Дмитрий Строцев

Стихи

Дмитрий Строцев

ВИНОГРАД

(Минск, 1997)


* * *

                                                                                 Виталию Калашникову

тайноград, тайноград, тихим светом твоим перевиты
летописные листья, что умному слуху открыты
где живые миры в золотые шары перелиты
и разбиты шатры, и столы даровые накрыты

молодые друзья – с ними жены небесные рядом
всех объемлет рука, все одеты целующим взглядом
кто поет на пиру, кто плывет остывающим садом
все очами полны, все ошеломлены тайноградом


* * *

чаша, полная света и яви
тело жгущее в утлой руке
вот и лето лугами муравит
вот и утка виляет в реке

как нежданная встреча-разлука
первопутком побежка с горы
так стрела вырастает из лука
и в надбровье глядит до поры

так луна на твоих наковальнях
вероломно чеканит шелка
так читают в березовых спальнях
вероловы твои облака

так бежит дождевая улитка
горячо по рыбачьей щеке
так ее дорогая улыбка
оживает в твоей нищете

люди пели, а после стояли
и дышали в пустые глаза
их густые костры остывали
и бежали от них небеса

вот и я не хочу торопиться
мне страница – большая страна
только хлебом сквозным укрепиться
да из грозы пригубить вина


* * *
                                                        Андрею Анпилову

комната, где собакой тени и те пахнут
где лохматые травы глохнут в молочных кувшинах
где над холмами хлама и книг потолок распахнут
сладкая пыль зевает и шьет на швейных машинах

где ветерком гуляет прохладная месса Баха
где за окном зеленым парус кипит балконный
где рукавом болтает и сохнет моя рубаха
там серебристый тополь кладет поклоны

там молодого лета спирт голубой пылает
там льется лучистой влаги ласковое веселье
там и поют, и плачут, и чашу испить желают
там за небесным краем для всех спасенье

комната шалью машет, конь из угла выходит
смотрит в огонь вишневый заспанными глазами
он на лету хватает все, что рука выводит
и до конца не знает, что в тишине сказали


* * *

что ты, рай, для меня
сердце-блюдце огня
кислородного утра подушка?

или
любимый мой
время идти домой
спит на цепях, в огнях-хрусталях
стеариновая подружка
и юлит итальянская музыка

я так весел с тобой говорить
по разумному саду ходить
певчих птиц называть-призывать
только ты их привадь

а как смотрят они из сада
дорогие твои глаза
а какие, сказать нельзя
и не надо


* * *
                                                              Вениамину Айзенштадту

я как в огонь вошел в круг обнаженных женщин
я захотел смотреть и чувствовать огонь
и словно мне задеть и возмутить их нечем
я сам вошел в их круг открытый, как ладонь

я буду зорко пить, а после нарисую
движенье этих тайн, деревья этих тел
летучую, как спирт, бессонницу-плясунью
которую испить до смерти захотел

я буду рисовать поющие предплечья
лопаток корабли, ликующий живот
всю бездну, весь простор, все небо человечье
всех прядок и холмов счастливый хоровод

за этот слезный круг, за благодать такую
я щедро заплачу – предчувствую, как вдруг
я странно закричу, смертельно затоскую
и женщину схвачу, и выпущу из рук


* * *

ты, кто направил время вспять
любитель молнии глотать
гробами недра наполнять
и мучить бременем опять

гляди — полки уже встают
и песни дикие поют
любить воскресшие в бою
услышав музыку твою

теперь они идут домой
помолодеть перед войной
губами встретиться с женой
а после с матерью одной

поднять из пепла города
из чрева выпустить стада
уйти от Страшного суда
и не начаться никогда


* * *
                                           Алексею Жданову

эта книга набегает, как волна
от тоски она встает, из глубины
на губах ее, на вывихе волны
только чайка одичалая одна

эта горькая ухмылка наготы
эта яростная лодочка стыда
от отчаянья бежит, из темноты
и встречает, где кончается вода

ни мольбы от пенных губ не оторвать
эту глубь ни умалить, ни умолить
эту книгу нам, как вену, открывать
но ни капли крови в небо не пролить


* * *
                      Алексею Захаренкову

скажем, в орла
попадает стрела
или коса на камень нашла
или нашла коса на камень
хочется в рифму сказать: каблуками
или не в рифму сказать: посошок

рыбку посадишь в цветочный горшок
кудри отпустит, от рук отобьется
то подавай ей густой гребешок
то подпевай ей, когда распоется
и потакаешь – а что остается

льется вино
виноградной строкой
счастье дано
и оно под рукой

сетовать совестно, комплексовать
ямочку прятать в бородку петушью
лучше в альбоме коня рисовать
белой свечой, несмываемой тушью

