претензии Ивана Ахметьева и наши с ним и не только с ним объяснения по поводу моей статьи «О лирической настоятельности советского авангарда».
Это мне самому для памяти, но, быть может, кому-нибудь вся дискуссия покажется небезынтересной и/или окажется полезной.
Ваши наблюдения в данной заметке, на мой взгляд, точны. Мне любопытен этот «узел» конца 60-х:
а) концепция «современности» (см. Айзенберг: «Читатели стихов ждали от своих кумиров пусть совершенно элементарных, но резких сигналов новизны: даже не знаков, а значков принадлежности современному стилю жизни. Это словечко — «современность» — было из самых ходовых и знаменательных. В качестве прилагательного оно брало на себя все содержание и всю ответственность за существительное. Казалось, что наступающее время обладает очищающей способностью. Главное — соответствовать времени, то есть осуществлять себя в современных формах. Новации осторожно обходили по периферии всю область смыслов. Сейчас немного неловко пересказывать звучавшие в стихах бунтарские идеи той эпохи, могут и не поверить. Например, идея, что можно носить узкие брюки, но в глубине души оставаться честным советским парнем. Или… Да, впрочем, и остальные идеи лишь модификации этой».)
По отношению к данной цитате см. выжимку из тех стихов, с которыми Вс. Некрасов «стартовал»:
*
весным весна
сказано было
Сатуновским
полным полно весны
и какие были
смыслы Москвы
все
всплыли
:
Поневоле
Превратился воздух
В воду самоё
Остаются
Против солнца сосны
Против солнца
Самолет
За лесами полдень
За горами
А мы все свои
Мы всплывали
В светлые слои
И
Загорали
:
сей час
зарастает всякий просек
осыпается на нас
хвоя с сосен
побродячие кусты
заступают все пути
где останется белесо
там не небо
там береза
это лес
это весь
лес порубленный воскрес
слышно садик с танцами
он
напротив станции
Темнота
В темноту
Опускается пыльца
Где-то там
Где-то тут
Где-то около лица
Над покрытой головой
И в канавах у шоссе
Дождевой
Деловой
И касающийся всех
Происходит разговор
Между небом и землей
Между летом и зимой
А вы слышали
Наверно вы не слышали
Ничего
Вы бы девочки
Узорами бы вышили
Кабы слышали
А вы видели
Наверно вы не видели
Ничего
Вы ребята
Все бы стекла выбили
Кабы видели
вот она
вот она
вот такая
вода
хитрая
что кто глядит
глазом
ее теребит
и тогда вода рябит
начинает
преломлять
выпрямлять
колебать
играть
и так и так
и гладь не гладь
и рябь не рябь
а знаешь
юноши гадают
блядь
не блядь
блядь
не блядь
блядь
*
То есть: «Если считать лианозовцев и «первый концептуализм» (нео)авангардом (а я не возражаю, почему бы и не считать — это, в конце концов, вопрос чисто терминологический), то возник он не как продолжение авангарда начала века, а из совершенно другой культурной, языковой, социальной и антропологической ситуации — из совершенно другого человеческого проекта и «концепта». Он сделан из того же человеческого материала, что Слуцкий и Межиров, что Евтушенко и Пикуль, что «Кубанские казаки» и «Летят журавли».
*
Далее: ключевая точка: это 1968 год, т.е советские танки в Чехословакии, расхождение с «буржуазными левацкими революциями» в Европе, карибский кризис и тп.: т.е момент, когда, по словам Айги, «наша общая безвыходность стала окончательной» (цитата по памяти), короче: все надежды на «соц. с чел. лиц. стали совсем нелепы»). (см. «график надежды и страха» Кабакова)
Мнение: «стихи», будучи спаяны со своим «временем», несут на себе нечто вроде «груза» исторически-обусловленных «векторов развития», нечто вроде «силовых линий» (в этом отношении подобное представление смыкается и с культурологией, и с антропологией, и с социологией — в том числе).
