Авторы Проекты Страница дежурного редактора Сетевые издания Литературные блоги Архив

Алексей Пурин

Стихи

СТИХИ С ЭПИГРАФАМИ

Стихи разных лет

Долина царей

15.07.2007

Евразия и другие
стихотворения


Созвездие рыб

Сентиментальное
путешествие


Неразгаданный рай

Переводы Рильке

О стихах

Превращения
бабочки. О русской
поэзии ХХ века




Алексей Пурин

СОЗВЕЗДИЕ РЫБ


Любовный шепот, залежалый
Пожар, пожива для молвы...
Не астрология, пожалуй -
Ихтиология, увы...
Увы! И, поднимая полог
Ночной - к взаимному стыду,
Как скрою, жалкий Ich-теолог,
Свой страх, читающее Du?



АФИНСКАЯ ШКОЛА

1

Рассуждай, расписывай говоpливой
мыслью миp: никто тебе не мешает,
поелику выдался век счастливый:
телефонный пpовод нам замещает
всю тусовку шумной «Афинской школы» -
все их позы, жесты из жести, сцену
театральную, реквизит, приколы
бородатой статики... Знаю цену
Диогену - с бочкой его и свечкой!
Но и те, что тычут в бурьян и в тучки,
буридановой кажутся мне овечкой,
валаамовой, - тоже, ты знаешь, штучки...
Говори, рассказывай... Феномена
вот пример базарного - так их слило...
Хорошо, что Муза нас, а не вена,
что Тоска, не вера, соединила;
что не хватит тонкого капилляра...
Где покой... и снится ли? Где движенье?
Лишь невнятно в сумерках меркнет фара -
аритмия, перемеженье, жженье.


2

Что нам эта страсть: бородой играя
категорий, реять в дурмане спора?..
Ах, другими грезятся двери рая
мне, другая сердцу горит Фавора.
А какая, друг, - и не скажешь даже...
Озаренная преображеньем кожа?
Или просто слава: на жалком пляже
огрызаться псине: «Лежать, Платоша!»,
как Лолитин папочка?.. Чем я хуже?
Посейдон пускай наши пятки лижет.
Потому что - точно: зазор всё уже,
капилляр всё тоньше, Коцит всё ближе.


3

Где Серапис мраморный с крокодилом,
глядя в даль морскую, застыл над молом;
где скользят кораблики милым Нилом,
парусами-мускулами на голом
гимнасийском торсе играя, реи
вознося, - в блаженной Александрии
хорошо бы жить нам, мой друг, старея,
согревая кущи души сырые
Гелиоса пламенем и горячим
ветерком, спешащим смычком по квинтам, -
Кипарисом, слушающим и зрячим,
ничего не слышащим Гиацинтом.

4

Так, смотри, в сардониксе камея
зреет, плат сминая и покров
совлекая, - мнимая алмея,
лжеменада пляшущих миров,
голубятня идолов, - имея-
обладая, город Птолемея
расцветает - роза всех ветров.

Множество, своим центростремленьем
в триединый свитое завой,
терниями слитый с нашим тленьем,
не как те, бессмертные, - живой...
Боже, что мне делать с умиленьем,
с этим жарким крестиком оленьим
меж ключиц, с платановой листвой?..

С этим ветерком Александрии,
     реющим в крови?..
Господи, толпой божеств умри - и
лик преображенный Свой яви!
Идолы - Твои ль поводыри и
     рыбари?

Нет уже еврея или грека,
ни жены, ни мужа - только Ты.
Лот, Эдип, Медея и Ревекка -
сосредоточением слиты.
Даже - тот, кто ищет человека
с лампочкой циничной слепоты.


5

Даже разъедающая Кора
замирает музыкой во льду,
если ядра натрия и хлора
создают нейтральную среду -
море Средиземное... Земная
соль, живородящая вода...
Оттого ли так влечет двойная
нас лиро-кифарная звезда?
Обещанье жизни, отторженье
страха смерти, солнечная мгла...
Как хочу почувствовать круженье
лун - и в отраженном притяженье
уловить небесные тела!
Не Эребом, знаю, а эфебом
будет легкий прах запечатлен -
гулкой сферой будущего, небом -
лаврами поросшим, взявшим в плен.