или отломятся велосипеды
высыпать в поле, попить из копытца
хочется в рифму сказать: на раздолье
и не толпиться, и не торопиться

между собой ни о чем говорить
время терять, материть президента
или с друзьями ковчег мастерить
или не в рифму сказать: будь что будет
нынешним утром кто нас разбудит

катенька тенькает
дяденька тренькает
                          на балалаечке
бьет барабан: т а р а б а м

рыбка, а срежется чуть каблучок
букой посмотрит, сожмется, отчается
идет бычок, качается
дичится дурачок

нет бы учить
иностранную речь
раны лечить
и патроны беречь

бодро светает – тбилисский петух
дивно ревет, простота ерихонская
удаляется звездный пастух
голова улыбается конская


* * *
                                           Михаилу Кочеткову

я проснулся в походном лесу
шли деревья себе на войну
эй! — деревьям я строго сказал
а они мне ответили: НУ

я зубами вгрызался в кору
я стучался в стволы головой
а они все печатали шаг
свой задумчивый шаг строевой

эй! — сказал я пичугам лесным
что на гнездах сидят и сидят
почему все идут и идут
и никто не вернется назад

НУ, — сказали пичуги в ответ
мы на гнездах идем на войну
ничего в этом странного нет
в этом странном задумчивом НУ

я проснулся в холодном поту
в человечьем горячем дому
ты плыла у меня на плече
я про НУ не сказал никому


* * *

тяжело поднимающим олово
на летучее небо смотреть
от гнетущего взгляда тяжелого
в небе туча одна – одна треть

и пылит небылица пружинная
и катит каракатица-мельница
кувыркается вольница-мыльница
и межа разъезжается жирная

на ножи натолкнется наденется
нанизается золотце-свет
только сердце несется, надеется
смерти нет


* * *

кто по склону бежит без шапки
так блаженно и безоглядно
только чудом никто не видит
будет слава ему и наука

только солнце себя не помнит
из груди каланча несется
а навстречу ему, навстречу
осекаясь, вопит другое

почему ты, отец, без шапки
лают злые глаза, как собаки
вверх тормашки гремит и скачет
только струны седые длятся

я из сада увидел сына
он катился с горы, как заяц
а над ним расплескалась птица
только миг – и совьется в пламя


* * *

люблю часов ночных нескушную ходьбу
когда шумит во тьму нескошенное время
идет и слушает, и кажется ему
ушами домоткаными прядает
а кто не спит в дому, никак не угадает
и я ему никак не намекну

а все неспешно рушится к окну
а все кипит, бежит за подоконник
и пеший всадник, безлошадный конник
нестрашный сон на башне сторожит
и белый свет, как неженка, блажит

а сердешное время на птичьих ногах ковыляет
то в гулкое темя сандаловым клювом стучит
и все-то его на земле удивляет
и не спит обо всем, и на вечном наречье молчит

а в ночи как в ночи напролет все распахнуты тяжкие окна и двери
и ветры снуют, и горькие кошки скребут по сусекам
и все это время о слезной и радостной вере
густыми снопами об руку идет с человеком


* * *

ничему меня жизнь не учит
то судачит, пока наскучит
то мурлычет, а то мяучит
всяк морочит она

знай червонной золой затмевает глаза
чтобы светлой лозой отливалась слеза
и зола у нее золотая
и тугую лозу заплетая, она
точит-потчует окунем-током
топит-поит малиновым оком
допьяна, допьяна

и влачусь я раздольным востоком
и кричу на забрале высоком
и шучу о жестоком-жестоком столь уделе моем

а в колыбельный день холмы пришли ко мне
холмы-волхвы, погонщики камней
пришли и стали табором вдали
и с ними дали давние пришли

и в коричные сумерки, в простосердечные затемки
в певчих деревьев стволы
нес папирус нас, парус, из Африки-Африки-Африки
и держались мы за руки
от зари до золы

за щедрое лето в ущельях летейского утра, февральского сада
за грецкий орешек, за камушек сна-перламутра со дна камнепада
прими эту сладкую-сладкую гроздь винограда, горсть пепла
и слов благодарных не надо


* * *

о Друже мой, я заблудился
в твоей рукавице ночной
дитя в голубой колыбели
а я с безутешной женой

на черной голодной постели
где горькая рвется трава
где слезная правда пылает
и нас выжигает дотла

мне каменной соли упреки
крупицы обиды святой
мне сломленных рук переплеты
и первых улыбок углы

о Друже мой, я заблудился
в твоей рукавице ночной
есть черного света глазницы
есть свет голубой колыбели
и снег на постели земной


* * *
                                         памяти о. Александра Меня

тяжело твое небо-ладонь на плечах
твоя ноша, ладонь, горяча
заплетает меня виноград
убаюкал меня виноград
с виноградом пойду по реке
со слезами пойду по реке
я пред Богом моим виноват

что за черные очи горят на реке
что за ночи ко мне говорят!

