Все-таки коротко о Сосноре и премии

Posted on by

Ох, не до того мне, собственно говоря, но все-таки, коротко… Уж больно силен оказался взвыв умиления и энтузиазма по поводу присуждения Виктору Александровичу Сосноре премии «Поэт».

Самое необходимое:

нельзя не быть раду и даже счастливу через то известие, что кусок электрических денег (они еще электрические — или уже нанометрические?) существенно облегчит жизнь замечательному русскому поэту Виктору Александровичу Сосноре — жизнь, отмеченную великими удачами, но и великими несчастьями, в том числе и в самое последнее время.

Но вот вскрики и всхлипы насчет того что «достоен», «удостоен», «молодцы-жюри!», не говоря уже о покупке на голубом глазу самообозначений типа «общенациональная поэтическая премия», «главная поэтическая премия» и т. п., и так далее демонстрируют огорчительную бессознательность хороших людей, которым, видимо, можно впарить всё что угодно.

Премия «Поэт» имеет не больше силы высказывания о значении, значительности, значимости любого из своих лауреатов, чем какая-нибудь премия им. Г. Григорьева, хотя разница, конечно, существует — последняя является попыткой ленинградской литературной гопоты соорганизоваться вокруг своих облеванных знамен, а первая есть мероприятие по приданию себе важности группы престарелых советских журнальных функционеров либерального (по старинной советской классификации) направления. Конечно, формы у этого мероприятия сильно пристойнее и принять премию «Поэт» не бесчестье, но «чести» никакой она принести не может. Если, конечно, не считать, что чем больше денег, тем больше чести.

Вообще: никакая литературная премия в России (и за очень малыми и очень частными исключениями никакая литературная премия из известных мне за рубежом, включая сюда и совсем уж пародийную Нобелевскую, разумеется) не несет никакого содержательного высказывания, не может быть выдана «по заслугам», не может никого «удостоить» и т. д. В лучшем случае, какой-нибудь удачно выбранный лауреат может «удостоить», «приподнять» какую-либо сильно залопухавшуюся в последнее время премию, нуждающуюся в срочном приливе «символического капитала» — как это было в недавнем случае вручения Премии Андрея Белого С. Г. Стратановскому — премия несколько обновила таким образом свой инициальный миф, что она-де ведет свое происхождение из ленинградской неофициальной культуры 70-80 гг., хотя на самом деле она ведет свое происхождение из банкетно-фуршетной культуры 90-х гг.

Но премия «Поэт» не может даже «украситься» именем Сосноры, она все равно останется тем, чем является: «игрой в <назначаемые> классики» — игрой людей, в сущности очень литературно и идеологически ограниченных, живущих даже не в 80-х, а в 70-х годах. Кто нуждается в доказательствах, благоволит обратиться к недавней стенограмме дискуссии по поводу «дел премиальных», произошедшей в редакции журнала «Звезда». Если кто не видит в уровне — не дискуссии даже самой, там есть забавные и во многих смыслах интересные и показательные выступления (особенно рекомендую ядовитые вбросы Андрея Арьева и упорные «стою-и-не-могу-иначе» Елены Невзглядовой), а в уровне привезенной из Москвы на показ системы представлений, системы человеческих и литературных координат, положенных в основу всей этой затеи — ничего особенного, тому уже ничем не поможешь, пусть живет в этом мире и радуется, доказывать и убеждать не буду. А потом огорчается, когда какую-нибудь следующую премию «Поэт» присудят… ну не знаю… Андрею Дементьеву. Или Быкову. Или Драгомощенко, для неожиданности. Или Окуджаве посмертно. Или Тютькину, как бы выразился какой-нибудь сардонический провинциальный публицист.

Но подумайте сами, кто может:

если принимать всё это даже на крошечку всерьез, то что же тогда получается:

В. А. Соснора — «Поэт», как и… не будем называть имен… ну или хотя бы парочку назовем для порядка — как Олеся Николаева, разливающая Бродского в бутылки из-под лампадного масла, или Тимур Кибиров, некогда раздольный певец эстрадного центона, а сейчас переводчик с невидимого подстрочника какой-то душеспасительной чепухи, даже не смешной. Если воспринимать это всерьез, как высказывание, то это, пожалуй, будет даже звучать преднамеренным оскорблением Виктора Александровича Сосноры.

Если Соснора — Поэт, то никто больше не Поэт. Премию нужно было открыть, дать ему и закрыть. А если … — Поэт, то Соснора — не знаю кто, гонщик!

