Неправильно породненные города

Вернулись вчера из Тюбингена — было чтение из романа «Die russische Fracht» в местном книжном магазине «Osiander». Правда, там почти все книжные магазины «Osiander». Если кто из читателей этого журнала проживает по соседству, покорнейше прошу прощения, что не предупредил.

Чтение как бы предваряло дни русской культуры в Тюбингене, посвященные, впрочем, преимущественно «породненному городу» Тюбингена — Петрозаводску. Скажем, оттуда приехал целый оркестр народных инструментов — сорок шесть человек балалек, домр и ложек. С Петрозаводском меня мало что связывает, я там, к сожалению, никогда не был, дальше Лодейного Поля не заезжал. Разве что — моя первая опубликованная статья о литературе вышла (в середине 80 гг.) именно там, в Петрозаводске, причем на финском языке; я написал небольшой трактат о только что переведенных тогда «Мумми-троллях» Туве Янссон как о своего рода модернистском эпосе прустовского типа. Статья была напечатана в местном журнале, отличавшемся необыкновенным по советским временам качеством бумаги и полиграфии, и надолго осталась моей единственной напечатанной статьей. Как мне удалось справиться с этой затеей, видимо, уже не установить — русский оригинал утерян безвозвратно, журнал, конечно же, можно найти в каких-нибудь карельских или финских библиотеках, но что это мне даст? Но, короче, — пригласили и спасибо.

Тюбинген — чудный швабский городок на трех речках, знаменитый университетом и — пожалуй, в первую голову — т. н. «башней Гельдерлина». Башня Гельдерлина — никакая не башня, а эркерная комната на последнем этаже дома над Неккаром, в котором Фридрих Гельдерлин прожил 36 лет своей жизни — всю ее вторую половину. Жил, гулял в садике, писал стихи, подписывая их чаще всего «Скарданелли» и датируя прошлым веком — 1758, 1759 годом. Хозяин дома, зажиточный ремесленник по фамилии Циммер, прочел гельдерлиновские стихи, восхитился, пошел в клинику для душевнобольных и взял поэта к себе. И всю жизнь заботился о нем. А когда умер, за Гельдерлином продолжала ухаживать его дочь…

Был ли Гельдерлин безумен и в какой степени — вопрос спорный и учеными страстно обсуждаемый. У входа в башню красовалась многие десятилетия надпись «Гельдерлин был не сумасшедший!» (на швабском диалекте), графитти это стало таким знаменитым, что в музее начали продавать открытки с ним.

Открытки продолжают продавать и сейчас, но никаких графитти на стенке с некоторых пор не наблюдается: сотрудники музея пришли однажды на работу и, к ужасу своему, обнаружили, что городское управление покрасило стенку — самый настоящий акт вандализма! А длинноногий дяденька на соседней стене остался — это стена другого, прилегающего здания.

Должен сказать, что впечатление от этого полупустого музея (в сущности, полупустые помещения с развешанными на стенках «информационными таблицами», очень хорошо составленными, плюс кое-какие книги и фотографии; да и дом, кажется, в свое время сгорел и был наново построен; к сожалению, там сейчас большая экспозиция каких-то посвященных Гельдерлину гравюр, неплохих, но вполне лишних) невероятное. Полукруглая комната Гельдерлина с двумя стульями перед прямой стенкой, ваза с цветами на полу, из окон вид на узкий здесь Неккар и платаны на другом берегу. А из правого бокового окна — на «собственный» садик Гельдерлина.

Вообще, конечно, не с Петрозаводском, при всей моей симпатии, надо было породнить Тюбинген в свое время, а с Вологдой, где доживал свою жизнь бедный Батюшков. Так и дружили бы безумными поэтами…

Кстати, если немногие стихи Батюшкова, написанные им в затменном состоянии, действительно » странные» («Венера мне сестра, и ты моя сестрица. А Кесарь мой — святой косарь»), то многочисленные стихи Гельдерлина из второй половины его жизни, в сущности, гораздо рациональнее «основного Гельдерлина», одного из самых волшебных и безумных поэтов человечества. И написаны, кажется, преимущественно в «догельдерлиновских техниках», чаще всего обычной силлабо-тоникой, а не изобретенным Гельдерлином «ложноантичным стихом». Не случайно, вероятно, относил он их к середине предыдущего, восемнадцатого столетия. Впрочем, и среди этих, «скарданеллиевских» стихов есть совершенно замечательные.

Слева автопортрет Батюшкова, справа рисунок, изображающий Гельдерлина в 1826 г.

