Чтобы сразу же исключить возможные недоразумения: Рильке написал известное количество стихотворений, относящихся к самым прекрасным из когда-либо написанных. Уже за один «Осенний день» ему можно простить переписку с Цветаевой, а если прикинуть сюда какую-нибудь «Пантеру» — то и переписку с Пастернаком. И вообще всю возвышенность, напыщенность и безвкусицу. Читающим Рильке в переводах, даже хороших, придется поверить на слово, что «Осенний день» — это как «На холмах Грузии». А все остальное несущественно. В том числе и это:

Вино это продается в деревне Рарон, где Рильке похоронен, и оно сразу напомнило мне другое вино, а также то, что не только вилька, тарелька и булька пишутся без мягкого знака, но, к сожалению, и бутылька.
К сожалению, п. ч. «в бутыльке» рифмуется с «Рильке» гораздо лучше. Один советский поэт, прославившийся в свое время одышливым издевательством над русской фонетикой, этого обстоятельства не заметил и произвел следующее стихотворение-двустишие: «Божественно после парилки / В реликтовом озере Рильке». «После парильки» было бы значительно лучше! Божественно после парильки в реликтовом озере Рильке — поплавать распаренным белым телом. Может, иностранные журналисты заглянут, сфотографируют… Впрочем, «такая сказка уже есть».

Вернемся, однако же, из Переделкина в великолепные горы Швейцарские, как выражались беллетристы восемнадцатого века. С утра пораньше сели в автобус и поехали-поехали. Переехали через «языковую границу», разделяющую в районе города Лойк французскую и немецкую части Валлиса, и приехали в некую деревню, откуда поперли уже пешком. В гору, но очень гуманно. Вот вам непристойная красота гор, снятая по дороге:

А вот еще одна:

Кажется, всё. И мы уже почти добрались до церкви на горе, —
—
под стеной которой похоронен Рильке — под простым дубовым крестом и автоэпитафией, смысла которой так до сих пор никто и не понял:

Вероятно, Рильке — последний немецкоязычный поэт, которому удалось «отхватить себе» посмертный культ, сопоставимый с культом Пушкина или Гете. Естественно, не имеется в виду, что он его сам себе «отхватывал», речь идет о том, как это сложилось. Даже Пауль Целан, в историко-литературном смысле потеснивший Рильке с места самого значительного немецкого поэта XX в., такого культа не имеет.
В церковном дворе обнаружились приехавшие своим ходом писатель из Берна Юрий Гальперин с женой Терезой, с которой мы виделись до того в 1982 или 83 г. в Ленинграде, на дне рожденья у Кривулина, кажется. Они приехали на фестиваль, узнали об экскурсии и решили к ней присоединиться:

И мы пошли в церковь, где по-немецки, по-французски и по-русски (с сильным ростовским-на-дону акцентом) нам прочитали страшную речевку по страшному и очень длинному стихотворению Рильке, каковое называть не буду, потому что оно и так достаточно пострадало в результате вышесказанного представления.
Все мероприятие завершилось, как говорят в Швейцарии, «аперитивом», т. е., переводя на современный русский язык, фуршетом — впрочем, более чем скромным: несколько кусочков черного хлеба с сыром (буквально!) и сколько выпьешь кислого вина имени Рильке, изображенного выше.
Там же, т. е. в местном шинке, обнаружилась следующая картина (ею я обязан любезному указанию г-жи Терезы Гальперин). Картину эту я бы назвал «Рилке в бочке» (мягкий знак убран для сохранения акцента из анекдота про «сол» и «фасол»), на каковом символическом кадре позволю себе и закончить: