По цитатам и ссылкам можно сделать вывод, что «неофициальная» или, как это очень неудачно тогда называлось, «вторая» культура, по крайней мере в сегменте (достаточно большом), идеологом и руководителем которого старался быть (и, конечно, был) Виктор Кривулин, выдвигала Аронзона в качестве противовеса Бродскому. Вывод совершенно правильный: так оно в очень значительной степени и происходило.
Проблема заключалась только в том, что Кривулин делал это скорее по расчету, чем по любви. Соответственно, удавалось это не очень. Любили Аронзона в других местах — например, вокруг Эрля (где его собирали и изучали) или — что и естественно, в маленьком кружке, сложившемся вокруг Риты Пуришинской, и я не говорю уже о доме Бориса Понизовского, — а Кривулин «выдвигал» Аронзона, потому что — как и большинство ленинградских неофициальных поэтов своего поколения, ненавидел Бродского — человека, сорвавшего «все цветы родства». Подозрение было, что «цветы родства» больше не вырастут. Что придется жить без них. Бродский был ненужен именно своим успехом — пускай не советским, но успехом. Точнее говоря, даже не успехом как таковым, а своей жизненной победой. Аронзон, в качестве «неудачника», больше соответствовал внутреннему мироощущению людей, готовившихся провести остаток жизни в портвейной советской тьме, в вечной ночи отвержения и отверженности, унижения и униженности — в ночи поражения. Поверьте, это не уничижительно — в конце концов, я и сам к ним принадлежал, к заложникам советской вечности, а никакой склонности к самоуничижению я не имею.
Кривулин был (тогда) человек очень острый и изобретательный, потому он и попытался противопоставить Бродскому Аронзона, которого не очень любил (как поэта, я имею в виду). Любил он, разумеется, Бродского. Бродский — и сам, и его стихи, а особенно технология «успеха» его стихов — то и дело подворачивались в повседневном разговоре Кривулина, Аронзон же — почти что никогда. Я, по крайней мере, не припомню. Все это немного похоже на попытку Кривулина (примерно того же времени, второй половины 70 гг.) противопоставить Осипу Мандельштаму Константина Вагинова — в качестве, так сказать, «патрона» современной поэзии и вообще классического поэта № 1. Идея была неплохая, но проблема опять же заключалась в том, что и сам Кривулин, и близкие к нему по культурной антропологии люди гораздо больше любили и понимали (или думали, что понимают) Мандельштама, чем Вагинова.
Вообще, надо сказать, «ленинградская неофициальная культура» 70-80 гг. была бы очень хорошей затеей, если бы ее основные участники действительно в нее верили. К сожалению, большинство из них чувствовало себя отвергнутыми «официальной», «первой» (не случайна эта в конечном итоге оценочная нумерация) культурой, а с окончательной трезвостью можно было бы и сказать, что на большинство из них просто-напросто не хватило места — зачем, с точки зрения издательского и писательского начальства, им нужен был Кривулин, когда у них уже был Кушнер и с десяток ленинградских поэтесс обоего пола, которые вполне могли сбацать про «культурное»? Раздача этих мест, заполнение сетки произошло, в основном, в шестидесятых годах (единственное место авангардиста на Ленинград и Ленинградскую область по просьбе Эльзы Триоле было выдано Сосноре, а больше по штату не полагалось), ведущие поэты «неофициальной культуры» просто чуть-чуть поздно родились. Буквально на несколько лет. А в очереди «со всеми» стоять не хотели.
Иногда мне кажется, что если бы в «неофициальную культуру» как альтернативу действительно верили ее участники, то она могла бы стать действительно великим явлением. Потому что даже при понарошном, паллиативном отношении к ней, она очень много чего — невольно и непроизвольно в том числе — создала. С другой стороны, и дряни всякой немало… Но это, конечно же, совершенно другая тема, к Аронзону непосредственного отношения не имеющая.
Аронзон был для многих (включая Кривулина) тем, кем для Мандельштама Лермонтов (= «…над нами волен / Лермонтов — мучитель наш»). Т.е. как делается Бродский казалось более или менее понятным, а как делается Аронзон — нет. Бродскому можно подражать (и подражали, кто только не), а Аронзону — нет. При том, что во многом это конечно иллюзия, что Бродский понятно как делается. Но «прием» у Бродского все же есть. У Аронзона — он не виден. Может очень мало написал. Не успел быть технически «подражаемым». Так что Кривулин, по-моему, это вот чувствовал. И Аронзон был тем, кто над ним «волен», а Бродский таким вовсе не был. Кривулин себя не считал технически (не говоря, интеллектуально или там «духовно») чем-то ниже Бродского. А Аронзон вообще вне таких сравнений был для него. Как нельзя сравнивать себя с ангелом. Не та «весовая категория».
