Вчерашний знакомый встретился дважды. Надо полагать, завтра он встретится только один раз, а послезавтра исчезнет.

Знакомых все больше и больше. Успокаивает только, что незнакомые все-таки все еще значительно многочисленнее. Представил себе, что все знакомые и все подарили по книжке, а я эти триста тысяч книжек таскаю по ярмарке в двух бумажных торбочках.

Но все не так страшно — незнакомые книжек не дарили, а подарил прохожий поэт-верлибрист Вячеслав Куприянов. И был унесен отливом.

А уже вечером случайно встретился один редактор газетный, «пожал руку со значением» и попросил писать для его в высшей степени прогрессивнной газеты.

Ладно, говорю, напишем, где наша не пропадала. Но только никакой политики. Мне жена запрещает писать про политику. И правильно делает. Про культуру — пожалуйста. Или про природу.

Растерялся совсем, бедный. Как же, говорит, без политики, как их разделить — у вас же там в России эти страшные Naschi (вот ведь у человека память! — я с трудом вспомнил, что он имеет в виду).

Бросьте, говорю, мил-человек. Если я вам напишу, что думаю, так вы же меня первый не напечатаете. Цензура-то не дремлет в свободном мире, сами знаете. Не верите, что есть цензура? Так вы же и есть цензура. Я уже многим вашим коллегам доказал, что цензура есть, а у одного даже бутылку вина выиграл, забившись на этот счет. Ну ладно, смотрите: вот я вам, например, сейчас на салфетке напишу, хотя это, конечно, ни одну свинью давным-давно не интересует:«»Наши» ваши просто шустрые молодые карьеристы, а главные карьеристы те, кто их используют в качестве рекламного агентства. Такой у них своего рода симбиоз». Ну как, напечатаете? Улыбается смущенно, а в в глазенапах пробегает бегущей строкой: ох, не напечатаю.

Я, говорит, вам позвоню.

Звоните, звоните, говорю. Телефон не изменился. Про природу там или про книжку какую хорошую — это всегда пожалуйста. Изящество слога и красоту мысли гарантирую. А про всю эту вашу мерзость писать не буду, даже и не спрашивайте. Здоровье дороже. И про боржом не спрашивайте. Про боржом могу только одно сказать: не тот стал боржом.

Do swidanja, говорит. Spokojnoj notschi!

Гуте Нахт, альтер Кнабе! — отвечаю, и мы уходим домой по улицам Франкфурта, нежно выдыхающим разноцветное электричество.