Если мы своими эйфорическими кивками признаем «право» премии «Поэт» вводить в «Пантеон», то мы создаем себе проблему с будущим вводом в «Пантеон» поэта Тютькина, которого несомненно туда введут. (Тютькин — это Х, подставьте себе сами самое страшное и стыдное с вашей точки зрения.)

Ведясь на восторги по поводу присуждения многих чужих денег «достойному», мы ведемся на признание права этих людей судить и присуждать. А такого права лично я не признаю ни за ленинградско-московской гопотой, ни за московско-ленинградским «порядочными людьми«.

А за Соснору, конечно же, очень рад! И был бы рад, если бы он выиграл в «Спортлото». Или нашел на улице.

Это всё, разумеется, с моей личной точки зрения. Но никакой другой точки зрения у меня нет и иметь я ее не собираюсь. Убеждать, повторюсь, никого не буду, впрочем, этим я и вообще никогда не занимаюсь — я только высказываю свое личное мнение. Если оно будет кому-то полезно при формировании, уточнении, пересмотре собственного суждения — буду очень рад. Нет — меня это не огорчает. Но дискуссий никаких вести не буду, заранее предупреждаю.

Все-таки коротко о Сосноре и премии: 35 комментариев

    • мне кажется, общий смысл поста — что «совет экспертов», назначающий премию, не имеет должного статуса. сам себе его придумывает. и поэтому сегодня они могут вручить премию сосноре, а завтра — тютькину. или вообще кому угодно.
      потому что целый пласт литературный, авторский в их сферу внимания вообще не попадает.
      ну, это я так понял. может, неверно)

      • Мне тоже кажется, что я говорил не о Сосноре, а о премии «Поэт» и ее значении/незначении. Как бы высоко я не ставил В. А. Соснору как поэта, это не имеет никакого отношения к теме.

        Общий смысл остался смутным, потому что следует читать то, что написано, а отнюдь не то, что не написано. Не надо искать «посылов» и «мотивов», которых все равно у постороннего человека надежно не определить, — тогда ясные вещи не будут казаться смутными.

  6. Вы явно хотели сказать больше, чем «любая поэтическая премия — чепуха — и в России, и в мире, и на Альфе Центавра», но неясно, что именно… Кибиров и Николаева дискредитируют премию «Поэт»? А Кушнер, Чухонцев, Лиснянская и Гандлевский? А если следующим будет не Тютькин и даже на Быков, а, например, Цветков?

    • Я ответил на Ваш комментарий из почты, но куда-то он пропал. Повторю.

      Пожалуйста, не надо догадываться, что я имею в виду и что хочу сказать, об этом я уже выше кого-то просил. Не читайте у меня в мыслях, читайте только то, что написано. Во-первых, в мыслях моих Вы все равно ничего не прочитаете, а во-вторых, у меня, уверяю Вас, нет ровно никаких причин, чтобы что-то утаивать, на что-то намекать и т. п. Я ни от кого не завишу, никого не боюсь, ни от кого ничего не ожидаю. Я говорю ровно то, что хочу сказать — и это всё. Это касается и моего журнала, и всех моих статей.

      И в данном случае я имею в виду ровно то, что довольно ясно и определенно сказал: очень хорошо, что Сосноре дали денег, но что этот факт не имеет никакого общественно-литературного значения, ничего не означает и не долже восприниматься как «торжество справедливости» и «правильный выбор» — никакой «заслуженности», «справедливости» и всего прочего, о чем писали эйфорические комментаторы в блогах во всем этом нету. Я реагировал не на присуждение премии «Поэт» Сосноре, а на, мой взгляд, довольно простодушные, хотя по-человечески очень милые и понятные реакции на это. Но мне кажется, не следует покупаться на такие вещи. Я совсем не хочу как-то специально «наехать» именно на эту премию. К сожалению, сейчас вообще не время литературных премий как инструмента, объективно или хотя бы осмысленно отражающего литературный процесс, как это было, например, во Франции в прошлом веке (сейчас, говорят, это уже тоже не так, но там премии остаются основным инструментом организации литературной жизни).

      С чего Вы взяли, что я считаю, что «Кибиров и Николаева дискредитируют премию «Поэт»» — где я это сказал? Вы так читаете? У премии «Поэт» с моей точки трения, нет никакого кредита, поэтому ее нельзя дискредитировать, но это не выделяет ее специально из числа других литературных премий (см. выше). Названных авторов я привел в пример того, что если уж относиться хоть чуть-чуть всерьез к формальному высказыванию этой премии, то становится смешно, а иногда и неприятно. Но мне не становится, потому что я не отношусь к этому всерьез, к чему разумных людей и не то что призываю, конечно, никого я ни к чему не призываю, но предлагаю им об этом задуматься.