Спасибо, Григорий. Это очень существенное дополнение, хотя в личное отношение Кривулина не все упирается.
Мое суждение, конечно, возникло на основе впечатлений и наблюдений, а не в результате прямых разговоров.
А Ваше? Это Ваше мнение или Кривулин говорил Вам, что считает Аронзона «выдшим существом»? И если да, то когда, в какие годы?
я не помню каких-то буквальных слов Кривулина. Это скорее, какое-то куммулятивное воспоминание от того, что он говорил, а точнее, о чем «молчал» в отношении Аронзона. О Бродском же я помню одну интересную фразу В.Б-ча. Помнится, когда я еще совсем юным недорослем (мне было лет 20, т.е. это было где-то в 76 г) начал посещать В.Б., он сказал как-то в том духе, что в отношении слова есть некая демаркационная линия, разделяющее «их» и «нас». С «той» стороны ближайший к этой линии (хотя и по ту сторону) — Вознесенский, а с нашей — ближайший к ним (хотя и на нашей стороне) — Бродский. Т.е. себя он считал, очевидно уже дальше от линии демаркации. Аронзон же (если продолжить сравнение Кривулина) где-то в самом центре того, что было тогда «нашим».
Если помните статью Шиллера о наивной и сентиментальной поэзии, так вот, Бродский и Аронзон — это как раз прекрасные примеры на тему. Бродский — «сентиментальной», а Аронзон — «наивной». Тема «рая» тут как раз в саму точку. Но Кривулин ведь говорил об отношении к слову. С той стороны демаркационной линии, по его словам, писали не «словом», а (он не говорил чем, но можно досказать… «сознанием»). Мысль рождалась там не вместе со словом, а заведомо предшествовала ей (и в этом смысле всегда уже была «цензурирована»). Так вот, у Аронзона «нецензурированность», непосредственность словесного акта в поэзии, похоже, была для Кривулина и мн. других — образовой. Точнее, непревзойденной. В этом смысле он — несравненно — превосходил всех. И Кривулин не мог этого не слышать.
+++
впомнил, с каким восторгом мне Кривулин рассказывал о двух сонетах Аронзона. Да, помню отчетливо.
Вот видите: все же — кроме того, что под крестиками — скорее мнение. «Не мог не слышать». Насчет Лермонтова-мучителя — это красиво, но ведь это опять же Вы, а не Кривулин?
Мои личные воспоминания, собственно, примерно такие же — часто по разным поводом о Бродском. И почти никогда об Аронзоне как фигуре. (О конкретных стихах — может быть, но не помню) Интерпретировать это можно по-разному. Фактом, мне кажется, остается, что — вне зависимости от Витиного личного отношения — создать из Аронзона аксиоматику тогда не удалось.
Сейчас нам, с Б-жьей помощью, удастся. Я в это верю.
Чисто историко-литературно было бы любопытно просмотреть на этот предмет конспекты Витиных лекций для затеянного в 80, кажется, году «семинария» — я видел когда-то у Володи Шенкмана две (!) общие тетрадки. Я туда никогда не заглядывал, п. ч., признаться, всегда относился к Витиной филологии скорее иронически. Думаю, никто кроме Володи этих лекций не конспектировал (не Павловский же!) — а что сейчас с Шенкманом, я не знаю, много уже лет ничего о нем не слышал.
Верю!
Красиво написано. А «поэтесс обоего пола» и сейчас полно))
Вопрос обычно стоял так: зачем нам еще один Кушнер, Бродский и т.п.
В Киеве было еще хуже, я все время претендовал на место, которое было занято. Зачем нам еще один поэт, еврей в Союзе писателей?
левая культура и была великим явлением — для тех, кто в нее верил. и дело тут не в «выхлопе» — она могла вообще не создать ничего великого — ничего бы не изменилось. просто она появилась там и тогда, где ее быть не могло. и раскрутилась из ничего на весь питер.
я горд соучастием.
Очень метко про Кривулина. Несмотря на то что средне-ранний очень хорош. Но всё вылезло именно в конце. Шварц, офф-топ, простите ныне невыносима. Вундеркиндер только в детстве и отрочестве. После уже не вундер.