Постепенно, с течением времени, этот «груз», эта «молочная пенка» с них слазит, «оседает», и остаётся «текст», т.е слова в том или ином порядке, уже НЕ ДЕЙСТВЕННЫЕ в настоящем времени, и существующие как «культурный пласт». Разумеется, его можно расковырять (выстроить ту или иную «линию преёмственности» (как ренессанс ковырял античность, присваивая, но не понимая)
Так вот: интерес этой точки конца 60-х в том, что разные авторы предлагали разные модели («разные вектора», «выходы»), которые, так или иначе (с разной степенью проявленности, существуют до сих пор, формируя (и деформируя) «современность».
Любопытно их разобрать (это сложная динамика),
но, наверное, не время итогов, смайлик.
что же насчёт вопроса о «линиях преемственности» и «О Хлебникове», то последний (20-х годов) гораздо слышнее в поэзии 2000-х, сравнительный пример (в 2 пункта):
*
Детуся!
Если устали глаза быть широкими,
Если согласны на имя «браток»,
Я, синеокий, клянусь
Высоко держать вашей жизни цветок.
Я ведь такой же, сорвался я с облака,
Много мне зла причиняли
За то, что не этот,
Всегда нелюдим,
Везде нелюдим,
Хочешь, мы будем — брат и сестра,
Мы ведь в свободной земле свободные люди,
сами законы творим, законов бояться не надо,
И лепим глину поступков.
Знаю, прекрасны вы, цветок голубого,
И мне хорошо и внезапно,
Когда говорите про Сочи
И нежные ширятся очи.
Я, сомневавшийся долго во многом,
Вдруг я поверил навеки:
Что предначертано там,
Тщетно рубить дровосеку!…
Много мы лишних слов избежим,
просто я буду служить вам обедню,
как волосатый священик с длинною гривой,
Пить голубые ручьи чистоты,
И страшных имен мы не будем бояться.
< Хлебников, 1921 >
*
ПИСЬМО ВЛ. ВЛ. МАЯКОВСКОМУ
Помните ту афганскую девочку
Погибшую в первые дни войны?
Помните ту смешную припевочку?
И почему до сих пор идут дни?
Вы говорите мне про то, что искусственно
Поставили в ролик ее Си-Эн-Эн.
Я вышел недавно выбросить мусор
И увидел мальчика без руки манекен.
Вспоминать можно долго, сказал Андрей мне,
Я живу в спальном районе и не думаю о взрывах в метро, сказал мне Филипп.
Я думаю о бабушке своей и своем деде,
И мне снятся поющие сны про них.
Сотни голосов поют во мне, сказал он,
Где поют они только, расскажите мне?
Каждый день вечером катается Павел,
На велосипеде по городу Москве.
А другие катаются на коньках по городу,
Роликовые у них эти коньки,
И зачем-то зарезали у в хода в «Метрополию»
Главного редактора и по совместительству главврача клиники.
Ну, таких случаев миллионы,
Выстраивается четко совпадений цепь,
И мысль про человеческие эмбрионы и гормоны
Приходит неожиданно совсем.
В городе Барнауле двое пьяных боролись мыча
По всем этажам своего подъезда,
Они не могли говорить, и мы из морды своей сделали кирпича,
Но оказалось, что они были глухонемые. Здесь-то
И вспомнил я, что когда выхожу к общежитию «Водника»,
В определенные часы появляются тоже муж с женой,
И выполняя закон послушания ее как сводницу,
Бьет он наотмашь каждый раз кроткую ее своей тяжелой рукой.
В городе Барнауле проживает старушка,
Которой чудятся сверху шаги и стук,
И она идет к участковому, который сидит пивнушке,
И соседи узнают, что их вызвали в суд.
Можно продолжать и дальше, и дальше, и больше,
Но я хочу сказать не о том,
Не буду больше про глухонемых уборщиц,
Думаю я про управляемый атом.