      Впрочем, не знаю, зачем я это пишу — если Вы отказываетесь читать то, что написано в записи, то почему я думаю, что Вы прочтете то же самое в комментарии?

  7. Зачем же так серьезно? Какой пантеон? Богатый человек публично дал энную сумму человеку, который ему приязненен. Поскольку публично, было надобно продолжение и контекст. Продолжение и контекст имеют место быть. И что в этом плохого? Богатому – хорошо, бедному – благодарно. Частный случай выведенной за социум жизни бывшей культуры в пору легких денег.
    Дай Бог каждому, чтобы поболе и почаще. ЛЛ

    • См. выше. Я-то не серьезно к этому отношусь. Но я среагировал на реакции по этому поводу, которые оказались довольно типичными.

      Я с Вами абсолютно согласен, что в этом нет ничего плохого и что «дай Бог каждому, чтобы поболе и почаще». Очень хорошо высказано.

      Моя запись была о другом — не о Сосноре и даже не о премии «Поэт» как таковой, а о именно о том, что не следует ловиться на мнимости. Если на них никто не ловится, и всякие восторженные крики про торжество справедливости — это просто так, то прошу прощения.

  8. Мне кажется, смысл премий в том, что если люди, не живущие поэзией, а лишь иногда почитывающие ее, не могут материально поддержать поэта на достойном уровне соборно, то тогда люди, для которых поэзия составляет важную (если не главную) часть жизни находят мецената (спонсора), который делает это единолично. Главное, той самой второй категории читателей поэзии договориться между собой, кому первому дать доступ к меценату, кому второму, кому — вообще не дать. Практически все (кроме не получивших всепомоществления) остаются довольны: один — деньгами и почетом, другой — собой, третьи — что помогли хорошему человеку.

    • Мне кажется, это очень странный взгляд на литературные премии. Как будто речь идет о какой-то благотворительности, социальной помощи, подаянии, в конце концов.

      Литературные премии исторически являются инструментами, регулирующими литературный процесс. Так же, впрочим, как литературная критика (текущая, конечно, — то, что называется в Зап. Европе «фельетон»). Речь идет об инструментах, обеспечивающих подъем репутаций, обращающих внимание публики и издательств, обозначающих иерархии, проще говоря. В различных культурах по традиции один из инструментов имеет преимущественное значение. Например, Франция — классический пример «премиальной страны», здесь все базируется на системе влиятельных литпремий, которые, конечно, исподтишка манипулируются крупными издательствами, что приводит к постепенному стачиванию инструмента, но французы народ очень консервативный, поэтому премии остаются реальным способом обозначения ситуации в литературе. В Германии во второй половине ХХ века основным инструментом был фельетон больших газет, т. е. лит. критика. К сожалению, сейчас этот инструмент в значительной степени разрушен, и вместо него пытаются инсталлировать большие литпремии, даже, точнее, книжные премии не французского, а англо-саксонского образца. Это отчасти удается, но ведет к значительному обеднению не ландшафта, а взгляда на него. Значительный спектр текущей и очень замечательной, между прочим, литературы на немецком язтыке сюда просто не попадает. В Америке все то же самое в основном решается через списки бестселлеров, тиражи и пр., т. е. самым простым способом — долларом, всеобщим эквивалентом (что не означает, что не существует других инструментов и других сфер литературной жизни в Америке, которые находятся в стороне от «большого» литпроцесса, но вполне существуют, как, например, литература университетеских издательств).

      Что касается России, то здесь после уничтожения советского литпроцесса, который имел свои собственные, конечно, очень извращенные инструменты регулирования, попытались инсталлировать премиальную модель, которая, сначала казалось, даже функционировала отчасти. Но очень быстро, уже к середине 90-х годов эта модель стала инфляционной и не потеряла (потому что еще не имела, а только могла заработать) доверие и авторитет, но без остатка его растратила. Сейчас, как мы знаем, основной инструмент — рубль. Но премии остались, без прямой функции, но выполняя, конечно, различные задачи по обслуживанию различных социокультурных страт.

      Речь у меня и идет о том, что в современной ситуации никакие премии ничего не значат, т. е. не являются тем, чем должны были бы быть — инструментами саморегулирования культуры, а являются… ну мы все знаем, чем они по сути являются.