я бы соспоставил ещё Тимура Новикова. Новиков и Кривулин — чем не парафраз?
Про Новикова ничего не знаю — никогда не интересовался. Напомню, я писал не о Кривулине, а об Аронзоне.
Нет, не согласен. Ни насчет Шварц, ни насчет Кривулина в конечном итоге.
Я помню, как Кривулин активно упрекал ИБ в том, что он, дескать, слишком «литературный политик». Не сильно уверен в справедливости адресации этого упрёка Бродскому, но сам Кривулин был оным «литературным политиком» в чрезвычайной степени — что, боюсь, не могло не мешать и в каких-то творческих вещах.
Бродский был «литературный политик». И Кривулин был «литературный политик». Проблема была другая — Бродский был великий «литературный политик» и очень успешный «литературный политик», а Витя был «литературный политик», мягко скажем, «замечательный». Его чересчур интересовала «литературная политика». Не думаю, что это имеет какое-то отношение к его собственным творческим достижениям, таланты к литературной политике и к литературе — это просто разные таланты. Вот, у меня к первому нет никакого — так я и не лезу.
Впрочем, я уже этого сжато касался в статье о Бродском, которую, я полагаю, Вы знаете.
Олег, я полагаю тут некая семантическая разница в слове «политик». Бродский был политиком, строго говоря, лично для себя — он создал и успешно реализовал суверенную стратегию успеха. Если сам факт его присутствия в литературе воспринимался современниками как нечто, кроящее под себя пространство, — это было лишь побочным эффектом. Эффектом «слона в посудной лавке».
Кривулин, напротив, активно это «литературное пространство» под себя и по своим представлениям творил (кроил?) — иначе ему было как-то неуютно в оном существовать.
Это и есть различие в способностях.
Ну, Олег, тут и я задумалась, как Виктор относился к Бродскому и Аронзону. Я имею в виду сейчас период 80-х. О Бродском он тогла говорил — «живой классик», в общем, подразумевая. что классик — уже нечто мертвое, завершившееся, считая, что после него он сам — живее всех живых — оба были совершенно живы тогда.(какой-то невольный каламбур получился — простите). Так что первое место тогда они пытались поделить как-то с Леной Шварц.Хотя думаю, что это была какая-то завеса… В чем-то он не хотел принаваться или сознавать.
А про Аронзона не упоминал вообще. Но стихи его помнил, и это проскальзывало. Еще раз повторяю — я говорю только о 80-х.
Знаю несколько людей, для которых Аронзон был самым важным явлением поэзии.
Наташа, Вашего свидетельства я, собственно, и ждал. Мне кажется, оно полностью подтверждает мое воспоминание. Но речь, повторяю, не только и не столько о личном отношении Кривулина, сколько о попытке «неофициальной культуры» «поднять статус» Аронзона и почему эта попытка, в общем, оказалась неудачной.
«Все это немного похоже на попытку Кривулина (примерно того же времени, второй половины 70 гг.) противопоставить Осипу Мандельштаму Константина Вагинова — в качестве, так сказать, «патрона» современной поэзии и вообще классического поэта No. 1.»
Очень интересно. Лет двадцать спустя, впервые прочтя Вагинова, я удивился, почему его уже никто не противопоставил никому, а вместо этого числят поэтом какого-то второго ряда. Ведь Вагинов был близок к некому совершенству, подражать ему было уже невозможно (хотя он повлиял…), в то время как Мандельштаму, то есть мандельштампам, пытались, и много.
Кстати, тогда же я подумал — а почему «андерграунд» Питера ни в 70-е, ни в 80-е, ни в 90-е не противопоставил Бродскому Елену Шварц? (Аронзона я тогда не знал, да и написал он маловато и умер рановато.) Все же Шварц — любимица славистов…
Еще как противопоставил. См. целый ряд статей самых разных авторов — от меня до Александра Скидана.
Потом (несколько лет назад) я прочел Вашу статью и понял, что был неправ.
В «Светло-яростной точке» , №35, НЛО, 1998 было дело.
Постановка вопроса не очень корректная, но я не буду на этом останавливаться. В любом случае, совершенно непонятно, причем тут слависты. Слависты тогда были студенты и стажеры, которые приносили из «Березки» выпивку и книжку и дарили джинсы.
