Сергей Стратановский

Стихи

О Стихах

Сергей Стратановский

Непрочитанный Бартов

          20 апреля 2010 года умер Аркадий Бартов. Говорят, что после смерти кого-либо современники осознают, кем был ушедший человек, осознают ег0 масштаб. Но у нас, в наше время это происходит далеко не всегда. Не происходит это и с Бартовым и неслучайно. При жизни о нем у нас писали до обидного мало. ( Пожалуй лучшее,что о нем написано – это предисловие и послесловие Виктора Кривулина к двум его книгам). А, между тем, его проза переводилась на английский, немецкий, французский и сербский  языки,  а одна его миниатюра была включена в «Антологию мирового  рассказа» (Белград, 1992). В Австрии в 1995 году были изданы на немецком «Прогулки с Мухиным» (Unterwegs mit  Muchin, Klagenfurt,1995), а 2009  году в берлинском издательстве «Пропеллер» вышло собрание его произведений в 4-х выпусках. На эти издания появилось большое количество благожелательных рецензий.
            Нельзя, конечно, сказать, что у нас Бартова совсем не знали. Знали, но воспринимали часто как юмориста, автора остроумных, «легких» текстов. Сам Бартов во время устных выступлений читал в основном именно такие тексты. В них слушатели узнавали насмешку над чем-то давно привычным, пародию на то, что навязло в зубах. Такова, например, серия миниатюр «В гостях у советской литературы». Приведу начальные строки трех из них:

                                   В гостях у Горького
            «В самый, в самый раз к обеду, там все и обсудим», - сказал Алексей Максимович, знакомясь с гостями у виллы Сорито. Поговорить о судьбах литературы народу прибыло много –из  дружественных стран Европы и Америки, а также работники советского полпредства и местных властей. Гостей быстро доставлял к вилле из Сорренто на гоночной машине сын Алексея Максимовича Максим Алексеевич. Там их уже ждали  - гонг настойчиво  сзывал к обеду. На столах среди тарелок пестрели разноцветными наклейками бутылки. Гости шумно рассаживались. И настолько радушен, сердечен оказался хозяин, что буквально через час один молодой английский писатель с чувством воскликнул: «Выпьем за русского Рафаэля, за нашего хозяина!»
 …………………………………………………………………………………………………………….
                        В гостях у Шолохова.
«В самый, в самый раз к обеду, там все и обсудим», - сказал Михаил Александрович, знакомясь с гостями на краю своего степного аэродрома. Поговорить о судьбах литературы народу прибыло много – из ГДР, Болгарии и других дружественных стран, а также работники ЦК КПССи ЦК ВКЛСМ. Гостей быстро доставили к дому Михаила Александровича. Там их уже ждали – на большом лугу в тени деревьев были настланы дорожки, стояли тарелки для ухи, пестрели разноцветными наклейками бутылки. Гости шумно рассаживались за столы. Василий Белов и Олжас Сулейменов сели рядом. И настолько радушен, сердечен оказался хозяин, что буквально через час один молодой венгерский поэт с чувством воскликнул: «Известно, что Дон впадает в Азовское море, но прошу заметить, что он впадает и наши сердца».
……………………………………………………………………………………………………………………….
                        В гостях у Кочетова
«В самый, в самый раз к обеду, там все и обсудим», - сказал Всеволод Анисимович, знакомясь с гостями в редакции журнала «Октябрь».  Поговорить о судьбах литературы народу прибыло много – из дружественных стран Азии, а также борцы за мир. Гостей быстродоставили на метро в редакцию. Там их уже ждали. На столах среди тарелок с салатом из трески с хреном пестрели разноцветными наклейками бутылки. Гости шумно рассаживались. Николай Грибачев и Анатолий Софронов сели у двери. И настолько радушен, сердечен оказался хозяин, что буквально через час один пожилой новгородский секретарь обкома с чувством воскликнул: «Известно, что Новгород – родное гнездо нашего хозяина, но хочу заметить, что его гнездовье также – наши сердца».
 …………………………………………………………………………………………………..

