В букинистическом разделе «Озона» обнаружилась изданная нами в 1997 г. книжка Владимира Андреевича Губина «Илларион и Карлик» — между прочим, его единственная книжка. За 59 рубликов.

Говорят, с «Озоном» иметь дело трудно (я покупал там только один раз, причем отсюда — все произошло безукоризненно), но вдруг кому-нибудь эта книжка остро нужна…

Под загибом мое послесловие к этой книге — «Писатель как сотоварищ по выживанию». Просто как справка для тех, кто ничего не знает о В. А, Губине.

ПИСАТЕЛЬ КАК СОТОВАРИЩ ПО ВЫЖИВАНИЮ

Горько и забавно сегодня, больше чем через двадцать лет после их написания, читать вынесенные в эпиграф строки Сергея Довлатова. В них — как на ладони — то время и то поколение: время, где поколению не хватало места, и поколение, боровшееся со временем с помощью перемещения в пространстве. Не прислушавшееся к лукавому совету знаменитого советского стихотворения, поколение это только тем и занималось, что различало между победами и поражениями, своими и чужими, но вот прошло двадцать лет и становится всё яснее, по крайней мере, стороннему наблюдателю, что «различение» это происходило (пользуясь до идиотизма емким «инженерским жаргоном») чуть ли не «с точностью до наоборот» — многие поражения оказались победами, а почти что все победы — поражениями**.

Вот и судьба писателя Владимира Губина, изображенная выше с доброжелательным сочувствием к «сдавшемуся», представляется сейчас по-иному — «с точностью до наоборот» — судьбой именно что несдавшегося человека и писателя. Судьбой победителя, какой бы печальной иронией это ни звучало, если применить обычные критерии — славы, книг, гонораров, власти. И не применять «необычных критериев» — достоинства и самодостаточности, верности и веры.

Но попробуем вкратце ее описать, эту судьбу. Владимир Андреевич Губин родился в Ленинграде весной 1934 года, пробыл полблокады в городе, а затем был разыскан родственниками и вместе с братом вывезен в эвакуацию. Некоторое время после школы и до призыва в армию числился заочником Московского университета. Армию отслужил на Дальнем Востоке, в Уссурийском крае. С 1960 г. и по сей день(*) состоит, по собственному выражению, «на прокорме в «Ленгазе»»: помните? — «сейчас он чиновник «Ленгаза», неизменно приветливый, добрый, веселый».

«…он начинал легко и удачливо…» — в 1958 г. газета «Труд» объявила конкурс «на лучший рассказ о рабочем классе». Четыре рассказа Губина из цикла «У нас в механическом цехе» были единственной публикацией этого конкурса. И его стали печатать, и чуть ли не еженедельно передавать по радио, на корню подбирая рассказики «о механическом цехе». Типичная редакторская завороженность тем, что у них называется «тематикой», заставляла поначалу просто не замечать своеобразие авторского языка, по тем временам разительное. Быть может, с характерным для свежеиспеченной советской «элиты» ни на чем не основанным высокомерием, оно вообще было списано на «литературную неопытность молодого рабочего».

«Но его довольно быстро раскусили» — естественно, и начали «перекрывать кислород». Время шло, а молодой автор не обтесывался, не заглатывался советской литературной машиной, точнее, начинал заглатываться, но начинал это сам понимать — и сопротивляться. «Более всего меня беспокоило вовсе другое. Я не поспевал за аппетитом радио и лепил иногда наспех нечто посредственное, пихая туда на погибель интересные заготовки и наработки. И тогда я сказал себе: «Стоп!»»***

В 60-е гг., вместе с В. Марамзиным, И. Ефимовым и Борисом Вахтиным**** Губин создает объединение «Горожане» (куда позже вошел Сергей Довлатов(**)). Попытка опубликовать в легальной печати альманах этого объединения стала для Владимира Губина последней попыткой участия в литературном процессе. Дальше — более четверти века вне.