Прежде всего, я касался «литературной борьбы» в исторических продольных срезах — противопоставить Бродскому Аронзона, Мандельштаму Вагинова или Пушкину Ивана Козлова (что с удовольствием делал В. А. Соснора) — это одно, а противопоставить Бродскому Кривулина, или Мандельштаму Миронова, или Пушкину Бенедиктова — это совершенно другое, это литературная болрьба в продольном разрезе. Она происходит только при ощущении некоторой эпохи, что она лучше, чем предыдущая. Этого не в 70-е, ни в 80-е ( уж не знаю как в 90-е гг.) не было по отношению ни к каким годам, не говоря уже о 60. «Второсортная эпоха» — это было общее место.
Я не знаю, что имеет в виду Валерий Шубинский ниже. Вероятно все-таки 90-е гг. В 90-е гг. никакого «андерграунда» даже с иллюзорным единством (если Вы под «андерграундом» понимаете ленинградскую неофициальную культуру, уже не существовало — действовали иже совершенно другие общественные и культурные закономерности. Поэтому речь может идти только о чьем-то частном мнении — Шубинского, или г-на Скидана, или Андрея Анпилова (см. ниже).
Слависты (западные имеются в виду) еще пишут книжки, переводят стихи и влияют на репутации на Западе. Иногда — еще больше: например, кто бы дал Бродскому место в университете, если бы не Проффер?
О сравнимости: Аронзон — поэт «короткого пути», Бродский и Шварц — «длинного», причем Шварц отстает от Бродского на каких-то 7-8 лет. Вполне закономерное сравнение, если брать поэтов, а не эпоху. Тем более что 60-е годы — не лучшие у Бродского.
Не знаю, разве из моего текста и последующих свидетельств современников не очевидно, что Бродский уже в конце 70 гг. воспринималсь как «живой классик», т. е. как автор другого времени (это был один из способов борьбы с ним, но сейчас это несущественно)? Елена Шварц воспринималась (и была) одним из действующих авторов, автором этого времени. Что, помимо прочего, исключало для современников — тоже действующих авторов — очищение для нее эксклюзивного места «противовес Бродскому». Аронзона можно было противопоставить, потому что он умер и был неопасен.
Логично. Но в 80-е? И в 90-е — почему предложенная оппозиция не стала общепринятой?
80-е в этом смысле не особо отличаются от 70-х. Только произошла институализация (и поражение) «неофициальной литературы» с помощью Клуба-81.
А за 90-е гг. я не отвечаю. Меня с вами не было. Полагаю, что 90-е гг. (и частично еще и нынешние, нулевые) вообще не следует рассматривать как определенное время — но как промежуточный период, вневременной промежуток, своего рода историческое «Zwischen den Jahren». Это если вообще — по всему контуру. А что касается конкретно названной Вами среды, т. е. ленинградской неофициальной культуре, то повторяю — применительно к 90 гг. эта постановка вопроса вообще некорректна, п. ч. ее больше не было. Неофициальная культура не существовала сама по себе, она была тенью официальной. Когда исчезла первая, исчезла и вторая.
Спасибо, теперь даже мне ясно.
Межвременье вливало пепси в нас.
*Бродский уже в конце 70 гг. воспринималсь как «живой классик»
————-
Кривулин где-то сравнивал Бродского с бильярдным шаром, кот., ударившись в потенциальную массу творцов 2-й культуры, привел ее в движение, а сам отлетел в противоположном направлении :>))
там же он говорит об ударном впечатлении, кот. произвел на него Бродский в детстве, на каком-то чтении во Дворце Пионеров.
Не хотел влезать, поскольку — честно признаюсь: Аронзон не мой поэт, — надеюсь, Олег, Вы меня простите за это. (Хотя мне у него «многое понравилось».)
Но не могу удержаться от аналогии с Москвой (с конца 80-х и по начало нулевых — т.е. чему сам был свидетелем): Ровнер как Кривулин и Авалиани как Понизовский.
Хотя отличие: Ровнер всё-таки определённо любит Аронзона, но очень уж, действительно, «выдвигает». Как торпеду какую-то.
А вот Авалиани его (Аронзона) просто боготворил. Безо всякой «литературной политики».
——-
Решился на эту реплику, поскольку Вы сами обмолвились в другом журнале, что Вас «интересует сейчас прежде всего феномен Леонида Аронзона — процесс его канонизации, как он — исторически — проходил».
Герман, очень интересно, спасибо.
Ровнер, да. Это еще один «очаг», но уже вне Ленинграда.
Я читал воспоминания Авалиани об Аронзоне, у меня не было ощущения «боготворения», скорее «благоволения», «интереса», даже «удивления» — но не «боготворения». Надо будет пересмотреть.