А вот другой род безумия, поэтическим его назвать трудно, но и он меня привлекает: на другом берегу Неккара, в парке, представляющем собою, в сущности, одну-единственную, но чрезвычайно прекрасную аллею из огромных платанов, находится деревянная голубятня в несколько ярусов и на курьих ножках. У голубятни ходят (весьма немногочисленные) сизари, они же высовывают (довольно немногочисленные) сизые и зеленые головки из летков. Сначала удивляешься и даже слегка умиляешься — кому это понадобилось строить голубятни для городских голубей, этих ненавидимых городскими хозяйствами всего мира «летучих крыс». А потом читаешь на щитке, что в этой голубятне голубкам подкладывают гипсовые яйца!

В общем, Тюбинген — замечательный город!

Неправильно породненные города: 33 комментария

      • нет, не на магазине. это наверху, у собора, буквально в десятке метров дом угол к углу, тоже сильно на склоне, так что с одной стороны окна второго этажа на какой-то немыслимой высоте оказываются, и под одним из окон такая вот стационарная табличка. большая местная достопримечательность. если, конечно, не сняли с 97-го.

    • Нет, до Вологды я тоже никгда не добирался.

      Я вчера ревниво посмотрел, как он там жил — и успокоился: тоже хорошо, хотя он,конечно, был гораздо более сложный пациент, чем Гельдерлин.

      А ты знаешь, что он так полагал, что он есть Господь Бог и иногда желал зайти в церковь, чтобы посмотреть, как «они мне молятся».

      Попутно, конечно, нашлось много чего удивительного (для меня все еще) из пещерной жизни; вот, просто из Яндекса:

      «Андрей Зорин когда-то остроумно написал (а я часто цитирую), что Батюшков сошел с ума, уйдя с государственной службы; видимо, поэту необходимы гири, чтобы удерживаться на земле и не улетать в эмпиреи. Безумие Батюшкова было не буйным, а кротким, меланхолическим — и стихи, написанные им в этом состоянии, несут на себе тот же отпечаток невинной, как бы детской шутки, тихой игры с самим собой…»

      Ну хорошо, автор (это Быков) в принципе пещерный человек, и не знает (и не интересуется знать), что Батющков был временами буйный и агрессивный, но «остроумие» Зорина, которое он так восторженно цитирует, едва ли не отвратительней.

        • В смысле в города-побратимы принять, ты имеешь в виду?

          Тогда уже что-нибудь, связанное с Торквато Тассо, было бы сильно логичнее. Пожалуй, Феррару, где он, кажется, в больнице для душевнобольных провел семь лет. В Риме он только умер.

          • Не скажу точно о сроках, но в Риме, в дурке при монастыре Св.Онуфрия он провел достаточно много времени. Ему разрешалоссь гулять в окрестностях, поэтому неподалеку, на Яникульском холме на декоративных цепочках висит полуистлевший кусок какого-то ствола, называемый в официальных источниках дубом Тассо.

            • Рим — город-побратим Вологды. Это мы получаем в ответе? В принципе, нам, вологжанам, это бы понравилось (я так присоединяюсь, потому что у меня семейство было там в эвакуации). Остается спросить Ротшильда.

      • Музей в 1985 был потрясающий. Я еще прозу об этом написал тогда (плохую).
        Устроено все в этом музее было так: две анфилады: одна — комнаты батюшковской вологодской квартеры с примерным воспроизведением обстановки, с рисунками, которые он рисовал в безумии (очень талантливыми): вторая — полуовальные белые пространства, на стенах которых тенями (от невидимых зрителю фигур) воспроизводилась прежняя жизнь Батюшкова.

          • Я еще забыл написать, что к двухсотлетию со дня рождения там поставили памятник Батюшкову: поэт в жабо держит под уздцы кобылу. Рядом пейзанка и Афина Паллада. Все в натуральную величину, без постамента, на берегу реки. Я это видел в 1989 году, когда был там во второй раз. А больше не был.

          • Вчера была в Вологде (благо мы из Череповца по работе там часто бываем), сходила в данный музей (кстати, он работает только в будни причем до 17.00). Изменилось все, конечно, жаль. В первой комнате стенды с портретами близких ему людей, автопортреты, копии автографов отдельных стихотворений, книги. Вторая комната воспроизводит обстановку гостиных тех лет с точки зрения музейных работников (ни одной подлинной вещи там нет). Как пояснила работник музея, на самом деле он жил последние годы в другой комнате окнами на реку (как раз туда, где стоит памятник сейчас).

  1. Я помню этот автопортрет из Вологодского музея (был там в 91-м). Мне он кажется очень похожим на фотографию Жерара де Нерваля 1854 года. Вот эту:



    Они с Батюшковым и в молодости были очень похожи (тогда еще длинноволосые и кудрявые). И умерли в один год.

    • Ну что, вот и еще один породненный город Тюбингену и Вологде — Париж? Или все же можно найти и во Франции безумного поэта, который тихо и покойно прожил остаток своей жизни на руках семейства или доброхотов. Где-нибудь в провинции.

Добавить комментарий