«Сам он говорит, что писать не бросил. Мне хочется этому верить. И все-таки я думаю, что Губин переступил рубеж благотворного уединения.» — что ж, доказательство у вас в руках, хотя, конечно, никто никому и ничего не собирался доказывать. «Илларион и Карлик»***** писался начиная с 1981-го и до прошлого, 1996-го года, буквально вплоть до последней издательской корректуры******, переписываясь, ужимаясь, уплотняясь — в неистребимой и неутолимой тоске по совершенству текста. И в неискоренимой верности тому взгляду на язык, что в конце 50-х — начале 60-х гг. обрели, оглянувшись, несколько молодых ленинградских писателей. Этот взгляд на язык, эта традиция вывернутого, сдвинутого, орнаментального слова, загоняющего смысл в невозможность никому и ничему служить, кроме себя самого, возобновленная было тогда, но стертая шестидесятыми годами, с их «само собой разумеющимся для культурного человека» образом действий и представлений: в литературе — соцреализм с хитрым человеческим личиком, усовершенствованный и постоянно дальше совершенствовавшийся под вкусы новонародившегося «инженерства», в литературном процессе — теория очень постепенного «побеждения дракона изнутри», из его драконьей утробы, где так приятно трагически дремать и потряхиваться, переваривая и перевариваясь. Так, портя дракону пищеварение, «приближали перестройку» (что, как ни смешно, похоже на правду) те, на кого хватило места в желудке (те же, на кого не хватило, страдали и обижались, поскольку полагали — и со своей точки зрения даже справедливо — что дракон должен бы был глотать не первых попавшихся и не самых скользких, а лучших и талантливейших, и тогда бы он был «дракон с человеческим лицом», «свой дракон»). А Губин никаких перестроек не приближал — он жил, выживал, писал, когда и как мог и хотел, доводил до упора, до предела, до последней эссенции то, что начиналось тогда, в конце 50-х — начале 60-х: — прозаический ритм доводил до гекзаметра, густоту орнамента до слитной полосы, остраненность взгляда до отчужденности мира. Он был, как он сам назвал это в «Илларионе и Карлике», наш «сотоварищ по выживанию». Он в одиночку прошел путь, предназначавшийся целому литературному поколению, прошел как свободный человек и свободный писатель, как будто бы даже не замечая, что обстоятельства ему норовят что-то «не порекомендовать» и куда-то его «переориентировать». Лично я даже не хочу сейчас оценивать результатов этого пути (они, слава Богу, еще не окончательны). Я просто радуюсь, что появилась возможность зафиксировать в печатной форме один из них — «Иллариона и Карлика», повесть о том, что…

О чем эта повесть? О проверке русской речи на предел спрессования? Об испытании русской прозы на предел ритмизации? Об контроле русской жизни на предел отчуждения?

Если вы прочли эту книгу, то знаете о чем — и ваш ответ годен только для вас. Если же прочесть не смогли, то ее прочтут ваши дети, сняв с полки, куда вы ее поставили — предположим, по алфавиту, между Вахтиным и Довлатовым — и сами смогут выслушать этот ни с кем не сравнимый голос. Главное — для них —, чтоб у них была такая возможность.

*Повторение в тексте цитат из эпиграфа в тексте специально не оговаривается
**Надеюсь, не надо специально оговаривать и то, что высказанные здесь мысли о времени и поколении не целенаправлены на попутное принижение или осуждение кого бы то ни было лично, тем более С. Довлатова, чьи слова потому и использованы, что, с характерной для него виртуозной отчетливостью, сжато и безжалостно передают существенное о поколении и времени — и о том, чем они на деле были, и о том, как они себя представляли.
***Из неопубл. автобиографической заметки В. Губина, находящейся в нашем распоряжении.
****В «Летчике Тютчеве» и в «Абакасове Удивленные глаза» Вахтин был, на мой вкус, одним из немногих прозаических писателей послевоенного времени (наряду, конечно, с Венедиктом Ерофеевым и, быть может, с Сашей Соколовым первых двух романов), достигших, говоря по-старинному, совершенства прозы и, тем самым, безотносительности к условиям и обстоятельствам ее написания.
*****Первая и, быть может, важнейшая заслуга в возвращении сочинений Владимира Губина к состоянию, когда не только он сам, но и другие заинтересованные лица имеют возможность извлекать из них пользу и удовольствие, принадлежит журналу «Сумерки» (под редакцией А. Новаковского и А. Гурьянова и вообще ставшему важнейшим источником по ленинградской литературе 50—80-х гг.). «Сумерками» была напечатана (№12, 1991 г.) глава «Башня» из предлагаемой книги.
******Желающие благоволят сравнить предпубликацию главы из «Иллариона и Карлика» в альманахе «Камера хранения. Выпуск пятый» (СПб, 1996) с текстом настоящего издания.
1997 г., Франкфурт-на-Майне

Примечания от 18. 09. 2006
(*)В. А. Губин скончался 25 января 2003 г. в возрасте 68 лет
(**)История выглядела (по рассказу В. Р. Марамзина) несколько сложнее, но не будем сейчас этого касаться.

Олег Юрьев