Но вообще аналогию проводить трудно — с конца девяностых и в Москве и в Ленинграде — совсем другая уже была ситуация.
Кривулина трудно сравнивать с Ровнером (которого я мало знаю, а лично совсем незнаком), но вряд ли второй обладал в московской литературной жизни тем статусом, каким обладал тогда (т. е. на десятилетие раньше) первый в жизни ленинградской. Или Ровнер «рулил» и я чего-то не знаю?
В любом случае в сопоставимое время, т. е. в 70-80 гг. Аронзон был в Москве совсем мало известен и, ктоме Авалиани, не имел никаких «заступников». Или я опять ошибаюсь.
——————————————————————
Ну что Вы такое говорите, Герман? Разве я похож на упертого фаната чего быто или кого бы то ни было? (Только «Зенит» не трогайте!)
Ну мало ли, разные бывают пунктики.
Я, например, на того же Авалиани однажды неделю дулся, когда он, прослушав какое-то четверостишие Олега Григорьева, спросил: «И всё?».
А будь это не он — вообще здороваться бы перестал (шутка).
Против «Зенита» ничего не имею, в футболе я ни бум-бум.
——-
Ну что Вы, какое «благоволение» — благоговение! какой «интерес»! — это для него было единственное абсолютное и безусловное имя из современников. На всех остальных — даже любимых, ценимых и т.п. — он смотрел всё же чуточку снисходительно.
А от любой строки Аронзона, даже от самой его фамилии — мгновенно впадал в экстатическое состояние.
——-
Ровнер не то чтобы уж очень рулил, но очень старался рулить.
Я о нём вспомнил просто потому, что, как бы там ни было, в канонизации Аронзона он и покойная Виктория Андреева сыграли заметную роль. (Они, правда, почему-то много лет упорно писали второй слог его фамилии через «а» и очень настаивали на этом.)
Кстати, я лично об Аронзоне впервые услышал именно от Ровнера (при нашем знакомстве, в 1989 году).
——-
Уверен, что в Москве 70 — 80-х гг. были и другие поклонники Аронзона, не один только Авалиани, но об этом лучше расспросить, например, Ахметьева и Айзенберга.
Авалиани давал мне когда-то большую папку машинописи со стихами Аронзона и как-то упоминал в этой связи Айги, но конкретнее я, убей меня бог, не помню.
——-
К слову, большой поклонник и пропагандист Аронзона в хипповой среде — московский кинорежиссёр Артур Аристакисян. Он мой ровесник, но стихи Л.А. узнал гораздо раньше чем я. (Он, кстати, кажется, дружил с Е. Хорватом.)
И — опять-таки к слову — один мой приятель, тоже режиссёр — Максим Якубсон (если не ошибаюсь, связанный с Л.А. некоторым дальним родством) — использовал в каком-то своём (дипломном, что ли) фильме сохранившуюся, видимо, в семейном архиве любительскую съёмку с живыми Аронзоном и Понизовским в кадре, я это видел — титаны!
——-
Однажды я спал на диване Аронзона.
——-
На этом же диване несколько лет назад умер мой друг Дима Тимченко.
——-
Да, в связи с «процессом канонизации» вспомнил одну штуку.
В поэтической части антологии «Самиздат века» (составленной Сапгиром и Ахметьевым при участии Кулакова и вышедшей в 1997 году) представлены сотни авторов; они поделены на полсотни с лишним разделов — по группам, кружкам, городам и т.п.
Так вот, поэт Леонид Аронзон включён туда в качестве единственного фигуранта раздела, который называется «ЛЕОНИД АРОНЗОН», — случай беспрецедентный (по крайней мере в этом издании).
Если не ошибаюсь, такая подача — инициатива Ахметьева.
Увы, корректоры издательства этого не переварили и «исправили»: в оглавлении Л.А. отнесён к предыдущему разделу — «ПОЭТЫ ВНЕ ГРУПП (Москва)» (!) — вместе с Величанским, Седаковой и др.
Но непосредственно в подборке, на с. 539, авторство осталось набрано прописными буквами и крупным кеглем — как название раздела. (Правда, к сожалению, без повтора.)
В сетевой версии Ахметьев, разумеется, сделал всё как хотел:
http://www.rvb.ru/np/publication/contents.htm
——-
А ещё… По поводу «противовеса»… Вспомнил авалианиевский пересказ реплики самого Аронзона на эту тему…
Но это ОЧЕНЬ неприличное. Я даже стесняюсь.