Когда Аркадий читал эти тексты, в зале неизменно смеялись. Но помимо «легкого» и «понятного» Бартова, был Бартов «трудный», требующий от читателя встречной умственной работы.  И вот тексты этого рода были прочитаны и осмыслены немногими.     
            Он считал себя постмодернистом и много писал об этом, был не только практиком, но и теоретиком этого направления словесного искусства. Следует сказать, что в Ленинграде-Петербурге возник вариант постмодернизма, отличный от московского, представленного Приговым, Рубинштейном, Сорокиным. Питерские новые прозаики – это помимо Бартова  Элик Богданов, Владимир Эрль,  Борис Кудряков, Борис Констриктор, Владимир Лапенков.  У «питерцев» не было социальной заостренности Пригова и стремления во что бы то ни стало шокировать читателя, как у Сорокина. Но, тем не менее – это была и есть новаторская проза, радикально порывающая с тем, что принято было называть реализмом.
            В 60-е годы, годы нашей молодости развитие литературы шло под лозунгом возвращения к «правде жизни». В этом был протест против лжи, сознательной и бессознательной, «социалистического реализма». Но «правду» можно было говорить только о некоторых сферах жизни. «Деревенщики» писали «правду» о деревне, Василь Быков – о войне, Юрий Рытхэу – о чукчах. Однако «зоны умолчания», тщательно охраняемые от вторжения, делали эту «правду» как бы не вполне правдой.
            У Бартова в его развитии не было этой «реалистической» стадии. Он с самого начала стремился не к «правдивому отражению жизни»,а к созданию своих, говоря детским языком, «невзаправдышних» миров,  не к описанию того, что бывает в жизни, а к игре с различными «языками описания». Автор вовлекал читателя в эту игру, которая, по началу, казалась только забавной, и лишь потом читатель должен был понять, что речь идет об очень серьёзных вещах, что перед ним, по существу, философская проза.
            Центральное произведение Бартова – квазиэпопея «Мухиниада».  (Вышла отдельной книгой в 1999 году в издательстве «Деан»). Она не была задумана сразу как некое целое, а росла постепенно, все более и более усложняясь. Обрывается она внезапно, на якобы недописанной фразе - прием, заставляющий  вспомнить хлебниковское «Ну, и так далее». Первые тексты о Мухине (миниатюры, новеллы – нет точного определения) появились в 1980 году в самиздатском журнале «Часы» (№28), а последние были написаны в конце 90-х. Кто же такой Мухин? Если пользоваться терминологией французского структурализма – симулякр, т.е. «поверхностный объект, за которым не стоит никакая реальность». (определение самого Бартова). Приведу также определение Кривулина, из его предисловия к «Мухиниаде»: «Мухин – это «нуль», человек, совершающий «нулевые» поступки в «нулевой» среде, это символ анонимной эпохи, сильная русская версия хайдеггеровского «das Man», Оно-человека».  Мухина, однако, можно описать, пользуясь не только структуралистской или хайдеггеровской терминологией, но и понятием отчуждения, введенным молодым Марксом в «Философско-экономических рукописях 1848 года». С этой точки зрения Мухин – персонаж максимально отчужденный от своей человеческой сущности, у него нет «Я», но в тоже время он не является частью какого-либо «Мы». Он не социализирован и подобно лабораторному насекомому участвует в бесконечной серии экспериментов, производимых над ним автором. Он действует в условной среде и сам условен. Бартов декларирует его условность и серийность: он  - из серии во всем ему подобных Мухиных:

            Рисуйте Мухина. Вот он идет по небольшой улице, и к нему подходитчеловек, на него похожий, и они идут вместе. На следующей улице, побольше,  к Мухину подходит человек, похожий на Мухина и на первого человека, и они идут вместе. На следующей улице, которая еще больше, к Мухину подходит человек, который похож на Мухина, и на первого и на второго человека, и они идут вместе. На следующей большой улице к Мухину подходит еще  человек, похожий на Мухина и на первого, и на второго, и на третьего человека, и они идут вместе. На следующей совсем большой улице к Мухину подходит еще человек, и еще, и еще. Еще немного, и Мухин сольется с толпой, и тогда его нельзя будет различить. Пока этого не случилось, Мухина надо рисовать. Рисуйте Мухина.