      Естественно, положительной стороной всего этого является, что некоторым замечательным писателям иногда достается толика денег. А иногда и незамечательным. У всего этого как системы есть очень много аспектов — и амбиций определенных кругов и кружков, и попыток «захвата власти».

      Но представлять все это как в чистом виде «благотворительность», систему приятно оформленных подачек — на такое оскорбление я бы никогда не решился. Люди все-таки пытаются продвинуть свои картины мира, в большинстве случаев, по крайней мере, а не просто распилить ничейных денег и подкинуть кентам чего останется с банкета. Я просто утверждаю, что это, т. е. продвижение картин мира, не удается и не может удастся по определению и что лицам, наблюдающим со стороны и заинтересованным не непосредственно, а только в смысле любви к родной словесности и ее отдельным выдающимся представителям, напр., очень почитаемому мною В. А. Сосноре, не следует «покупаться», когда кто-то сделал выбор, который их устраивает. Потому что потом сделают выбор, который их не устроит, и им придется этот выбор признавать таким же легитимным, как и предыдущий. Хотя бы из самоуважения. И это ловушка.

      • Спасибо за интереснейший очерк премиальных механизмов!

        Мой комментарий можно, во избежание недоразумений, воспринять как метафору: поставьте на место материального капитала — капитал символический (вес в экспертном сообществе), и мысль прояснится. Премия, по-моему, это: 1) инструмент утверждения поэта в «профессиональных» кругах 2) сигнал читательскому («непрофессиональному») сообществу: «специалисты рекомендуют».

        И мне кажется, Вы все-таки гиперболизируете степень ответственности читателя за симпатию к сделанному однажды выбору той или иной премиальной комиссией: давно уже ночь, проведенная вместе, еще не повод бежать в ЗАГС. Премия должна десятилетиями отращивать себе репутацию — и я не назову в России ни одной премии, кто сумел отрастить себе идеальную репутацию. А потому — остается радоваться выбору, с которым солидарен, и оставаться равнодушным, если этого не произошло (и даже возмущаться, если выбор вызывает активное неприятие). То, о чем Вы пишете, кажется, относится больше к членам премиальных комиссий.

        • Мне кажется, я не гиперболизирую степень ответственности читателя, потому что ни о какой ответственности речи у меня не идет. Я только пытаюсь показать, что радоваться именно выбору (а также огорчаться ему же) — означает с самыми хорошими чувствами попадаться в ловушку.

          То, что я пишу, совсем не относится к членам жюри и устроителям премий, они находятся в особых ситуациях и пытаются, исходя из положенных в основание премий предпосылок, повлиять на литературный процесс. Я утверждаю лишь, что в данных условиях это невозможно (точнее, возможно только в худшую сторону) и об этом не следует забывать. Вот и все.

          А к ответственности никакой я не призывал, конечно же, и никого ни в чем не обвинял и не укроря. Меня удивил ряд реакций и я попытался разобраться.

          • А Вы можете себе представить ситуацию, при которой не будет описанной Вами «ловушки»? Правильно ли я понимаю, что, с Вашей точки зрения, в недавнем прошлом во Франции была именно такая ситуация?

            • Сейчас нет. Поскольку в обществе не существует инстанций с более или менее естественным доверием большинства, не существует даже приблизительного культурного консенсуса (т. е. он существует на уровне ниже табуретки, но этим же мы не занимаемся).

              Во Франциии была такая ситуация, насколько я знаю (я, кстати, не специалист, в подробностях могу заблуждаться). Отдельно взятый человек мог как угодно относиться к Гонкуровской, например, премии и к ее конкретному выбору, но для большинства в обществе эта премия являлась (и, до какой-то степени, еще является) уважаемой и опредляющей, кстати, покупку книг и чтение (две разные вещи, между прочим) «широкой публики. Может быть, это идет от традиции Академии — при всей произвольности выбора ее членов, она была исходно осенена государственным величием и культом личности Людовика XIV, а дальше вообще государства. Член Академии, кем бы он ни был, даже полным ничтожеством, действительно становился кем-то, став академиком. Об этом подробно, например, у Анатоля Франса в длинном романе, названия которого я точно не помню — «Современная история», кажется.

  9. Спасибо большое, в особенности за ссылку на стенограмму. Познавательно. Половина войдет в пословицы: «не только о 50000 долларах, но и о других тонких материях», «читатели стиха» (Гаврила флейтой торговал) и проч.