В четвёртом фрагменте («Уверен, что…») смешно получилось: 5 поэтов на «А»!
Ей-богу, не нарочно.
Родственная связь Максима такова: он сын мужа жены Аронзона.
Очень милый мол. чел., приходил к нам много лет назад, приносил этот свой фильм.
——————————————————
В «Самиздате века» надо было конечно, написать РАЙ в качестве рубрики.
——————————————————
>>По поводу «противовеса»… >> А на ушко?
1. Да, я в курсе, просто затруднился с формулировкой.
3. Ох. Была не была — напишу сейчас в своём ЖЖ об этом. Дикость, конечно, но интересная.
Гера, ты не прав
надо так:
В поэтической части антологии «Самиздат века» (составленной Сапгиром с редакторами Ахметьевым и Кулаковым [почти официальная формулировка])
неофициально могу сказать, что Владик вполне составлял
я там во многое «не мое» не влезал, старался только чтобы не было ошибок
ЛА узнал неск. стихотв. в 1979. сразу полюбил
Ага, извини.
И у Вадика прошу прощения.
Но в нынешней сетевой версии ты, конечно, полноправный со-составитель.
Ровнер — Аркадий? Автор теософских статей?
Да. Ну он ещё и издатель, и прозаик, и поэт, и лектор.
В зеленой юности я читал его теософские статьи. С высоты лет думаю, что была это ужасная пурга. Кто бы мог подумать…
Дадим высказаться самому герою темы: желающие послушать выступление В.Кривулина на вечере памяти Аронзона в октябре 1975 года (8 мин., мр3, 9 мб), могут скачать его вот отсюда: http://rapidshare.com/files/635811/krivulin.mp3
Да, очень хорошее выступление. Может быть, это и есть начало попытки «противопоставления»: Кривулин оценивает потенциал Аронзона как абсолютной противоположности Бродскому, его противовесный потенциал, так сказать,и пытается как бы «забрать» Аронзона у Эрля. Но даже по этому выступлению я лично слышу, что при всей восторженности тона Бродский ему антропологически гораздо ближе. О «поэтике редукции» он говорит с изумлением, почти «мистическим ужасом», настолько это далеко от него (что, собственно, легко показывается на его собственной поэтике.
Никто ничего не говорит: в эти времена Кривулин был блистательным человеком и стихи чувствовал замечательно. У него был не абсолютный слух на стихи, но близкий к тому. По моим воспоминания, туслнеть он начал в первой половине 80 гг, с открытием Клуба-81. Но это другая история.
Много проницательного, очень много. А текст напечатан?
Напечатан (на машинке — в литературном приложении к «Часам» за 1985 год). Обещанная книга Кривулина, увы, не состоялась — отголоски этого выступления есть, правда, в «Охоте на мамонта».
Ну, это он и сам вряд ли верил, что ее напишет.
А у Вас есть этот текст? Надо бы его где-нибудь опубликовать — текст очень хороший, и в нем много важного, при этом ясно выраженного.
Давайте спросим Глеба Морева?
Глеб, мы Вас спрашиваем.
В приложении к «Часам» (оно у меня есть) была опубликована стенограмма всего вечера (ну, почти) — так что текст, собственно, вот он, можно перепечатать на слух.
а до этого выступления Кривулина говорили/писали о растворяющемся субъекте поэзии, противопоставлении его закрытому субъекту в связи с русской поэзией?
спасибо
Не думаю. Я, по крайней мере, не помню. Но не было и причин. Аронзон действительно уникален и первороден в этом смысле.
Но тут, помимо тонких и очень верных мыслей Кривулина о поэтике Аронзона (и в некоторых случаях даже как бы поверх этих мыслей, одновременно с ними), содержатся и очень простые, относящиеся к «социологии литературного процесса») утверждения. В том числе, когда Витя говорит об Аронзоне, сидящем в центре и т.д., имеется в виду в том числе одна очень простая вещь: при жизни Аронзон был центром своего рода небольшой «секты» (не в прямом смысле, ни в коем случае), вход в его круг был достаточно ограничен (по многим причинам и многими способами). Для людей извне это все выглядело закрыто, театрализованно и часто не очень серьезно. Поэтому Кривулин говорит о красоте и артистичности Аронзона. После смерти Аронзон сделался предметом поклонения нескольких очень узких кружков (в основном двух — собственного посмертного и с 67-го года отвергнутого, но преданно любящего — я полагаю — Эрля). Чтобы сделать Аронзона «противовесом», не только Бродскому, но и обоим флангам официальной ленинградской поэзии — т. е. Кушнеру и Сосноре, нужно было для начала «обобществить» Аронзона, отнять его у Эрля, как минимум, и сделать его «одну из самых перспективных в мировой поэзии» (упоительно смешное место) поэтик как бы патронажной доктриной всей ленинградской (неофициальной) поэзии. Это Кривулин прекрасно понимал. Но сделать этого он как раз и не мог (хотя на момент доклада собирался). И по субъективным причинам (сравните просто его собственную поэтику с описываемой и скажите к чему она ближе — к Аронзону, или к Бродскому), и по причинам объективным — «кружковое бытование» культа Аронзона и социально-культурное происхождение большинства участников неофициальной культуры этому препятствовали.
