текст года, я думаю, 1992-го. Звучал опять же по радио (привет, Сережа, куда ты опять пропал?), потом я его публиковал в разных газетах — от «Вечернего Петербурга» до (кажется; точно не помню) тель-авивской «Пятницы».

ПОРЯДОЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК
(опыт физиологического очерка или очерк психологического опыта)

Согласитесь, довольно странное словосочетание — порядочный человек. Если вдуматься.

Мы более или менее привыкли к нему, более или менее сознаем в соответствии с навыком советской жизни «порядочность» как некую сумму пределов, за которые не должно выходить, дабы не снискать неодобрение того круга или слоя, в котором существуешь. Порядочность — не нравственность, это вещь, очень сильно зависящая от времени и места; свои особые правила порядочности существуют и в обкоме (в том числе и в подпольном), и в инженерской конторе, и в воровской малине, и в Союзе писателей. Но и там, и там, и там, и там присутствует интересный феномен индивида, как бы воплощающего эти частные нормы, а не просто их исполняющего, «порядочного человека» по преимуществу, профессионального порядочного человека. Как только, рассказывая или просто упоминая о ком-либо, вам вслед за фамилией сразу же прибавят «он такой порядочный человек», — знайте, что вы имеете дело с профессионалом. Поскольку недостаток личного опыта не позволяет мне судить о круге аппаратных работников или воров в законе, обращусь к литераторам, классические нравы коих не без естествопытательского интереса наблюдал я со стороны (и, слава Богу, очень издали) в течение последнего советского десятилетия.

В официальном литературном кругу, который состоял не только из «членов» — то есть членов Союза писателей и членов их семей, что иногда (и даже довольно часто) совпадало, но и известного количества прикосновенных дам, пожилой литературной молодежи, кротко и пьяно стоящей в медленной своей очереди, а также мелких литслужащих, в те годы существовало несколько типов амплуа «порядочного человека».

Во-первых, это был «порядочный человек в начальстве».

Иван Иванович — такой человек, никогда не сделает гадости по своей воле! — был общий глас. Необходимость «порядочного начальника» очевидна — к такому удобнее всего сходить, с таким приятнее всего выпивать, у такого простительнее всего просить.

Мне плевать, что он начальник. Он порядочный человек, и он наконец мой друг!

Вторая разновидность «литературного порядочного человека» — порядочный человек «из своих». Если порядочный начальник был необходим для создания иллюзии разницы давлений и, следовательно, поддержания кровооборота литературной жизни (а кровь ее — это бумага: заявки, заявления, рукописи, книги, ассигнации), то «порядочный человек из своих» нужен был для поддержания коллективного самоуважения: им гордились, на него ссылались, о нем беспокоились.

Ну, еще не всё потеряно, когда еще есть такие люди, как Эн!

Кстати, эта фраза — не все еще потеряно – тогда, в позднесоветские годы, была одной из самых популярных и в публицистике и в частных разговорах культурного слоя, а теперь годится разве что в название бюро находок.

Итак, порядочный человек «из своих» существовал в двух основных видах: «звезд с неба не хватающий” и “звезд с неба хватающий”.

Первый: ну, Вася, конечно, не Бог весть кто, но такой порядочный человек…

Имеется в виду, что Вася двух слов связать не может, но в доносах не уличен, может быть, именно поэтому.

Второй, и наиболее опасный вид «порядочного человека»: порядочный человек, и какая умница!

Понимай: мог бы связать пару слов и отправить их по назначению, а ведь, кажется, не отправляет! Высшим представителем этого типа являлся индивид, способный на поступок — письмо куда-либо или публичное выступление, что в те еще недалекие, но уже охотно забытые годы рядовому писателю мнилось актом головокружительной смелости.

Почему-то никогда за эти его “поступки” смельчаку ничего не было (и до сих пор ничего не бывает). Иногда приходилось даже пускать в ход художественное воображение: “Вчера меня чуть «Волга» не переехала. Бежевенькая такая. Еле увернулся. Понимаете, да? Намекают!»

Но в малой, внутрицеховой жизни этот самый порядочный человек мог и пострадать несколько за свою порядочность – его, например, могли долго не принимать в Союз писателей, задерживать книгу или систематически давать путевку в Дом творчества в неудобные сроки. Все то же самое происходило с десятками других, но ведь с теми просто так, ни из-за чего, а с этим – из-за его порядочности и смелости. Но дело того стоило. Вакансий «смелого и порядочного» обычно было немного — одна или две на литературный дистрикт (в Москве, конечно, больше — но Москва и город большой), но занявши ее, человек уже мог ни о чем не беспокоится — совершать один так называемый поступок в положенные сроки: восхищение современников и благодарность потомков были ему обеспечены.

Уже никто и не помнит, если когда-нибудь знал, на чем основалась благородная репутация, поэтому кое-кому из нервных приходится вынимать из аккуратных своих архивов и печатать, благо времена позволяют, какое-нибудь письмецо тридцатилетней давности или вообще браться за мемуары. Но это уже от общечеловеческой слабости к тщеславию — интеллигентскому сообществу доказательства не нужны, и даже излишни, поскольку иногда заставляют задуматься о «некогда неколебимой данности». А задумываться опасно, иначе возникнут неприятные вопросы, например: как можно было с репутацией порядочнейшего господина просидеть николаевский солдатский срок или около того в скучнейшем и периодически подлейшем периодическом издании, категорически не соглашаясь со всякими подлостями, пережить в нем взвод главных редакторов? Советские репутации вообще в большинстве случаев безотносительны, точнее говоря, относительны только в среднему уровню советского существования. Если ты прочтешь на сотню-другую книжек больше, чем положено советскому литератору, ты навеки станешь выдающимся интеллигентом. Если ты выучишь на сотню-другую больше слов и употребишь их в статейке — навеки ты исключительный стилист.

Но только на сотню-другую. Пятьсот — уже многовато. Знающий на пятьсот слов больше — уже не стилист, а классовый враг.

Сегодня «смелые и порядочные из своих» вышли из-за заляпанных конторских столов, где они с еще большим успехом, чем прочие, кромсали и уродовали всё, что им под руку попадало. Нынче они духовно возглавляют новосоветскую литературу и журналистику. Приглядитесь к порядочному человеку. Он опаснее патентованного негодяя — ибо аки змей обвит вокруг древа с красивыми цветочками либеральности, культуры, порядочности, но ни одного из своих советских унижений не забыл, ни одну из своих советских обид не простил и вечно станет мстить — но не тем, кто их причинял, эти обиды и унижения, а другим, тем, кто их вообще отказывался принимать, вообще не играл в советскую литературную жизнь — это «буриме с дьяволом». Он никогда не захочет, чтобы в этой несчастной стране стало, наконец, хорошо жить и сделает все, чтобы этого никогда не было. Потому что, когда в стране хорошо жить, его профессия — профессия порядочного человека — не приносит никаких выгод, ни моральных, ни прочих.