6

Пчелы на мед слетаются и гудят -
помесь живого бархата и слюды
мертвой... Не вижу, но чувствую твой изумленный взгляд.
Да, мы с тобою - соты. Вокруг - сады,
пасеки... Что по сусекам они соберут, спеша
смешивать в нашем воске пыльцу цветов -
не различая, путая? Чуть дыша,
слушаю гул приближающийся. Готов
к будущей, неподконтрольной уже ни тебе, ни мне,
призрачной встрече, которой ни я, ни ты,
жаль, не оценим... Жужжи на приводном ремне,
пчелка, спеши обрести черты!


7

Сколь безжалостны, флейта, нежны, упрямы
молодые губы, что нас слюною
наполняют; пальцы, что наши раны -
то зажмут, то снова раскроют, мною
и тобой играя!.. В бреду эфира
мнимый шепот слышится: «Вас люблю я...»
Ах, зачем тебе, кифаред-Фамира,
этот дар Валдая, свисток Вилюя,
снегирек Рифея?.. В незнанье многом
и в безлюбье вид веселее хлева.
Что же ты мотивчик о том, двуногом,
всё заводишь - с сердцем, смещенным влево?


8

Шутка ли: вот-вот тысячелетье
телом Антиноя канет в ил
Нила... Как могу не пожалеть я
всех его папирусов, чернил,
стилосов?.. Не потому ли Тота
мордочка является из тьмы,
что разъято море, как ворота,
но полны смятением умы?
Ах, когда бы просека лесная!..
Как оставим лары на песке?..
Будущие истины Синая
Моисею светят вдалеке...
Но уже мешаются с рыданьем
Аонид вокзальные свистки, -
и недостижимым ожиданьем -
обещаньем, но не обладаньем -
невозможно выместить Тоски.


9

Нет, не мы с тобой, а Иакх и Феб
в вертоград кудрявый на берегу
забрели... У нас-то скорей - вертеп:
ты в окошко выгляни - всё в снегу...
Охлади, дельфин, - и согрей, Загрей!
Так привыкли греки - вино, вода...
Но звезда иного Слияния - у дверей:
пастухи небесные, их стада...
Аристотель - долу, горе - Платон.
Ватикану нужен лишь бойкий клип...
На закате боги, взглянув в затон,
в отраженьях лиц своих не смогли б
отыскать различий, - и золотой
зной сменился холодом в серебре...
Погоди печалиться, брат, - постой:
о весенней вспомни страстной заре.


10

Так касались губы её гобоя,
я не знаю, полой тоски кларнета,
что сравненье розово-голубое
с языка едва не слетало: это...
флорентийские голуби, бог с тобою!..
Погляди: в ладони блестит монета.

У нее есть аверс и реверс... Две лишь,
созерцатель, версии допустимы...
Я болтаю глупости, чушь ты мелешь -
сантиментов наших смешны сантимы...
Одного лишь гуртиком не разделишь -
в-красоте-рожденного Диотимы.

Не постель - триклиний у нас. Зевает
безработный Эрос, прослушав фразу.
Никакие речи не обвивают
правды, ртам беззвучным доступной сразу...
Как узнаешь: пьет она, выдувает,
утопая в музыке, - воду? вазу?


11

Танатос и Эрос за нами, братья-
близнецы, в обнимку шагают следом -
милые тинейджеры... Смысл объятья
их, увы, ни мне, ни тебе неведом.
И о чем там шепчутся - не хочу узнать я -
круглоглазым, звездным эгейским летом
эти два не в меру радостных пионера...
Геллеспонт Леандр переплыть стремится,
предвкушая розовый трепет Геро:
огонек мерцает; в груди теснится,
распирая ропот по жилам, сфера;
путеводным сором волна лоснится...