спасибо. очень интересно
>Аронзон действительно уникален и первороден
а все же не зря Кривулин Заболоцкого помянул!
т.е. экс пост фактум, возможно, и естественно, что Аронзон спровоцировал формулировку Кривулиным этой дихотомии, где с одной стороны субъект, противопоставивший себя миру, а с другой — сообщающийся с миром (и в рамках которой противопоставление Аронзон — Бродский осмысленно), но когда она уже есть, обэриуты оказываются с Аронзоном слева от центра, не так ли?
.
мне иногда кажется, что эта ось (от открытости к закрытости субъекта) лежит в основе множества актуальных дебатов [о легитимности той или иной поэтики]. услышать ее, возможно, самое раннее публичное упоминание в России, причем когда очевидно, что такая структуризация переживания не сформирована ничем внелитературным (как формулировки аналогичной дихотомии в западной критике живут и дышат философией современного общества) — от этого крышу сносит.
спасибо еще раз за информацию. попробую узнать побольше об Эрле
Я не совсем уверен, что Витя действительно имел в виду именно это, но, может быть, это и не так важно.
Я лично думаю, что базовое в Аронзоне очень далеко от обериутского — и в особенности от Заболоцкого, при всем общеизвестном и тогда интересе Аронзона к нему (диплом по Заболоцкому) и несмотря на многочисленные попытки в этом направлении. Если вообще, то Введенский «Элегии», которую, подсказывают нам исследователи, Аронзон знал по тартуской публикации.
Еще раз, попросту: Витя говорит: Бродский был (именно в прошедшем времени — с глаз долой, из сердца вон) гребущий на себя экскаватор. Аронзон — экскаватор, гребущий от себя. Вы понимаете, что в терминах личности и то, и другое с равным успехом можно интерпретировать как закрытый и как открытый поэтический субъект, вопрос в направлении зрения. Бродский открыт, п. ч. все впускает в себя — и Бродский закрыт, п. ч. из себя не выходит. И то же самое с Аронзоном, только наоборот. Но думаю, что личностный аспект в данном случае интересовал Кривулина меньше всего. Речь шла о стратегиях — в первую очередь, о стратегиях литературных. Об их использовании в предстоящей жизни.
экс пост
факт*о* т.е.)
(стыдно)
*в октябре 1975 года
————
не 1985 ?
Это, конечно, надо Илью спросить.
Я лично понял так: это запись обсуждения эрлевской книжки Аронзона (и пятилетие). А через 10 лет, к 15-летию со дня смерти, сделали приложение к «Часам». Правильно, Илья?
Да, я думаю, что так — там Витя говорит, что он только пару лет назад разобрался со значением Аронзона, взял у Риты «пачку стихов»… В 1985 г. это бы вряд ли так могло прозвучать.
Ну, и голос у Вити совсем молодой.
да, голос молодой. но сказано про «вечер памяти». а где-то в середине 80-х тоже (?) был вечер памяти Аронзона (и Морева).
Нет-нет, это именно 1975 год. Описание этого вечера Юлией Вознесенской есть в Голубой лагуне (т.4а, стр. 73.)
Эрлевская книжка вышла в 1990 году. Кривулин упоминает выступление Эрля на том же вечере.
Илья! Не мог бы выложить ещё раз? Спасибо заранее.
Файл не под рукой — но транскрпит есть здесь
реплика
Бродского К. наизусть не знал, когда пытался цитировать неизбежно перевирал даже две строчки (это и в интервью попало). В начале нашего знакомства, когда занимался моим ликбезом, читал наизусть Аронзона и Шварц. Аронзона больше, и много держал в памяти. Ничего не опровергаю, просто факты.
