напала на Россию». Особенно наглядно все это сейчас, если почитать, что здесь пишут об одном современном романе, только что переведенном и уже возведенным в образец демифологизации военной пропаганды. Словосочетание «Великая Отечественная война» при этом исправно заключается в кавычки. Сам роман не виноват, поэтому я не называю ни автора, ни названия, он даже скорее мне нравится, и хорош в своем модернистски-гротескном роде, но, видимо, нет у него той дополнительной линии защиты, какая построена вокруг «Генерала». Что бы в нем ни говорилось о ходе военных действий, о немецких и русских начальниках, какие бы картины преступной и обыкновенной нелепости ни показывались, но Отечественная война там — без кавычек.

2003, Франкфурт

(прозвучало в программе «Экслибрис» радио «»Свобода»», вед. С. С. Юрьенен, в конце октября или в начале ноября 2003 г.)

Случайно нашлась фотография, может, пригодится кому:: 10 комментариев

  1. Вот мне лично…

    …уже пригодилась. Распечатала. Охти, я, как всегда, еще не в курсе того, что как надо делать, поэтому у меня распечаталась целая длинная страница, но фото Владимова вышло. Я и по сей день горжусь, что была в том жюри, которое дало ему Букеровскую премию.

  2. Это опять я

    Увидев таг (или, если угодно, тэг — всё равно не знаю, что это значит, но смысл в ЖЖ понимаю) Радиоскрипты, пошла по нему и прочла всё. Поэтому комментирую не только это.
    О Владимове. Когда мы печатали в «Континенте» главуу из «Генерала» (86й? 87й?) и я читала корректуру, то потом сказала Максимову, что давно не получала такого наслаждения — такая прекрасная проза. На что Максимов снял телефонную трубку, набрал номер Владимова в Германии и велел мне сказать это ему самому. Я, человек серый, всегда стесняюсь говорить людям, которые замечательно пишут, что они замечательно пишут. Думаю, они и так это знают — и чего «приставать к занятому человеку»? Но (как это однажды выяснилось и с Бродским — см. мою статью у вас на сайте), оказывается, многим людям это надо. Они-то знают — или точнее подозревают, но не ощшибаются ли, не самомнят ли? Так, видимо, надо это понимать.
    О Лимонове. Я читала один кусок его знаменитой первой книжки еще в журнале — не помню, в «Эхе» или в «Ковчеге». И меня отвратила не порнуха или ненормативная лексика (я, кстати, эту лексику в литературе скорее принимаю, чем в жизни), а невероятная скука. Читать было так скучно, что потом я уже целиком не прочла.
    О Пушкине. Отрывки из статьи «О неадекватности» вместе с комментариями читателей вырезала и послала знакомому пушкинисту.
    Не о Мерилин, а о Грете. А ты видел «Ниночку»?
    Об августинцах. Замечательно уловлено то общее, что у них с Горбачевым и вообще у непуганых большевиков (и отличное сравнение с непоротыми дворянами). Но у меня к декабристам, по крайней мере к некоторым, есть слабость. К Кюхле, например. Вот он совсем живой образец этого хаотического поведения, но по-человечески как мил. И Пушкин его любил — и эта их встреча на почтовой станции! Да и Пущин был человек замечательный. Но многих совсем не люблю.
    Наверное, еще что-то забыла. А, про Дутли. Но про Дутли я уже прочла у Шубинского, только страшно повеселилась фразой насчет «швейцарской вдовы М.»

    • Re: Это опять я

      Спасибо, Наташа.

      Да, я думаю, что Максимов был совершенно прав. Они-то знают — но все равно надо. Это Вы хорошо сделали. И Наташе наверняка было приятно. Мы ее очень полюбили, хотя и были недолго знакомы, пару лет всего…

      «Ниночку», будете смеяться, смотрели буквально несколько недель назад — и с Даней вместе. У нас есть коробка фильмов с Гарбо, но эту я все откладывал, думал, будет противно. Но было не противно.

      А Кюхлю мы все любим, это у нас общенародная слабость, так сказать. Мы его в тыняновском исполнении любим. Но он и «по жизни» неплохой был, действительно, — я читал его дневник (в «ЛП») — по дневникам всегда более менее ясно, кто какой человек. Но дело, конечно, не в этом.

  3. Замечательный мемуар о еще одном замечательном непрочтенном. Можно, я добавлю своего «жемчугу»? Году в 96 один из теоретиков отечественного постмодернизма сказал обо мне: «Но чего же и ждать от человека, которому нравится «Генерал и его армия»? В моей градации все же Трифонов и Владимов -советские антисоветские писатели, тогда как Горенштейн — просто внесоветский (из другого пространства).

    • Насчет Гореншейна я бы не согласился. Во-первых, он очень разный — и не только по качеству, но и по «методу» — у него бывают и совсем соцреалистические эпопеи и юностевые повести — и рядом такая гениальная, поющая книга, как «Псалом».

      Я бы сказал, что если Владимов и Трифонов были писателями «советской интеллигенции во втором поколении», то Горенштейн — принадлежал к интеллигенции в поколении первом (советская интеллигенция, с моей точки зрения, бывает только или во втором поколении, куда входят все последующие, или в первом). В сущности, он — самородок, еврейский деревенщик, Сережа Есенин из Бердичева. Но «советскость» как культурно-антропологическую характеистику я бы у него не отнимал.

      • Попробую уточнить. И Трифонов, и Владимов растут вдоль противостояния советского и антисоветского. Все вечное, метафизическое (у Трифонова), природно человеческое (у Владимова) в большей или меньшей степени связано с этим ведущим противостоянием прозы. Для Горенштейна сразу существенно другое измерение — национальное. Тем самым его проза инстинктивно вырывается из ловушки, расставленной для других. Национальная стихия становится для него тем же, чем для Бродского — метафизика, натурфилософия. Бродского с самого начала больше интересуют другие вопросы. Горенштейна тоже. И он шире данного Вами определения (еврейский деревенщик): «Споры о Достоевском». Как-то так.

Добавить комментарий