            Литература всегда занималась значимыми событиями, событиями, которые образуют сюжет и в которых раскрывается характер персонажа. Не то у Бартова. С Мухиным непрерывно что-то случается, но это что-то сразу сводится к нулю: «было» становится как «не было». Вот, к примеру, текст «Случай в aвтобусе»:

            Однажды Мухин поехал в автобусе за город. Был душный летний день. Когда Мухин проехал большую часть пути, он вдруг потерял сознание. Узнав об этом, со своего кресла поднялась полная женщина  средних лет и поспешила на помощь. По тому, как решительно и умело  обращалась она с аптечкой, все поняли – это врач. Резкое падение кровяного давления удалось остановить. Мухин пришел в себя, посмотрел на женщину-врача.  Она ему понравилась. Мухин даже хотел с нею познакомится, но не решился. Мухин еще долго на нее смотрел, но потом перестал.

            В  текстах Бартова - зерна различных сюжетов, но зерна эти не прорастают. Иногда автор отсылает к  сюжетам уже бывшим в литературе. Таков текст «Случай на железной дороге»:

            Мухин жил на окраине города Макарьева и как-то решил прогуляться за город. Шел Мухин по полотну железной дороги и почему-то разглядывал рельсы. Вдруг он остановился. На рельсе змеилась поперечная трещина. Мухин, немного подумав, пошел и предупредил железнодорожника. Движение на перегоне было остановлено. Прибывшая ремонтная бригада заменила дефектный рельс, и поезда пошли снова. Начальник станции поблагодарил Мухина и сказал, что похлопочет о подарке. Мухин от подарка отказался, но выпил с начальником водки.    

            Что  вспоминается в связи с этим текстом? Конечно, памятный  с детства рассказ Гаршина «Сигнал». Там железнодорожный  сторож Семен Иванов совершает подвиг: чтобы предотвратить крушение поезда, он как флаг поднимает палку с платком, обагренным собственной кровью. Бартов не дает Мухину совершить подвиг, что, однако не значит, что тот на него не способен. Вот «Случай с Воробьевым»:

            У Мухина в молодости был друг – шофер Федор Воробьев. Как-то   Федор Воробьев ехал на машине. По дороге предстояла переправа через речку Макарьевку.  Но в момент, когда водитель  въезжал на паром, тот внезапно отплыл от берега. Машина упала в воду. Федор Воробьев растерялся и, наверное, утонул бы, но неожиданно чьи-то сильные руки вырвали его из кабины и вытолкнули из воды. Спас Федора Воробьева какой-то мужчина, который, чуть помедлив, бросился в реку. Как оказалось  впоследствии, это был Мухин, который,  к счастью, оказался на переправе. Этот случай еще больше скрепил дружбу Мухина и Воробьева. Потом-то Воробьев попал под машину и погиб. Но это было в другой раз.
            Мухин совершает и другие геройские и благородные поступки: спасает своего дядю во время пожара, сдает кровь, чтобы спасти своего соседа Коромыслова. Но эти поступки обесцениваются, обессмысливаются в мире, который нельзя изменить и который представляет собой какой-то «онтологический кисель» (выражение Виктора Кривулина). Мухин существует в вечном настоящем, без будущего, без смысловой перспективы и любой его поступок равноценен отсутствию этого поступка.   
Итак герой ( или антигерой) бартовской эпопеи -  симулякр, «поверхностный объект», с которым играет автор.  Но в процессе работы над «Мухиниадой» Бартов ставил перед собой  все более и более сложные задачи. В разделе «О Мухине чуть-чуть подробнее» действия персонажей из условного городка  Макарьева переносятся в еще более условный Сад. (Я пишу это слово с прописной буквы, хотя у автора – со строчной). Мухин, Коромыслов и Воробьев живут на окраинах какого-то огромного Сада, они встречаются в этом Саду друг с другом и гуляют в нем. В литературоведении это называется «обнажением приема». Собственно тот же прием, но реалистически мотивированный употребил Достоевский в «Идиоте». Перенеся действие в Павловск, он дал персонажам возможность ежедневно наносить визиты друг другу и встречаться в парке.  Отказываясь от реалистической мотивировки, Бартов помещает всех трех человечков в условия лабораторного эксперимента или некой компьютерной игры под названием «Жизнь в саду». Попробуем разобраться, что же это за игра? Вот Коромыслов катает Мухина на велосипеде по аллеям Сада:
Коромыслов любил это волнующее ощущение встречного ветра, сверкающей травы, скрипа велосипеда и, не успев перевести дыхания, выкрикивал высоким срывающимся голосом:
- Ну как, понравилось? Хорошо, правда? Держитесь крепко! Вот так!