Проект «Манхэттен» называлась спец-операция против японцев,
И летчик, который всю жизнь в самолете летел том,
Скончался две недели назад, и восходит красное солнце,
И падает на землю в море пустом.
Стадия аннигиляции такого атома
Унесет нас из домов, и скелеты не позабудет там.
В тот день откроются, откроются все кладбища,
И тогда к предельным мы подойдем воротам.
Это предел, который приснился кому-то в печке,
Сохранит все наши жизненно важные коды,
У каждого будет записано в аптечке, что язык человечий
Откроет нам некоторые жилища и райские сады.
Эти жилища, которые многие во сне созерцают
В доме огромном высоком и большом.
Но квадратные столы спиритов не летают,
И этот язык открыт, и сияет, и болтает, и не закрывается ртом.
Это простейшая и надежнейшая сигнальная система.
Зовите ее сознанием, но она становится бытием,
Потому должны радоваться абхазские виноделы,
И каждый день о пещерах мы поем.
Уйти в горы, залезть на крышу, кто будет в дому
С кем по трое и по двое является кто кому,
Но зачем эти горы прекрасные горы,
Если в них развязывать мировую войну?
Я отвлекся. Предел пересиля,
И в молитвенных пещерах этого не пересидеть,
Этот атом простейший без боли и насилия
Сцепиться должен в новую, прочную, надежную цепь.
В этой цепи наши лица, и ваши, и их,
И всех, и всех, и всех, и всех,
Ваши лица как невесту поцелует Жених
Который впервые появится здесь насовсем.
И здесь, и там любить друг друга люди приучатся
По сигнальному безусловному соглашению и согласию языка
И мучится, мучиться, мучится, мучиться
Не будут больше, почувствовав приближение языка.
И тела неубиваемые, с душой в единое слиты,
В путешествие отправит нас и вас,
И тогда пропоете вы те молитвы,
Которые пока слышат только некоторые из нас.
Фантазия ваша подскажет сама вам,
Что вы делать будете там.
А пока я хочу сказать нашим мамам
Что они не зря не спят по ночам.
Спросите, когда все это будет?
Отвечу так: создавайте институт,
Сдавайте оружие, дайте жизнь народу и людям,
Иначе, господа, за вами другие придут.
Единица вздор, единица ноль,
Два, три, четыре, ноль нолей.
Нас миллион, нас два миллиона, нас легион
Преображенных яростных чертей.
Вам ли не знать обо всем об этом?
Мы не можем, не можем больше ждать.
Я говорю вам, Владим Владимыч, про ЭТО,
И жду когда вы мне сможете ответ дать.
< 26 ноября 07, В.Iванiв, отсюда: http://polutona.ru/books/ivaniv_pelad.pdf >
*
почти у каждого, даже очень умного и беспрестанно работающего мыслью человека есть такие белые пятна на карте восприятия или Бермудские треугольники — как ни назови, любая схожая по смыслу геометрия и география здесь подходит.
И дискуссия, безусловно, небезынтересна со стороны, но когда я себя ставлю на место участников, то вот после слов
«изучили изнутри? извините, но что это доказывает?» я бы ее завершила, ибо это как раз точное попадание в такую зону, когда всякое продолжение бессмысленно, при всем уважении к Вашему собеседнику
Так мы и закончили, слава Б-гу. Каждый остался при своем и получил, я надеюсь, некоторое обогащение внутреннего мира путем заглядывания во внутренний мир оппонента. Мне было очень интересно — не объяснять, а объясняться.
Как-то я всегда, как Пушкин о Гоголя, об Окуджаву этого спотыкаюсь.
предметы культа лучше не трогать :))
Почему-то какой предмет я ни возьму, он оказывается предметом культа.
тоже верно 🙂 таково наше культурное наследие, что поделать 🙂