Ашер Райх и пророчество Агнона

Posted on by

Ольга Борисовна Мартынова была на днях в Дармштадте, на вручении Бюхнеровской премии за 2005 г. Это одна из самых важных литературных премий немецкоязычного пространства, на этот раз она вручалась Оскару Пастиору (с обоснованием: «как методическому волшебнику языка»), немецкому поэту из Румынии (откуда он в конце 60-х гг. переселился в Зап. Германию). Он, впрочем, за две недели до того, во время Франкфуртской книжной ярмарки, умер (о своем лауреатстве он знал, присуждается премия задолго до вручения). Но я сейчас не о том.

Вдобавок к Бюхнеровской выдавалась и премия имени Зигмунда Фрейда (за «научную прозу»). Получил ее Иоганнес Фрид, профессор Франкфуртского университета, историк-медиевист. И этот самый Иоганнес Фрид в своей благодарственной речи сказал примерно следующее: европейская культура умирает, потому что умирают европейские языки. В немецком языке уже отмерла ирония, сейчас быстро отмирает метафора. Имелся в виду не язык литературы (это уже как следствие), а язык повседневного общения, язык человеческой коммуникации. Не просто обеднение, а обнищание. Не просто обнищание, а голодная смерть.

Нужно заметить, что Иоганнес Фрид, конечно, распространил трагедию немецкого языка (а это реальная вещь, мы можем ее подтвердить и собственными наблюдениями) на европейскую культуру в целом. Что для немцев с их вечной тоской по растворению в Европе (исторически иногда выражавшейся в тоске по растворению Европы в себе) довольно-таки характерно. На самом деле за немецкий язык беспокоиться еще рано — в Австрии и по-своему даже в Швейцарии он находится в пока еще довольно приличном состоянии. Все вышесказанное касается прежде всего Германии как таковой. … Но надо же видеть австрийца, объясняющегося с немцем на родном для них обоих языке! Иногда бывает страшно забавно наблюдать, как первый пытается шутить, особенно иронизировать, а второй его в упор не понимает. Когда мы приезжаем в Австрию (или вообще общаемся с австрийцами — естественно, из «образованного слоя»), всегда требуется некоторое время на переключение скорости коммуникации. Некоторых вещей объяснять уже не надо.

Тема, естественно, обсуждалась и после вручения — на фуршете, так сказать. И тут появился (и был Ольге Борисовне представлен) израильский поэт Ашер Райх, с которым немедленно обнаружилась масса общих знакомых (сердечный привет Гали-Дане Зингер!), который и рассказал замечательную вещь: Шмуэль Агнон некогда сказал Солу Беллоу, что всем европейским и американским писателям следует побеспокоиться о переводе их сочинений на иврит, потому что (здесь эта довольно известная цитата обычно обрывается) через пятьдесят лет (в данном случае пятьдесят лет значит скорее «еще не завтра, но уже послезавтра») никаких европейских языков не останется. Останутся только арабский, китайский и иврит. Просьба к занудам: не придираться насчет латиноамериканского испанского.

От себя Ашер Райх прибавил, на мой вкус, замечательную мысль: европейская культура сегодня — это свет звезд, которые давно уже погасли.

Меня, конечно, очень обеспокоила судьба самого прекрасного на свете языка — того, на котором я сейчас пишу эти слова. Завтра мы встречаемся с г-ном Райхом в кафе «Лаумер», куда ходил завтракать Адорно (естественно, ничего более пошлого, мещанского и плюшевого в нашем городе не найдешь — так себе и представляешь, как Адорно откусывает здесь, в бархатном креслице над кружевной салфеточкой, от тортика с розовыми финтифлюшками, вдруг замирает перепачканным ротиком и изобретает свою знаменитую фразочку про поэзию после Освенцима). Там я обязательно обсужу с ним перспективы русской речи в этом арабско-китайско-ивритском будущем. Хотя, на самом деле, я не особо беспокоюсь. Лучше всего это выразил однажды писатель Хандке, которому, в ответ на его жалобы по поводу обид и несправедливостей, причиняемых сербам, мы — для поддержания разговора — как-то пожаловались на обиды и несправедливости, причиняемые России. Хандке на минуту задумался, а затем сказал: «Знаете, русские — большой народ, они всегда будут. А Сербия — она такая маленькая…»

Ашер Райх и пророчество Агнона: 21 комментарий

  2. He is safe

    В канонической форме (т.е., в изложении самого Белоу в предисловии к «Great Jewish Short Stories», впервые изданному в 1963 г. и с тех пор многократно переиздававшемуся) этот анекдот звучит иначе (и совершенно замечательным образом прямо затрагивает ваши бюхнеровские палестины):

    This spare old man, whose face has a remarkably youthful color, received me in his house, not far from the barbed-wire entanglements that divide the city, and while we were drinking tea, he asked me if any of my books had been translated into Hebrew. If they had not been, I had better see to it immediately, because, he said, they would survive only in the Holy Tongue. His advice I assumed was only half serious. This was his witty way of calling my attention to a curious situation. I cited Heinrich Heine as an example of a poet who has done rather well in German. «Ah,» said Mr. Agnon, «we have him beautifully translated into Hebrew. He is safe.»

  3. …а затем слазал: «Знаете, русские — большой народ, они всегда будут..
    прчла второпях СГЛАЗИЛ, дёрнулась от пронзительной достоверности пророчества, перечла — не…, очепятка, но привкус оговорки по фрейду остался. Не завтра, конечно, но…

  4. Слава Богу, а то заколебал, понимаш, английский.
    Олег, вам знакомо имя Александр Лойко (из Берлина), сегодня он у нас какую-то студию ведет, всех зовут, а я никуда не хожу. Может, стоит?

    • А зачем придираться? Во-первых, то, что у немцев есть (еще) что-то немецкое, скорее радует. Во-вторых, если бы Вам нужно было каждый год придумывать по обоснованию для присуждения литературной премии, то Вы бы и не того еще понаписали. А в-третьих, кто же говорил, что «поэзия — методическое волшебство»? Речь шла конкретно об Оскаре Пастиоре, который был чрезвычайно изобретательным и чрезвычайно систематическим языковым фокусником (кстати, виртуозным переводчиком Хлебникова, который был его любимым поэтом; русский он выучил в плену в Днепропетровске) — и действительно, очень большим мастером в этом своем жанре. Я бы сказал, что в данном случае формулировка вполне осмысленная (если вообще любить этого поэта — а его любят очень многие из немногих, интересующихся поэзией, а уже те, кто давал премию — всяко).

Добавить комментарий