      • Кстати, а Вам представляется совсем невозможным этакий concursus bonorum omnium, собрание людей с испытанным вкусом, которое помимо функций спортлото еще бы действительно служило определенным ориентиром для людей типа меня — которые не следят, но хотели бы быть в курсе, на что обратить внимание?

        • Нет, мне не представляется это возможным в наличной культурно-антропологической ситуации.

          Ведь речь идет не о вкусе как таковом; вкус как понятие, как социо-культурная единица, возникает, когда одна из культурно-социальных страт побеждает в конкурентной борьбе и становится лидирующей, а ее «вкус», т. е., попросту говоря система представлений о том, что хорошо и что плохо, становится на некоторое время господствующим в культуре. Самым наглядным образом мы видим это на истории борьбы карамзинистов с архаиками, потому что она самым наглядным образом и велась под лозунгом именно что «вкуса», который тогда и появился в русской культуре как понятие.

          Сейчас не существует очевидно победивших страт (все проигравшие, кроме откровенных жлобов), а всякая попытка той или иной группы объявить свой вкус Вкусом, натолнется даже не на сопротивление, а просто-напросто на физиологическое отторжение других групп, находящихся в том же положении. Я говорю сейчас, понятно, о, так сказать, более или менее «профессиональном культурном сообществе», а есть же еще и очень широкие и психосоциально очень гомогенные слои низовой интеллигенции, для которых эстетическое вообще не существует — они воспринимают культуру исключительно в идеологическом и, главное, психологически-рецепторном смысле — «цепляет», «нахожу подтверждение своей личности», вот и хорошо и замечательно! В этом, кстати, основа успеха массовых версификационных движений на основе публикационных сайтов; речь идет о психологическом само- и ближнем обслуживании «широких масс», не получающих от «высокой культуры» психосоциального подтверждения.

          Если перейти к понятию вкуса на индивидуальном уровне, который, Вы, очевидно, и имеете в виду, то я лично в своем вкусе на литературу уверен, и мог бы себе предтавить еще несколько человек, с которыми мог бы в каких-то базовых параметрах согласиться. Но я очень хорошо понимаю, что этот «вкус», или эта система представлений о литературе и искусстве, будет для значительной степени окружающих людей чуждой, непонятной и враждебной.

          Поэтому я высказываю свои вкусы и мнения исключительно в индивидуальном порядке — здесь и иногда в статьях и эссе.

          И это простое высказывание, без попытки подкрепить его какими-либо почетными значками и денежными эквивалентами, вызывает постоянно тяжелую агрессию, как Вы и сами заметили, если регулярно следите за записями в этом журнале, особенно если дело касается пунктов самоотождествления традиционной советской интеллигенции.

          • У меня ощущение то ли терминологической несогласованности, то ли стратегического несовпадения посылок. Если исходить из того, что мы оба считаем, что в литературе есть объективно хорошее и объективно плохое (учитывая невозможность формализовать критерии этой объективной ценности), то Ваше понятие «вкуса» мне показалось весьма близким к тому же «цепляет» с той разницей, что Вы уверены, что Вас цепляет именно стоящее. У меня же это «цепляет» отделено от понятия вкуса, потому что есть вещи, которые я не буду читать кроме как по приговору суда, и в которых при этом признаю (и, главное, узнаю) эту объективную ценность — от Сологуба до Платонова, от Хлебникова до Сосноры. То есть я не сомневаюсь, что мне нравится хорошее, но не отождествляю хорошее с тем, что мне нравится (впрочем, иногда на физиологическом уровне мне нравится и так себе, что я тоже вполне осознаю).

            Я имел в виду именно этот «вкус» — способность оценить значимость, даже если «не цепляет». В этом значении мне не кажется, что он подвержен какому-то социально-антропологическому диктату, а concursus служит для нивелирования естественных отклонений — в конце концов, я могу и не распознать чего-то, но есть ограниченный набор людей, чьему мнению я поверю, если они скажут, что это объективно хорошо.

            • Скорее всего, речь идет о терминологической несогласованности — это ведь одна из базовых характеристик нашего времени: полнейшая разлаженность всяческой коммуникации и неспособность договориться даже о простейших понятиях.
              Вот, например, прямо Ваше следующее утверждение: «если исходить из того, что мы оба считаем, что в литературе есть объективно хорошее и объективно плохое». Мы с Вами, вероятно, оба так считаем, но я исхожу при этом из того, что мое представление об объективно хорошем и объективно плохом, объективно только для меня. Т. е. мое объективное равно моему субъективному. Я признаю право любого человека считать то, что мне кажется ерундой, шедевром и наоборот. Но это, конечно, не означает, что я считаю, что такой человек прав. Т. е. мое субъективное равно моему объективному.