12

Лишь улыбчивый слепок всего того,
что томило сердце, влекло уста,
наполняло зрение... Всё мертво.
Только сон пустого листа.
Никогда не скажет уже простых
слов, причислен к сонму камней.
Леденеет вена, немеет стих.
Обладай, властитель, имей!..
От Бриганция до Трапезунда все
города уставлены сном -
синеватым дымом во всей красе,
красотой в ознобе сквозном...
А бумага - она смоляной пушок,
жар касаний, запах кудрей
сберегает разве? Ответь, дружок.
Ну, соври, если «нет», скорей...
Каменел, но, тая потом, слабел,
словно голос. Мускулом пел...
Что ему теперь глиптотек пробел
и немого мелоса мел?


13

Так себе - спецовочка, кителек
для души, скажем, альфа-вида... Еще есть бета-
вид... Ну, до обидного недалек
     сочинивший это,
заронивший тлеющий уголек...
Как уйти от грубого трафарета?

Почему нам выпал с тобой орел,
а вот этим, жалобно-близким, - решка?
Почему я зрение вдруг обрел
не в низинах греческого орешка,
а в горах, окутанных в ореол
туч... Не кара даже и не насмешка,

к сожаленью, - случай... Вольно случать
Скотоводу им порожденных тварей...
О, на всем такая лежит печать
пустоты, что крикнуть хочу: «Глоссарий,
замолчи! Что тут толковать! Молчать,
Музы! Слаще ль тленье от ваших арий?..»


14

Все завесы, занавесы, кулисы,
погляди, разодраны в этом зале.
Все слова рассыпаны. Нет Алисы -
в Зазеркалье... Прежде мы осязали
плюш... Руины лишь, кипарисны тисы.
И уютней, кажется, - на вокзале.

Как мне жаль витых, полутемных лестниц,
осторожной нежности, пылкой краски
на ланитах трепетных тех прелестниц -
танцовщицы-лексики в полумаске,
Афродиты - вестниц!

Арлекина жаль мне, и Коломбину,
и Пьеро... Раскиданы их наряды...
Как футляр разрушенный я покину,
где плескались резво смычки-наяды
в оркестровой яме, врезалась в спину
деревяшка, в уши вливались яды?..

Там моя рука, овладев твоею,
млела негой - тою же, что на сцене
процветала. Там дозволялось ею
ледяной бинокль на ночном колене
находить... Как всё это я сумею
повторить в зияющем, ждущем тлене?


15

Ах, за всё Эрато предъявит счет.
Стоит трубку снять - отчитает рьяно.
Здесь - натяжка грубая, там - просчет.
Вообще - расстроено фортепьяно
бессердечное... Нил, говоришь, течет?
Присмотрись - не слезы ли Адриана?

Погляди: пугающи все пути,
а тебе, бестрепетный, нет и дела.
Как эфеба с Фебом ты ни верти,
ничего не выгорит здесь, прости, -
облетит листва, вот уже зардела...
И в любой купальне легко найти
ледяное тело...

И ревнуют, смертно смутясь, уста
к палимпсесту потному, к тем пустотам
в помпеянском пепле... Плыви, листа
колыбель-могила, по всем широтам -
к Ланселотом слитым, к сплетенным Тотом,
чья печаль - безмерна, чья страсть - чиста!


16

Тирсы наших менад примахались быстро.
Хоть бумажку мните, Орфея рвите,
а Назон и в зимних низовьях Истра
сочиняет плач, Александр - в Тавриде;
и Дедал, замкнув лабиринт, на Крите
дельтаплан выносит - пари сребристо!..
Не обрезать вам путеводной нити.

Не наследство, нет, - но уроки бегства
из угрюмо так обступившей суммы
обстоятельств... Кажется впавшим в детство,
что мертво искусство, мечты заумны,
беспросветны слезы... Нас их соседство
тяготит. - Несите же, крылья шумны!

1993 - 1994


ПИСЬМА ВСЛЕПУЮ

1

За окном гостиницы дивный вид -
виадук, изгибы реки,
купола, купальни... Слепит, юлит,
золотые лижет пески -
не унять теченья. И весь отлит
Ярославль из стылой тоски.

