Нашел в старом ящике с газетными вырезками т. н. «Кассету рецензий», статью о кассете Ленотдела Совписа «Октава». «Кассетами» назывались в советском книгоиздательстве стопки тонких книжек под бандеролькой. Хитрость заключалась в том, что такие «кассеты» считались как бы одной книжкой, т. е. одной позицией издательского темплана. За эти позиции шла ожесточенная борьба, поскольку в плановой экономике издательству, например, «Советский писатель» спускалось, предположим, десять позиций для «современной поэзии» (кажется, сильно преувеличил, но всё же это было двадцать лет назад, кое-что и забылось) — «кассета» позволяла выпустить вместо одной семь или восемь книжечек «молодых поэтов», достоявшихся до своей очереди в издательских и союзписательских коридорах.

Но когда началась «перестройка» и и официальным издательствам и Союзу писателей понадобилось (или пришлось) (не будем сейчас останавливаться на том, почему понадобилось и какие мифологические причины имелись для этой попытки срочного объединения чистых и нечистых на разваливающемся и уходящем под воду ковчеге) срочно издавать «неофициальных поэтов», в очередях не стоявших и ведших свою собственную литературную жизнь, для ускорения и расширения этого процесса была применена старая добрая «кассета».

Рецензируемое издание — первая на родине книжная публикация (типографским способом) Олега Охапкина, Виктора Кривулина, Зои Эзрохи, Арладия Драгомощенко, и уже тем представляет существенный исторический интерес. К сожалению, у меня из всей «октавы» сохранилась, по тогдашним отношениям, одна не самая любопытная книжка, а из предыдущей кассеты «Набережная» только книжка Елены Шварц. Сейчас я жалею, что не сохранил обе кассеты вместе с бандерольками, но что же сделаешь… Вот, зато рецензия нашлась.

Кстати, по воспоминанию, она представлялась мне значительно резче. Почему-то мне казалось, что я в ней называл Витю Кривулина «культурной ленинградской поэтессой, типа Аси Векслер». Но ничего такого не обнаружилось, не называл, стало быть. Правда, смысл сказанного, в общем, тот же. Витя, при случайной встрече, посмотрел на меня серьезно искоса из гущи своей бороды и сказал: «Олег, кажется, кто-то пытается нас поссорить». Впрочем, это уже не литературная история.

Итак, 24 марта 1990 г., Ленинград:

КАССЕТА РЕЦЕНЗИЙ

(«Вечерний Ленинград», 24 марта 1990 г.)

Форма издания определяет какой-то мере и форму рецензии, а передо мною очередная «кассетная бомба», сброшенная из-под крыла ЛО издательства «Советский писатель», которое уже не первый год ведет военные действия (с переменным успехом) то ли за ленинградскую поэзию, то ли против нее. Но девиз этих действии неизменен: это девиз храброго портняжки: «Одним махом — семерых побивахом» В данном случае — восьмерых, что и предопределило изысканно-простодушное название рассматриваемого издания — «Октава».

Что ж, пройдемся по клавишам, тем более что почти о каждом из участников «Октавы» имеет смысл сказать по нескольку слов (в отличие от предыдущей кассеты, «Набережной», где неравноценность составляющих ее книжек, как говорится, «вопияла к небесам»).

Обложка «Неба соответствий» А. Драгомощенко украшена картинкой, где условные значки обозначают, как можно предположить, мужское начало (только почему-то кривоватое). К сожалению, под обложкой никакого начала, ни мужского, ни женского, я не обнаружил: в «Небе соответствий» царствует всеобъемлющая бесполость. Соответствия в книжке есть, хотя и довольно натянутые, а вот неба…

Хочу сразу предупредить: ваш рецензент отнюдь не противник авангардной поэзии, представителем коей, по всем вторичным признакам, является А. Драгомощенко. Наоборот, ваш рецензент горячий сторонник авангардизма, нo смиренно полагает, что и внутри этого почтенного, хотя и несколько устаревшего течения существуют авторы талантливые и не очень, тексты хорошие и… увы. Судя по стерильности языка, полному отсутствию смыслового и (или) образного напряжения, в книге Драгомощенко мы имеем дело с обоими вторыми случаями. Читатель же, несколько знакомый с англоязычной поэзией XX века, легко заметит… скажем так: лобовое перенесение готовых способов сочетания слов. Не знаю, может быть, в обратном переводе всё это выглядит и неплохо, но читаемое по-русски просто нагоняет сон. Авангардная поэзия — это трагедия личного разрыва с поэтической культурой и ее языком, а не переполаскивание мертвых, «дурно пахнущих слов».

Нечто сходное (хотя и на ином уровне дарований) происходит с книгой В. Кривулина «Обращение». Как справедливо заметил автор предисловия к ней В. Шалыт: «Стихи Виктора Кривулина… вряд ли поразят воображение искушенного любителя поэзии яркими метафорами, неожиданными сюжетными ходами, экстравагантными сравнениями, ритмическими и словесными изысками». А что же остается, чем, по мнению Шалыта, можно поразить воображение? Оказывается… пунктуацией: отсутствием больших букв после точки, запятыми не везде, словом, «пунктуационным аскетизмом». Вынужден согласиться с В. Шалытом, хотя и недоумеваю: как же согласился с ним автор — неужели он такой скромный? Так вот, если отвлечься от «способа записи», перед нами книжка весьма добротная с точки зрения ленинградской стихотворческой традиции последних десятилетий. А. Кушнер, Н. Слепакова, М. Яснов… — вполне почтенный ряд имен, в который встает имя В. Кривулина, с чем мы его и поздравляем. С названными стихотворцами сблизить его можно тематически (архитектура, живопись, книги, история, быт, личные воспоминания), интонационно (тон обращения, поверхностного разговора интеллигента с интеллигентом), технологически (по строению стиха, а не по его графике). Может быть, Кривулин понебрежней, дыхание его чуть затрудненней, ну и, конечно, тематически посвободней, так как до последнего времени он не участвовал в официальном литпроцессе.