              Очень сомневаюсь, что и наши с Вами представления при ближайшем рассмотрении совпадут настолько, что мы с Вами совместно смогли бы дать кому-нибудь литературную премию (если бы нам надо было выбирать по анонимизированным текстам).

              Другой пример: слово «цепляет». Я его не определил, и Вы немедленно вкладываете в него смысл, в общем, не соответствующий контексту, в котором оно было употреблено — именно что в поле неэстетического, где «цепляет» — это чисто эмоциональное воздействие. Любому ясно, что эмоциональное воздействие не имеет никакой связи с эстетической ценностью — «цепляют» в этом смысле и сентиментальный роман самого последнего сорта (если ты сентиментальный человек), и какие-нибудь прочувствованные стишки на церковный праздник (если ты религиозный человек) и т. д.

              Вы сначала приписываете слову «цепляет» собственное значение, потом его опровергаете. Естественно, можно ценить литературу с разных точек зрения, в том числе и чисто технически, ценить то, что ты не любишь, проще говоря. Можно, как описывалось выше, и любить то, что ты не ценишь.

              «Вкус» — это несомненно, среди прочего, способность оценить качество, даже если у тебя нет непосредственного эмоционального подключения к тексту. И вкус — это, несомненно, способность определить безвкусицу, т. е. нечто, присутствие чего автоматически выводит текст из рассмотрения. Но и по этому поводу не существует никакого особого консенсуса, даже в очень простых и, казалось бы, даже элементарных случаях. Я вспоминаю, как Ольга Мартынова в ее знаменитой статье про возвращение соцреализма приводила цитату про грудки («Я гладил Дашу, стоящую выше, ко мне лицом, огромными грудками касаясь моего лица… », http://www.openspace.ru/literature/events/details/12295/page3/), и казалось, что человек, который способен своей рукой написать фразу подобного качества, вообще не может рассматриваться в каком-либо литературном контексте. Но для известного количества людей это оказалось совершенно неважно — зато «правда», или зато «цепляет».

              Повторяю, мне не только кажется, но и представляется, что это «объективное» знание, выработанное литературной наукой, что «вкус» явление не объективное, а историко-культурно и социально-антропологически обусловленное. Что казалось Басилью Львовичу Пушкину безвкусным и невозможным, то Ширинскому-Шихматову казалось прекрасным. Что казалось хорошими стихами Бунину, приводило Блока в тоску (и наоборот).

              Дело все в том, чтобы найти «своих» в этом смысле. Во времена карамзинизма это было легко (относительно) — сегодня это очень сложно, в связи с большой диверсификацией.

              Если Вы найдете — лично для себя — «ограниченный набор людей, чьему мнению» Вы поверите, то это будет прекрасно и очень облегчит Вам жизнь. И Вы сможете интересоваться мением этих людей, для чего совсем необязательно сзывать их в премиальный комитет. И для Вас это будет «объективно хорошо». Но возможностей навязать это «объективно хорошо» даже очень условно широкой публике у Вас и у кого-либо другого в существующей социокультурной ситуации нет, об этом и речь. Может быть, это хорошо, может быть, это плохо. Сейчас речь даже не о том, но ситуация такова и не следует, думаю, давать убедить себя в том, что она не такова.

              • «Вот, например, прямо Ваше следующее утверждение: «если исходить из того, что мы оба считаем, что в литературе есть объективно хорошее и объективно плохое». Мы с Вами, вероятно, оба так считаем, но я исхожу при этом из того, что мое представление об объективно хорошем и объективно плохом, объективно только для меня. Т. е. мое объективное равно моему субъективному«

                Ну да, это и есть главный пункт, в котором мы расходимся.

  11. Я пять лет ждал, когда эта игрушка «Премия «Поэт» достанется Сосноре, пять лет. Потому и интересовался ею. Скажу больше: я и видел назначение этой игрушки в том, чтобы был материально поддержан поэт, которому — тем более! — в последние времена приходится, мягко говоря, нелегко.
    Вот для меня и весь разговор об этой премии. Не думаю, что они что-то там регулируют. О простаках мы ведь речь не ведём?
    Это ж очевидно. А Вы тут разговорились:)
    Комментариев так много, что часть я пропустил, поэтому если повторил кого-то — не отвечайте 🙂

Добавить комментарий