Погляди, остался один каркас -
и волну не бросит к волне...
Торопись, троллейбус! спеши, баркас! -
всё равно вам не слиться, не
совместиться... Так разметало нас -
по стране... увы, по стране.

Я сюда счастливый купить билет
опоздал - и клетка пуста.
Улетела пташка. Не виден след
на слепой белизне листа.
Как совпасть с тобой, как найти ответ -
я не знаю... Спрыгнуть с моста?


2

Ах, иметь, иметь эти мед и медь -
обладать ими, овладевать
и владеть!.. Похожа любовь, заметь,
на диктант - смятенье куда девать?
Гнать - держать, обидеть - терпеть, смотреть...
В паутину смертную звать...

Рисовал учебничек - гон, узда,
задыханье, пар от коней,
цокот, ропот, ветер и пот... Ну да! -
улизнувший Улисс, Эней,
аргонавты - жаркая шерсть, звезда -
золотая, спящая в ней...

И стихи, я знаю, звезде, езде,
корабельной качке сродни:
неизвестно где - в небесах, в воде -
ледяные скользят огни,
проплывает облако... Всё - везде.
Сердце просит сердце: садни!


3

Пароходик праздный бежал, речной
катерок - баюкал, качал
на волне... Ах, волжский простор ночной,
монастырь, скрипучий причал...
Боже мой, какое Ничто со мной -
пустота, молчанье Начал!

Золотое, да только не то, Кольцо...
И руно не то... Так к чему ж
на летящей палубе пить винцо
и нести легчайшую чушь,
сознавая, что выдает лицо
всю твою сердечную сушь?

Лепетал столичный дичок-бычок
про журнал... Но, вроде зеркал,
отразили чьи-то зрачки - молчок! -
вдруг твой тайный, тусклый накал:
тот же беглый ужас, немой щелчок -
волчий страх, овечий оскал...

От Тоски великой не спрячешь глаз:
сто обличий милых у ней,
пятьдесят двуполых прекрасных рас -
ближних, дальних... Плыви, Эней,
чуть не плача. Запад уже погас,
а восток и того черней.


4

А потом прогуливались оне
у гостиницы, на берегу...
Эти губы свежие... Что же мне
тут сказать - «ах, знаю... угу»? -
Грядка жмется к грядке, стерня - к стерне,
и у ветки ветка в долгу?

Тот, Сафо спроси, богоравен, кто
замирает подле того,
кто пугливо думает: нет, не то...
Пожалеем вместе его!
И себя. И всех... Никогда, никто
не поймет. Никто - никого.

Лучше шумной шайкой шататься, да! -
заслоняя мрак ерундой...
От себя речная бежит вода,
становясь речною водой.
Нет у Волги с Которослью стыда...
Хорошо быть водой, звездой.


5

И слова бесплотные «ай лав ю»,
пьяный шепот жаркий - ах, всё игра!
Или мы с тобою уже в раю -
невесомей пуха, вольней пера?..
С кем ты пьешь в чуть слышном, чужом краю,
недоступном оку? И кто твою
наготу баюкает до утра?

Кто уста целует твои? Ладонь
чья течет от шеи к бедру?..
Да, ревную. Да, я умру - лишь тронь.
А не тронешь - тоже умру.
Словно в коже влажный разлит огонь,
на аркане тянут к костру.


6

Ничего на свете нет - моего,
твоего. Ночные тела
и дневные жесты - лишь тень Того,
Кто давным-давно удила
отпустил, в Эдеме еще... И всё ж
неизбежен тщетный испуг?
Так листва, дрожа, шелестит: «Не трожь!» -
и бежит из тысячи рук...
Разве худо птичке в стальной сети,
жеребцу - в упряжке, а нам - вдвоем?
В золотое царство меня впусти
Диотиминых идиом.


7

Сколько раз я видел тебя - три раза?..
Словно две случайно слились
клетки («Смерть сладка», - не пустая фраза!) -
и растет нежданная жизнь.

Слыша голос твой, я схожу с ума: ты
дышишь в ухо, кажется - вот...
Целый год несет надо мной стигматы -
всё, что есть у нас, - небосвод.