мой сыночек и ночью и днем

я волчонком учился тужить на реке
мне по водам бежать огоньком
мне подводным дышать ветерком
я отца молодое лицо вспоминал
темный камень в груди пеленал

мой сыночек и ночью и днем

я пред Богом моим, как бумага, стою
колыбельную песню пою
заплетай меня, мой виноград
убаюкай меня, виноград

мне тяжелое небо-ладонь целовать
на пороге отца умывать
к белой влаге глаза прижимать


УБОГИЕ ПЕСНИ

1
                 Елене Фроловой

Что ж эти люди
странно живут –
не пьют они воду
и хлеб не жуют.
Не ходят они в гости,
не ищут любви Твоей –
воют от злости,
от лютости своей.

Странником Божьим –
посох, сума –
хожу по долинам,
брожу по холмам.
Вздыхаю о невесте,
так плачет душа моя –
не поют вместе
два серых соловья.

Холодно в мире,
страшно идти.
Голодные звери
стоят на пути.
Печальница убогих,
под кровом храни меня
от кровей многих.
А дождик льет ливмя…

Матушка вскрикнет,
вздрогнет отец,
когда на чужбине
помру наконец.
На ледяном погосте
в полнеба заря встает.
Родные кости
сыра-земля сведет.


2

В подземелье на черном полу
моя белая мама сидит
и на бедных прохожих людей
без обиды и страха глядит.

                          Кто копеечку ей подает –
                          не двурушник уже и злодей.
                          Моя белая мама поет
                          для хороших прохожих людей.

Я играю у маминых ног,
я, как мама, и светел, и наг.
И на плечи прохожих людей
опускается ласковый снег.

                          Кто копеечку нам подает –
                          не двурушник уже и злодей.
                          Моя белая мама поет
                          для хороших прохожих людей.

В подземелье на нашем полу
мы еще посидим-посидим,
утешая прохожих людей,
а потом мы пойдем поедим.

                          Моя белая мама поет
                          для хороших прохожих людей.
                          Кто копеечку нам подает –
                          не двурушник уже и злодей.

3
                        Ане

Как маленькая рыбка,
счастливая улыбка
блуждает по лицу.
Она тебе к лицу.

Как маленькую рыбку,
не стали мы улыбку
на удочку ловить,
а взялись напоить

открытым нежным взглядом,
как сладким виноградом.
А чтобы не забыть
и до смерти любить –

как маленькую рыбку,
счастливую улыбку
мы стали рисовать,
как будто целовать.

* * *

тихой глиной накормлю
потому что сам люблю
солнце-бубенец

слышу-слышу под травой
бьется сердце головой
в пепел голубой

поскорее выходи
пахнет хлебом из груди
косточка поет


* * *

мне книга обнимает плечи
и неприметной лесенкой ведет воздушной
приветные могилы говорит
как будто дорогие имена припоминает со мною вместе

и удивленьем, где болит окно
проходим мы
и через поле, где волнуется безветренное время
и у прохожих вечно спрашиваем мы
их имена, не книжные, льняные
которыми оденусь и утешусь

а вот передо мной рассыпан алфавит
разбужен циркуль чисел
окно густеет
я выбран затемно все взгляды разлучить на два окна
невольно опускаются глаза
вдруг кажется — никто мне не поможет
мгновенье

ах, книга! тесная рука
немедленная линия рассвета
я пробуждаюсь под обширной простыней, как море
и вот в слезах, в улыбках путаюсь, теряюсь, утопаю

гроза моя, всем лезвием взгляни
раствором памяти младенца умывая
и мысленный кувшин на сердце урони
чтоб речь подземная взошла, осеребрилась


* * *
                                      Игорю Полевикову

кони глиняные ноги оторвали
шеи глиняные вытянули кони
распластались на холщовом покрывале
и застыли, словно вышиты на ткани

мчались, всадники подковами-руками
до поводьев еле-еле доставали
танцевали эти всхолмленные кони
словно дети их губами рисовали

словно дети их без памяти лепили
неподатливые гривы разминали
словно кони эти замертво упали
снова сломанные головы подняли

снова глиняные ноги оторвали
шеи глиняные вытянули снова
распластались на холщовом покрывале
и бежали, и не выронили слова