Re: реплика
Да, не сомневаюсь в этих фактах.
Но они никак не опровергают сказанного.
Но, кстати, когда я с ним (недолго, практически с 1980 по 1982-3 регулярно общался, он сравнительно часто поминал Бродского и практически никогда Аронзона. Насчет Шварц — это другое, это была волновавшая его проблема, кто сейчас первый поэт.
Все-таки Вы описываете значительно более поздние времена, в сущности, уже после краха проекра «неофициальная культура».
Да и зачем было бы Вас «образовывать» насчет Бродского? — Бродского Вы и сами, несомненно, знали.
Re: реплика
Не собираюсь ничего опровергать, думала дополнить мелочью, может, пригодится. Мне Бродского не читал, разумеется, при мне — иногда цитировал, и большей частью для того, чтобы продемонстрировать неудачные строки. А я исправляла перевранное. Вот и все. Если с Бродским ему было все понятно, то Аронзона наверняка перечитывал много раз, отсюда и знание наизусть. По-моему, это только подтверждает вашу мысль о «браке по расчету».И то, что стихотворение памяти А. было написано 7 лет спустя, и толчком к нему послужило другое самоубийство, в эту же логическую цепочку ложится.
Re: реплика
Да, думаю, да.
Двухтомник Бродского уже видели?
Нам купили, но доесет еще не скоро, в начале октября.
Я уже предвкушаю комментарии Лосева по принципу «лев сиречь собака».
Re: реплика
Собираюсь с духом. Лучше мне не открывать его пока, я очень внушаема и зависима от авторитетов. Лучше образцом иметь нейтральное — двухтомник Белого, например, в этой серии.
Re: реплика
Двухтомник Белого — очень качественный, я про него как-то писал здесь (давно, когда прочел).
Очень хороший, как ни странно, Фофанов недавний.
Насчет Бродского — да… Совместное творчество американских адвокатов и благонамеренного Лосева, тоже, в общем, не филолога…
Одна история с «Независимостью Украины» чего стоит!
В общем, предвкушаю!
Что же касается болезненного вопроса соперничества в Леной, я этого периода не застала, по счастью. Их поэтики настолько разошлись в 90-х, что спорить и делить было нечего. Шварц не принимала поздние его стихи, отзывалась уничижительно, Виктор пожимал плечами — не она одна, это вообще общее место у тех, кто читал Кривулина 70-х (середина 80-х — вообще не лучший его период, и из него он вышел с другими стихами, какими — не мне судить, я их люблю). Это, знаете, как спор между Петербургом и Москвой, о котором москвичи давно не подозревают. Так и Лена продолжала спорить.
В те времена было свое, это отдельная тема в рамках исследования ЛНК.
Потом, с середины 80-х гг. все сошли с ума — боялись, что поезд уйдет. Смотреть на это было неприятно, но это было состояние всей страны.
В 90-х мы наблюдали ситуацию уже издали. О Вите с Леной говорили редко. Скорее она его от меня защищала, у нее, в сущности, была к нему человеческая слабость, неизменная. ХОтя и раздражал он ее. Отношения были скорее родственные, как бы кузенов, выросших если не вместе, то по соседству.
Поздние стихи Кривулина и мне совершенно не нравятся.
Ранние с годами стали лучше. ЭТо интересное наблюдение, о котором я как-то даже собирался писать, но вряд ли уже соберусь.
Да, Витя тоже относился к Лене по-родственному и снисходительно. Действительно любил ее. Восхищенно-иронически, так точнее. А по отношению к ранним стихам оказался прав. Отказывался печатать, да и читать, когда предлагали. Да и мне сказал жестко, так, чтобы поняла: «Еще не время, как будет дальше — не знаю». Может, и сейчас не время, но мое просто уже кончается, и то, что горела сделать лет десять назад, сейчас дается через силу, трудно и заведомо плохо. Так что не мне в огород Лосева камни кидать)
Книжку (Кривулина в БС) жду с большим интересом.
Надеюсь, когда выйдет, Вы мне внятно объясните, где была Ваша сфера ответственности, а где М. Я. Шейнкера. Впрочем, я буду спрашивать конкретно, коли доживу.
Комментарии-то М. Я. Шейнкер пишет, Вы только текстологию готовите, если я правильно понимаю?
Комментарии и статья — всегда, конечно, кровавый корм для стервятников вроде меня.
Я так себе и представлял примерно. Клиент известный.