Я как будто умер - тогда, в апреле -
и воскрес... В бесстыжую речь
то, что сам понимаю едва я, еле-
еле, разве можно облечь?

Ты приедешь? Щелкнет замок в прихожей?..
На вопрос - нелепый, немой -
только жаркой можно ответить кожей -
розоватой, как снег зимой.


8

Что чуткая прелесть ланья -
пугливой души тюрьма?..
От жалости и желанья
вот-вот я сойду с ума.

Мне хочется сделать больно
тебе, изнежить, убить, -
звонче, чем мяч волейбольный,
вольно тебя любить.

Следить, как ты - умирая,
с полуpаскрытым ртом -
ломишься в двери рая...
как воскресаешь потом.


1993 - 1994


ТАРО

ДЖОКЕР, ИЛИ НАД МОГИЛОЮ КУЗМИНА

И те касаний тел хотели -
приснись ему в могильном сне...
Не здесь, в земле, а там, в постели,
лежать с тобой сегодня... мне?
Тот облетелый волос клена
оставь - как знак ночной тщеты...
Коснусь влюбленно, умиленно -
и рук и мрамора... Но ты
так пальцем трогаешь резную
музыки запись на плите,
что если я тебя ревную,
то только к этой наготе.



1. МАГ

Мир похож на Марио из рассказа -
рот полуpаскрыт, а зрачкам в бреду
мнится нимфа... Мифа цветет проказа,
архетипы дуют в дуду. Стыду
места нет здесь, нет здесь ни в чем отказа -
Гераклит! три раза войду...

Колотись же, сердце, в теснине зыбкой!
Отвечай блаженно-слепой улыбкой
Колдуну безжалостному, лицо!..
Он стоит у столика, жалкий жулик.
Ножик, чашка, палочка, грошик-нулик -
на столе разложены - и кольцо.

Выбирай!.. Но нега живого стана,
андрогин Платона в тени платана,
жемчуга желанья, алмазы слез -
в шапито базарного шарлатана -
только фокус, Марио, лишь гипноз!..

Тяжелеет плоть, удлиняясь тайно...
Это Маг командует - «вира», «майна»?
Но когда спадет пелена -
и самоубийственный выстрел грянет,
на мгновенье Марио ясно станет:
никакого не было Колдуна.


2. ПАПЕССА

Раздувая розовый жар, золу
золотую в пальцах перебирая,
ты трепещешь, жжением роя мглу,
благодать разъято-сырого рая...
Так вольготно в толще воды веслу.
Как скользит оно, замирая!

Тучный червь, буравящий сочный плод?
Нож, увязший в липко текущей дыне?..
Ахамот твой дна не достанет, лот, -
и шербет познанья подобен хине.
Но как сладко, ахнув, сорить в живот
жадно пьющей тщету Шехине!

Не шесток - Святого Петра престол
просквозит свечным распаленным плачем.
Непорочна Сучка, пока твой ствол,
точно папский скипетр, кольцом горячим
держит - перл, янтаpь, серебро, обол...
Мы еще, Премудрая, порыбачим!


3. ИМПЕРАТРИЦА

Словно рыбка верткая - пузыри
снизу вверх роняя, утратив вес
Архимедов, вьется угрем внутри
водоема спешно-немой Гермес -
архетип двувыпуклой цифры «3»,
трепет тренья, антиотвес...

И мои ладони - их три! - круглы,
ибо чрево нежат и грудь.
От сиамских звезд до ворсистой мглы
потакает пальчику путь.
Ах, еще! зудящей вокруг пчелы
всей цветущей плотью побудь! -

Кесарица пасек, Царица птиц,
Мать-Кормилица школяра,
Сеть Причин, Наседка моих яиц, -
скорлупе ж еще не пора
расколоться, магний спалив на блиц
в вечнотемной Тайне нутра?


4. ИМПЕРАТОР

Было только шесть на живых часах
и вот вдруг - двенадцать... Очнись!
Как люблю я ходики эти - страх! -
стрелкой вверх, а гирьками вниз, -

этот дольний маятник - между ног
и секундный шелест - в груди...
Ты не веpил снам? - трепещи, щенок,
на Царя Ночного гляди!