Но, как видно из кривулинских стихов, неучастие это чисто биографического, а не стилистического характера — никакого сущностного отталкивания от «культурной» ленинградской поэзии я у него не вижу. Однако сама надежда на «особую графику» весьма любопытна: она свидетельствует о каком-то внутреннем неблагополучии автора, о попытке внешними средствами перевести свои стихи из одного разряда в другой, перескочить через себя, сделаться чем-то иным — авангардистом каким-то, что ли, при полной внутренней несклонности. Кстати, многие на этакое могут и «купиться», в «мифологическом обществе» почти каждый при некоторых усилиях может стать в глазах окружающих тем, за кого себя выдает. Другой вопрос, достойно ли это поэта?

Вот Олег Охапкин ни за кого себя не выдает. Природа наградила его тем, что на профессиональном жаргоне именуется «напором» — большой энергичностью стиха. Слово у него может быть сколь угодно неокончательным, приблизительным по смысловому употреблению, но в строке почти всегда встает окончательно и твердо. Это большое достоинство. Но, может быть, ветер гудит в аэродинамической трубе «Пылающей купины» так равномерно, так сильно, что слова встают как-то … под одинаковым углом. Проще говоря, автор выглядит несколько однообразным в средствах и монотонным в ритмике. Могут мне заметить, что объем, предложенный издательством, слишком мал для полноценного представления людей, по нескольку десятилетий пишущих стихи (это касается, за одним исключением, всех авторов кассеты). Согласен. Но ведь они пошли на такой объем, и, кроме того, кто им мешал выбрать лучшие у себя стихи «для первого знакомства»? Впрочем, может быть, они и выбирали лучшие.

В «Птичьем консуле» Е. Сливкина забавное впечатление оставляет механическая смесь модных (лет десять назад в Москве) «мифологических мотивов» а ля Ю. Кузнецов с ленинградской «эпиграмматической школой», действующей по принципу «все равно о чем, все равно как, лишь бы похлеще сформулировать». В чистом, не осложненном сливкинской старательностью виде этот принцип «острословия» как основного эстетического критерия воплощает Геннадий Григорьев в своих эпиграммах, иной раз чудовищной длины. В целом же книжка Е. Сливкина довольно добросовестно написана, что хорошо. Но вследствие этой же добросовестности производит несколько натужное впечатление.

Лучшая книга кассеты, на мой взгляд, — «Зимнее солнце» Зои Эзрохи, Построенная хронологически, она легкими, веселыми, непретенциозными стихами воссоздает очень горькую и страшную жизнь. Пожалуй, это единственная книга в «Октаве», которую закрываешь с чувством человеческого сопереживания. Поэзия, вообще говоря, может существовать и без этого, во всяком случае, не на этом основываясь, и нелепо было бы требовать от поэтов того, на что они и не претендуют, но Зоя Эзрохи, написав своего рода “городскую повесть в стихах”, предъявила собственную эстетику и существует в ней свободно и правдиво.

Для С. Ивановой, самой молодой участницы «Октавы», предложенный издательством объем оказался, пожалуй, заметно велик.
«Тень на камне» — книжка очень неровная, но в ней есть пять-семь стихотворений, которые я бы рискнул назвать вполне хорошими — пластичными, щедрыми, сдержанными, с началом и концом, а это, доложу я вам, по нынешним временам большая редкость. Поэтов у нас нынче очень много, а стихов — раз, два и обчелся…

У С. Ивановой хорошая выучка и существенное дарование, и если она продолжит сочинять, обращая больше внимания не на внешнее («авангардизм», «особую графику», московскую моду и т, д.), а просто на то, чтобы каждое стихотворение сделать настолько хорошо, насколько это вообще возможно, то из нее выйдет толк.

Трудно что-либо сказать о Г. Комарове и А. Крыжановском. Оба они не защищены ни кулуарной известностью, ни зарубежными публикациями, ни формальными «новшествами», ни даже сравнительной молодостью. Чем и вызывают у меня искреннюю симпатию. «Евклидова клеть» Г. Комарова, впрочем, имеет некоторый оттенок «философичности», что придает ей, по сравнению со «Звездным муравейником» А. Крыжановского, вид более насыщенный, а иногда и более напыщенный. Андрей Крыжановский — поэт простодушный, искренний, хотя с существенными изъянами фактуры стиха. Но, вообще говоря, средний профессиональный уровень «Октавы» заметно выше, чем во всех предшествующих кассетах «Советского писателя» (не говоря уже о кассетах «Лениздата»), но такого события, каким стала книга Елены Шварц из предыдущей кассеты «Набережная», в рассматриваемом издании не случилось.

Проницательный читатель заметил, очевидно, что, против обычая, я не привел ни одной стихотворной цитаты. Это сделано сознательно: цитаты в рецензии — это доказательства, а я в данном случае не собирался ничего доказывать. При размерах, возможных в газете, всякая попытка что-то обосновать цитатами — попытка с негодными средствами.

В мои цели входило всего лишь оповестить читающую публику о выходе в свет настоящего издания и вкратце высказать о нем свое личное мнение — для тех, кого в наше время еще (или уже) интересуют чужие мнения

Олег ЮРЬЕВ