            Мухин цеплялся за него сзади, боясь шевельнуться, и угрюмо таращил бессмысленные мутные глаза, в которых ничего не отражалось. Лишь крепко сжатые  пальцы говорили о том, что он слышал слова Коромыслова. И тогда Мухин поворачивал к Коромыслову чуть удлиненное лицо и вздыхал. Сердце его переполнялось одновременно и радостью и  горестью. Его охватывали воспоминания.

            Что же вспоминает Мухин? А вот что:

Коромыслов стоял перед Мухиным и бил его кулаком в грудь. Над ними, помахивая бархатистыми крыльями, кружились две бабочки-траурницы, неотличимые друг от друга.
- Еще? – спрашивал Коромыслов.
- Еще, - отвечал Мухин.

            Это воспоминание возникает у Мухина во всех текстах цикла, кроме одного – предпоследнего. Там вспоминает не  Мухин, а Коромыслов, вспоминает о том, как Мухин сжимал ему горло и едва не задушил. Т.е. ситуация как в «Расёмоне» Акутагавы: непонятно что же было в реальности.  Да и  нет этой реальности: условность того, что происходило в воспоминании  Мухина  Бартов  маркирует образом двух бабочек-траурниц. Откуда эти бабочки? Думаю, что из известной притчи о даосском мудреце Чжуан-цзы. Однажды Чжуан-цзы приснилось, что он стал бабочкой. Он проснулся очень огорченный. Когда его друзья спросили, почему он так огорчился, он ответил: «Если Чжуан-цзы во сне может стать бабочкой, то, возможно, сейчас бабочка уснула и ей снится, что она Чжуан-цзы». 
            Как и в этой притче, реальность ставится Бартовым под сомнение, ее онтологический статус равен онтологическому статусу сна или иллюзии. Жизнь не более чем «покрывало Майи», но покрывало расшитое жизнеподобными образами. Вот выразительная деталь из «новеллы» «В поисках Мухина»:

           Цветы горят как сама жизнь, дрожат крылья бабочки, а полированное дерево столешницы, отражая это биение жизни, подрагивает и переливается.

Описывая условные миры,  Бартов, вместе с тем, ставит очень важный вопрос о сущности человеческих взаимоотношений. Не скрываются ли за формальной вежливостью и, как бы сказал Толстой, комильфотностью разговоров Мухина с Коромысловым и Воробьевым  взаимоотношения мазохиста и двух садистов? Не мазохист ли Мухин?
            В известном рассказе Толстого «После бала» «комильфотное» поведение полковника на балу оказывается фальшью. Его настоящая,  садистская сущность раскрывается в сцене экзекуции на плацу. Но ни у Мухина, ни у Коромыслова нет этой самой сущности. У них нет «я» или, с другой точки зрения, у них множество «я». Поэтому в предпоследнем тексте цикла они меняются ролями. Симулякры взаимозаменяемы в своих действиях,  и в этом принципиальное отличие постмодернизма от т.н. реалистической прозы.
           Но психоаналитическая трактовка цикла «Одним июньским днем» однако не единственная.  Напрашивается, например, сравнение Мухина и Мышкина из уже упомянутого «Идиота».  В своем романе Достоевский ставит эксперимент: возможен ли в современном мире «идеально прекрасный человек», человек, следующий евангельским заповедям? Достоевский отвечает на этот вопрос примерно так: такой человек неминуемо терпит поражение, но само его появление в этом мире для него, мира, исключительно важно. Мухин у Бартова тоже пытается следовать заповеди о непротивлении злу - это ему удается всегда, кроме предпоследнего эпизода, когда он душит Коромыслова. Но в последнем тексте цикла отношение Мухин-жертва, а Коромыслов – палач – восстанавливается. Для Достоевского Нагорная проповедь находится в вечном конфликте с реальной жизнью, но она и есть Истина. Для Бартова же никакой Истины с большой буквы нет: Нагорная проповедь – условность, следование ей не есть проявление сущности  «героя»,  а всего лишь экспериментальная игра. Мышкин у Достоевского помещен в жизненные обстоятельства, Мухин  у Бартова – в лабораторные.
           Мухин не только существо, не имеющее  своего «я», но и существо асоциальное, не имеющее связи с Другим и Другими. Вслед циклом «Одним июньским  днем» в том же разделе «О Мухине чуть-чуть подробнее»  следует цикл «Прогулки в саду».   В каждой из этих «новелл» Мухин и Коромыслов прогуливаются по Саду, ожидая появления каких-то двух людей в темных костюмах и светлых шапочках. Появляются они внезапно:

            Шорох за соседним кустом заставил Коромыслова умолкнуть. Он предостерегающе прижал палец к губам. Из-за кустов появились две долговязые фигуры в темных костюмах и светлых шапочках с круглыми внимательными глазами на рыжеватых лицах. Они заковыляли по аллее, разговаривая, оживленно жестикулируя и поглядывая друг на друга. Мухини Коромыслов долго смотрели им вслед, пока они не исчезли.

            В отношение  этих загадочных фигур Мухин испытывает то страх, то панический ужас. В конце концов, он решается вместе с Коромысловым подойти к ним:

Когда Мухин и Коромыслов подошли к скамейке, те двое еще сидели на ней. Их лица выражали глубокое спокойствие, они перестали есть яблоки,были грустны, и видимо, погружены в собственные мысли. Мухин и Коромыслов пристально посмотрели на них. Те, печально улыбаясь, ответили им взглядом, потом встали и молча пошли по аллее. Сладко и остро пахло травой, разогретой солнцем.

           Жану-Полю Сартру принадлежит известная фраза: «Ад – это  другие». Произносит ее один из персонажей пьесы «За закрытой дверью», действие которой происходит в условном  посмертном пространстве. Это пространство и есть ад. Мухин, однако, не обретает ад, он сам его создает, ибо в его мире не может быть  Другого. Его контакты с другими происходят как бы помимо него и о них можно говорить языком протокола или медицинских рекомендаций. Вот, например, как Бартов описывает любовные встречи Мухина с некой женщиной-врачом:

            Во время любовных встреч Мухин и женщина-врач, конечно, дышали. Многие  делают глубокий вдох не больше двух-трех раз в минуту, иначе у них начинает кружиться голова. Некоторые выдыхают через сомкнутые передние зубы со звуком «ха-а-а-а-а», что неприятно действует на окружающих. Мухин так не делал. Во  время любовных встреч он вдыхал в любом положении тела – стоя, лежа и сидя, а выдыхал часто обнимая женщину-врача  и ощущая ее грудь и талию.

            Вместе с тем описывая Мухина как «поверхностный объект», Бартов  создает не только симулякр,  но и некий образ человека, которому можно сопереживать.  Входило ли это в намерения автора? Трудно сказать, но такое сопереживание у читателя возникает. Возникает, прежде всего, в тех текстах, где говорится о внезапном исчезновении Мухина и о его смерти. Это «новеллы»  из раздела «О Мухине совсем коротко»: «В поисках Мухина», «И все-таки он умер», «Последние дни Мухина». В первой из них происходит внезапное исчезновение героя. Коромыслов отправляется на его поиски. Он ищет его в соседней закусочной, в соседнем кафе, в доме, где сдают комнаты. Действие развертывается стремительно как в детективном фильме: машина с погашенными фарами на улице, перестрелка. Коромыслову угрожают, требуют прекратить поиски. Но в отличие от детектива загадка  не получает разгадки: Коромыслов так и не находит Мухина. Он найдет его уже в другом тексте: «Последние дни Мухина», но это будет потом, а до этого читатель, как и Коромыслов, осознает: Мухина может не быть. О том, что его может не быть, вдруг осознает и сам Мухин:

            Мухин как-то днем проходил мимо Макарьевского кладбища. Увидев вывеску с надписью «Вход», он подумал: «Сюда я еще не заходил. Удивительное дело! Неужели  я здесь ни разу не  появлюсь до того , как меня внесут сюда ногами вперед». Мухин прошел  мимо входа и не вспоминал о кладбище ровно неделю. А через неделю он почувствовал боль в спине. Мухин решил не обращать на это внимание. Когда у него что-нибудь болело, он торопился найти какую-нибудь мысль и следовал за ней. Но часто мысль не приходила, или же он сразу упускал ее и снова спрашивал себя: «Что это может быть? Я должно быть простудился. А  ведь казалось бы, иной раз вечерами…  Да уж совсем не кстати». Он думал, что это некстати и не мог уйти от этой мысли. «Я слишком мнителен – думал он, - надо подвигаться, и все пройдет в пять минут». 

            Что вспоминается при чтении этого текста? Конечно, «Смерть Ивана Ильича» Толстого.  Сходство, прежде всего, на уровне интонации:

            Все были здоровы. Нельзя было назвать нездоровьем то, что Иван Ильич говорил иногда, что у него странный вкус во рту и что-то неловко в левой стороне живота. Но случилось, что неловкость эта стала увеличиваться и переходить не в боль еще, но в сознание тяжести постоянной в боку, и в дурное расположение духа.

            Но тут не только сходство интонации, объясняемое, впрочем, сходством ситуаций, тут напрашивается сравнение двух этих персонажей. Иван Ильич ведь тоже отчасти условен, чего сам Толстой не замечает. Его жизнь как служебная, так и семейная помещается Толстым в скобки: нам предлагается поверить, что Иван Ильич формально относился к службе, что на семейную жизнь смотрел как на что-то легкое и «комильфотное» и вообще любил только игру в вист. Таков «договор»  автора с читателем. Бартов, в отличие от Толстого, показывает жизнь Мухина и когда читатель читает о его медленном умирании,  жизнь Мухина перестает для него быть серией бессмысленных  событий, она не то чтобы обретает смысл, но становится уникальной, только его, Мухина, жизнью. Симулякр становится образом человека и рассказ о последних днях Мухина не менее впечатляет, чем рассказ Толстого о последних днях Ивана Ильича. Вот несколько отрывков:

            Мухин давно замкнулся в молчании и лишь смотрел, как бесшумно вошел Коромыслов, зажег лампу, так как уже стемнело, и вновь исчез в соседней комнате. Мухин как бы окружил себя непроницаемой стеной и не ощущал более ничего, кроме   собственной уходящей жизни.
……………………………………………………………………………………………………………………….
            Наступило время, когда Мухину стало трудно заснуть одному, но он не позволял Коромыслову помочь себе раздеться и лечь в постель. И только однажды ночью, когда проснувшись, Мухин сел на кровати весь в холодном поту, с ощущением такой смертельной тоски, какой до сих пор  никогда не испытывал, он позволил Коромыслову уложить себя.
……………………………………………………………………………………………………………………….
            Проснувшись, Мухин увидел наклонившегося над ним Коромыслова и чуть привстал, не отрывая от  его лица пристального взора, глядя на него серьезно и печально.
            - Вы спите? – спросил Коромыслов.
Мухин откинулся на спину, прикрыл глаза и ничего не ответил.
            - Вы спите? – встревоженно переспросил Коромыслов.
Мухин покачал головой и тихо сказал:
            - Нет еще.
И добавил после некоторого молчания.
- Еще нет.

            Мухин готов к смерти, но, судя по последней реплике, он ее воспринимает как переход в некий новый сон. Одно «покрывало Майи» меняется на другое «покрывало Майи», а смерть оказывается некой дыркой в реальности. Такое понимание смерти близко буддийскому, но вспоминается тут и Толстой,  ранний его рассказ «Три смерти». Гибель дерева в этом рассказе не есть собственно смерть в привычном нам смысле этого слова и не должна вызывать особых эмоций. Но гибель эта есть  дыра в реальности, заставляющая нас задуматься над смертью неизвестной нам барыни и неизвестного нам ямщика, задуматься и над содержанием нашей собственной жизни. Точно такого же эффекта достигает Бартов.
            «Мухиниада» не кончается со смертью Мухина: рассказ о его последних днях – это «золотое  сечение» текста «эпопеи». Далее следует раздел «Жизнь в саду», первая часть которого « На заре жизни» посвящена  детству «героя» и называется «Двенадцать поступков юного Мухина, совершенных им во время прогулок в саду». Эти поступки юного Мухина точно также как и поступки Мухина взрослого не имеют  последствий и заканчиваются ничем. Вот он хочет познакомиться с  девочкой в белом платьице с розовым бантом, но не получается. Потом он хочет пообщаться с мальчиком в голубой рубашке и синих штанах, но мальчик от него убегает. Эти неудачи предвещают невозможность вступить с кем-либо в полноценный, неформальный контакт в его будущей, взрослой жизни. Но с юным Мухиным все это происходит впервые и краски мира для него еще не потухли. Может быть, поэтому Бартов заканчивает каждую из этих двенадцати «новелл» красочным «импрессионистическим пятном»:

            Он заметил, что платье девочки с огромным бантом и близлежащая трава, может быть, из-за отраженных лучей солнца, были чуть розоватого цвета.
  ………………………………………………………………………………………………………………………
            Солнце стояло в зените, и в его лучах муха, как и трава в саду, казались золотисто-желтого, почти оранжевого цвета.
………………………………………………………………………………………………………………………………
            День обещал быть солнечным и ясным. Трава на газонах вокруг аллей была ярко-зеленого до боли в глазах цвета.        

            Подобно тому, как на примере «большого» Мухина,  Бартов проводит  лабораторный опыт с заповедью о непротивлении злу, так и на примере Мухина «маленького» он демонстрирует неисполнимость ахимсы – непричинения зла живому. Мухин отпускает бабочку, но убивает муху:

            Мухин встал  совсем рядом с мухой и принялся ее рассматривать. Что-то в ней не понравилось маленькому Мухину. Он наступил на нее ногой и раздавил каблуком туфли. Мухин сразу забыл об этом случае. Пора было идти домой обедать.

            Маленький Мухин совершает первый в своей жизни деструктивный поступок.  Он не подозревает, что нарушил принцип ахимсы – непричинения зла живому, как , впрочем , не подозреваем об этом мы, вывешивая летом липучки для мух и устраивая над своим столом некий липкий ад . Это дело обычное, такое  же, как для Сереги из «Трех смертей» срубить дерево. Но также как у Толстого гибель дерева «рифмуется» со смертью барыни и ямщика Федора, так и убийство Мухиным мухи «рифмуется» с его,  уже известной читателю смертью. И то, и другое – дыры в реальности, разрывы жизненной ткани.  
После рассказов о детстве «героя», Бартов возвращается к взрослому Мухину. Перед нами та же декорация: Сад, где «герой» обитает вместе с Коромысловым и Воробьевым. И снова в реальности появляются зияния: то в Саду исчезают птицы и насекомые, то вдруг исчезает сам Мухин. Коромыслов и Воробьев ищут его всю ночь в Саду, а утром обнаруживают спящим в своей комнате. То ли им приснился пропавший Мухин, то ли они сами жили в его сне: здесь  все как в притче о Чжуан-цзы и бабочке.
            Сами Коромыслов и Воробьев, однако, уже  другие: с прежними их не связывает ничего кроме фамилий. Воробьев в «новелле» «Шаг вперед и два назад» спасает Мухина и Коромыслова в критической ситуации. (Тут, возможно, снова отсылка к Толстому, на этот раз к «Хозяину и работнику») Бартов меняет правила игры с читателем, но делает это не для того, чтобы лишний раз показать игровую природу искусства. Показывает он другое: множественность «я», отсутствие в человеке интегрирующего начала. «Мухиниада», таким образом, это сага о Человеке вообще, о Человеке с непривычной нам точки зрения, близкой, как мне кажется, буддийской.
            «Мухиниада» - центральное произведение Бартова и, надеюсь, мой беглый анализ его поможет читателю войти в необычный мир этого необычного автора. Но «Мухиниада» не дает ключа к другим его произведениям. Почти к каждому из них требуется свой, особый ключ. Это относится и к произведениям помещенным в этой книге. Бартов редко дает читателю возможность расслабиться, чаще он требует от него встречной работы.  Но проделав эту работу, читатель будет вознагражден: проза Бартова – это серьезное и глубокое искусство .