Он сидит на троне. Во лбу - змея,
а в руке - трехмерный объем...
Что мне делать с телом, не знаю я,
но давай - побудем вдвоем.

Лаком мир земной с четырех сторон,
пусть с семи он смертью разит:
ибо царственность это и есть урон -
Тpафальгаp, Цусима, Тильзит.

Посему царей и должно быть два -
вот плывут они, делят плод/т...
Но в итоге - только слова, слова,
пустота страстей - Ахамот.


5. ПАПА

Беззащитный Север закатных глаз
и бесстыжей Африки Юг -
словно сразу несколько разных рас
заключаю в порочный круг.

Гибких мышц раскосый Восток, батут
живота, а ниже - Багдад, батат...
Дай еще нежнее сожму вот тут
этот твой, как Флорида - вольный, штат!

Мое сердце бьется в пяти-шести
сантиметрах трепетных от
твоего... Всю жизнь бы держать в горсти
вечный том длиннот и темнот!

Близоруким варваром в горький Рим
я въезжаю - где же ключи?
Пусть в аду, понтифик, с тобой сгорим -
приручи меня, залучи...

Крест увенчан шаром Земным - все три
Мира слиты, Зло и Добро...
О, какое чудо растет внутри -
pаспиpает кpуто pебро!


6. ЛЮБОВНИКИ, ИЛИ ЖЕНИТЬБА

Я, факир, в глаза целовал змею,
и держал губами огонь,
и глотал каспийскую соль твою...
О, как пахла - смертью в ночном бою,
гладкой болью - после ладонь!

От горячих пальцев отнять руки
был не в силах. Сердце до ста
дорастало. Вена, синей реки,
уносила в сумрак уста...
За соломинку гробовой доски
я схвачусь - за джонку листа.

Напишу: те знойные дни, те сны
наяву... Те ночи, когда
все наряды стали душе тесны
и влекла наядой вода -
царскосельской Леты, страстной Десны,
Тибра смерти, Стикса стыда...

Эрмитажный мрамор сиял - Гермес,
Дионис, Парис, Антиной...
Красоты земной кипарисный лес
обступал живою стеной.
Всё дышало, пело, имело вес -
мое счастье владело мной.

Батарейку вкладывали мне в грудь,
как в фонарик, - и тлел вольфрам...
У кого просить, чтоб когда-нибудь
возвратили телесность снам -
воскресили, сладкую эту жуть
вечной жизни вернули нам?


7. КОЛЕСНИЦА

Сняты шлемы и латы. Сваты -
на плечах: Урим и Туммим...
Потому что все мы - солдаты
и смертельную боль таим.
Потому что продолговаты
вещи нежности, слава им!

И вокруг бетонного куба,
где курсанта сонный курсант
беззащитно целует в губы,
я кружу, словно диверсант...
Ратным мальчикам что Гекуба?..
Одуванчиковый десант!

Бисер лунного апогея
и морзянки призывный свист...
Скажешь: жалкое сердце гея
как осиновый бьется лист?
Но не Игоря, не Сергея
я люблю - тебя, мой связист.

Вертолет мне трепетный снится -
твои радужные глаза -
ветровых ресниц колесница,
ослепительных спиц гроза,
всех небесных криниц темница,
всех ключей подземных лоза!


8. СПРАВЕДЛИВОСТЬ, ИЛИ ЮСТИЦИЯ

Становился вечером вновь ручным -
и о мире мы сволочном
забывали, воском сочась свечным,
трепеща в свеченье ночном.

Колотилось сердце в речной груди,
замирало. Жаркой, живой
наготой - «возьми» - говорил - «войди,
приюти» - ладоням - «я твой!»

Коромысло лодочки, крепкий руль,
на устах - вкус пены морской...
Как назвать пылающий тот июль,
те весы Киприды «тоской»?..

Только знаю: греческому огню
кипарис и тис нипочем:
воскресает умерший на корню -
и прекрасен крест за плечом.

Оперенье Зевса или Христа
равновесьем шумным - шепни -
окрыляло? Чьи целовал уста
в гефсиманской пряной тени?