* * *
                               Николаю Романовскому

в словаре, в словояре
зол народ-кипяток
от щедрот, государи
нам бы капель пяток

мы бы пели-пьянели
вам доселе хвалы
там, где хмели-сунели
да синели холмы

там, где мы не трезвели
на угольях ночей
колыбельные звери
все не сводят очей

чтобы нам разрываться
разрыдаться рудой
а потом умываться
колокольной водой


* * *
                                                 Ольге Седаковой

давай собирать слова и строить дом
возьмем разговора ковер тарабарский
узорочье речи
дикарский могучий глагол
гул-гомон имен, весь гагачий
весь галочий, птичий базар человечий

уйдем с головою в окно слуховое
выю выгнем
ухо выгоним в сад
в чирк и щебет сокровищ ярчайших
в гвалт и цвирк сладкогласных вещей
в громыханье и цокот, в техканье и сопенье
шаек, лампочек, розог, фуфаек
карамелей, циновок, жаровен, вагонов, колец
да поди всех привадь, приручи, обвенчай, пожени
дай из блюдца умыться водой
перед книгой стоять молодой

власогласый орет букварь на цветущих корнях велимира
кристаллический щеголь к нему говорит, мигочей
имяходцы они, неботроги они, храмодеи
реченосцы они на голодных тетрадных полях

черно-белая книга шумит
черноплодная книга горит
белогривая книга говорит

что за птицы, за птицы в винограднике ближнем клюют и поют
сад так чудно устроен, как флейта, он полон ветвями и пуст
каждый куст обитаем, огромен-укромен, исполнен и ягод, и птиц
есть гнезда, есть гроздья – здесь комнат не вьют
твой труд неуместен, строитель
здесь птицы темницы не строят, но даром клюют и поют

мы на свадьбу призвали слова, из красивых камней
мы нестрогую книгу сложили, отвесную реку
вниз по камешкам мчится нестройных речей борода
дом, как дым, не стоит – он, как сон заоконный, теснится
в нем строитель бездомный перед садом бездонным молчит


* * *

губы выпили небо, и на вдох еще неба осталось
на медленный, полный вины и надежды
еще ты нас любишь
еще не уйдешь – на пороге заплачешь, на выдохе

обнимешь узкие плечи
высокое небо наполнишь свободой и хвоей
сдвинем дружно стаканы!
за волю дышать
за камень и воздух
нежно
и все возможно

и ты между нами
и руки твои
и слово твое – небо на губах


* * *

любимая, ты дышишь в мелочах и морщинах
ты все, от чего я бегу, близорукий
мне нужно подносить тебя к глазам
тогда увижу
и взгляд переведу

я тоже весь в оглядке петушиной
в косящей дрожи
в роковом глазке
а должен быть с тобою целомудрен и терпелив
и не искать вниманья на бегу
губами губ

так что ж она меня благодарит
за каждое мое прикосновенье!
за грош сосредоточенности горький
за угол зрения, которого стыжусь

как будто я немощен
и хочу быть утешен


* * *

в шерсти горячей прячет виноград сырая дочь
как сердце прячет
она — весна, чье платье талое в стакане плавало небесном
как плакала душа в саду чудесном

в широкой мысленной ночи
под молнией пастушьей
меня мычанью научи
и вольности послушной

чтоб играл виноград
по холмам
как дальний гром

где кровь, как шерсть, вопит
да бессонный словарь спит
да вширь скула идет
и вмерзает душа в лед

ты говоришь, а волосы твои мне говорят
как легкие шары, что по сердцу, как первенцы летят
как царь восклицает, танцует и целует виноград
что две из трех околицы благовествуют и приветственно горят

весна, как хлипкое ребро, как лодка слуховым плечом
врезается в песок мычанья, в плач и жалобу взахлеб
удочерили чтоб, укрыли
и теплое питье, как милость, поднесли


* * *

дышит тело кружевное
и летит, как занавеска
низко-низко надо мною
и целует, как невеста

кто ты, мысленное чудо?
мне не больно, я не пойман
я волненьем почему-то
так спокойно переполнен

где мы встретились с тобою?
как друг друга полюбили?
Или ангелы толпою
Как ресницы обступили


* * *
                               Елене Шварц

Давай себя развеселим —
пойдем гулять в Ерусалим!

Ты будешь ехать на осляти,
а я глядеть в окошко сзади —
галдеть и злить худую смерть,
плясать и петь пред ней, как снедь.

Пускай вопит и ненавидит,
как слива, лопнет и ослепнет —
и ни обидит, ни увидит,
как детвора растет и крепнет,
как со двора пойдет гурьбою
в Ерусалим. А нам с тобою
из-под земли — из самой ямы
на них глядеть глазами мамы.