9. ОТШЕЛЬНИК

Эти грозные друзы прибоя,
этот горный хрусталь проливной...
Голубое пыланье, любое...
Кто-то дышит у нас за спиной.

И не знаю, кого я ревную
среди капель целующих, струй...
В ледяную градирню ночную
погрузи, только «я» не воруй.

Ибо влажное «ты» не разделишь
на двоих, если зонтика три...
Рушишь воды и кроны шевелишь,
даже сердце сжимаешь внутри. -

Одного, Драгоценный, не можешь -
погасить нашу душную спесь.
Оттого так терзаешь и гложешь -
подаешь зеркала... Занавесь!

Созерцатель соседнего пыла,
так что капля шипит на щеке,
жду - когда же всё то, что томило,
в шумном люке исчезнет, в песке.

О, тогда лишь, когда нас - бесполо,
безъязыко - с дырявой кормы
смоет вольной волною Глагола,
мы полюбим размытое «мы».


10. КОЛЕСО ФОРТУНЫ

До ада ближе, чем до Багдада.
И по ночам корабельной крысой
мечется сердце - Шехерезада...
Что эти пляски старухе лысой?
Что эти сказки - об Аладине,
о паладине, о мореходе -
выросшей вдруг леденцовой льдине,
в южных морях, при ясной погоде?..
Тщетно крути колесо, Фортуна,
вялой волною! Тони, лоханка,
выменяв дырку в своем борту на
пыл «Стерегущего» или Ханко!
Алые все отворяй кингстоны,
пей океан из фонтанной пасти -
о, эти соли живые! Стоны
слушай, не ведая - смерти, страсти...
Кто там - Анубис, Тифон, Геката?
Смена немая зимы и лета?
Запад восхода? Восток заката? -
Только зеркальная грань валета,
только двойная тоска Нарцисса -
взаимоотражение «я» в «ты»...
Нет ни движенья, ни веса, крыса!
Не аргонавты мы - астронавты...
Смерть не страшна и жизнь невозможна,
сердце по кругу бежит тревожно.


11. СИЛА

Было в городе зыбко и жарко -
к языку прилипали слова.
По лекалу кроила байдарка
острием острова-рукава.
Леску жизни вокзальная Парка
обрезала... Я помню едва:
похоть улицы, смрад зоопарка,
золотое отчаянье льва...

Так томился ты, запертый в клетке
мною (мне бы хотелось - в грудной)...
Дай мне сонные эти таблетки -
и танцующий зной площадной,
и касанье кладбищенской ветки,
и пылание плоти родной!..
Время - вроде рулетки, монетки, -
смертный выигрыш лепты сквозной.

Вид на шпиль из расширенных окон,
зелень волн, тополиный балкон...
Не составить из зримых волокон
свет, на нас нисходивший... с икон?..
Я смотрю в голубой потолок: он
знает, что я поставил на кон.


12. ВИСЕЛЬНИК

Брат Иуда, отец мандрагоры,
знаю: дело твое керосин!..
Палестинские синие горы
и серебряный шорох осин...
И паломник немой очарован
дымкой новозаветных высот.
Но не им, а тобой поцелован
Тот, Кто крест всепрощенья несет...
Вижу: целое море заката
и огней золотистых щепоть...
Увеличена так и разъята
у задушенных грешная плоть!..
Жизнь - лишь помесь синкопы и смуты:
тех - повесить, а этих - распять...
Но на сходе последней минуты
Он тебя поцелует опять.


13. СМЕРТЬ

Овальный блик фотоэмали:
счастливый фавн лет двадцати...
Когда его вот так снимали,
могло ли в голову прийти?..
Банально, знаешь ли, и жутко...
В сети кладбищенских аллей
паучья трепетная шутка -
еще смешнее и пошлей...
Неладно в Даннии, прохладно -
и я шепчу тебе: «Пошли!»
Но ты всё жалобно и жадно
глядишь на тленника земли.


14. УМЕРЕННОСТЬ

Из пустого в порожнее воду,
воздух, землю, огонь, - ото всех
правил реализуя свободу
и законных не зная помех
сострадания, - переливаю,
на листе подражая Творцу...
Только что ж это - сам я сгораю
и горячую соль по лицу
растираю, столь вольно играя?
Скоро гвозди в ладони вобьют...
А какое видение рая
озаряло, ты помнишь, дебют!
Сфер вращенье и пенье гармоний,
вообще - сообща, заодно...
Зной мученья и едкий аммоний -
плащаницы голгофской пятно.


15. ПАН, ИЛИ ДЬЯВОЛ

Лишь глаза закрою, что ни
ночь, - растет, дуреет
плоть под тяжестью ладони -
и почтовым реет
голубем к тебе - такому,
господи, далекому, -
мрак подкатывает комом
к горлу, сердце ёкает...

Я хочу тебя - такого:
горького, ночного,
заключенного в оковы,
ключевого - снова...
ах, забыл я это слово -
термин птицелова:
сизым оловом - основа,
на просвет - лилово...

Слово - доблестней тюльпана
в его юной лени...
Как мы баловали Пана,
милого оленя!
Ни единой не поверю
византийской сплетне...
Я люблю тебя, как зверя -
зверь в юдоли летней...

Ах, на фавновой поляне
станем на колени.
«Мы - олени? - спросим. - Лани?
Лани - мы? Олени?..»


16. МОЛНИЯ, ИЛИ НЕБЕСНЫЙ ОГОНЬ

Долго башня гордая строится -
быстро рушится и горит...
Здравствуй, чистое пламя Троицы -
Слово, Дух Святой, Параклит!

Чем утешишь?.. Сердце расколото,
не разъяв Любви и греха,
и течет никчемное золото -
амальгама, плазма стиха.

Это мнилось пресуществлением?
Пресен хлеб и кисло вино...
Даже к Отчим припасть коленям я
не могу - уже не дано.

Ни стигмата, ни теплой ветоши,
ни борений потных в ночи,
ни кормлений, ни брений нет уже -
лишь поля, разряды, лучи...

Знать хотя бы - какой заряд несу?
Кто добрей - помолится ль за?..
К небольшому, частному Патмосу,
назревая, скачет гроза.


17. ЗВЕЗДА

Что-то школьное: если о шерсть янтарь
потереть, он станет теплей,
горячей... Шепни мне - ты чей?.. ошпарь
из пищалей всех и щелей...

На струне дрожащей горяч смычок,
обжигают скрипку щекой...
Вот и жизнь - такой звуковой сачок
для вмещенья жизни другой.

Что еще мне сделать с тобою - съесть,
задушить, живот распороть?..
Как изжить телесную прелесть - лесть
Божеству, волшебную плоть?

Так, в капкан попавшись, целует зверь
сталь - до смерти гложет, грызет...
Будет больно-больно, но ты поверь:
Богоматерь и нас спасет!

Не Танжер мне снится, Звезда Морей,
а безлюдный южный атолл.
Накрени же парусник наш скорей,
запали-ка пиратский тол!

Пусть взорвется боеприпас внутри
каравеллы - разве нельзя? -
и матросы русые пузыри
пусть пускают, в бездну скользя.

Их тела безвольные в глубь неси,
обнимая, - слаще конца
не бывает, ласковее... Спаси
лишь меня и тезку-юнца!..

На непуганый вынеси нас песок,
где семь пятниц будет на не-
деле, козы, кокосовых пальм лесок,
птицы в небе, рыбы в волне.

Где такая полная бирюза,
что и время двинется вспять.
Где и днем и ночью его глаза
будут звездами мне сиять.


18. ЛУНА

На мальчишек патлатых, в потертых
шортах, жадно глазами косил...
Ах, во всех разогретых ретортах
одинаковый булькает ил,
та же самая жажда вздымает
кровь - и в море родное несет...
Но, играя, любой понимает:
хрупких стенок никто не спасет.

И люблю я бесстрашно сорящий
средиземной соленой слюной
этот зрящий, тоскующий, зряшный
Диотимы магнит полюсной -
кpаткосpочной и сладостной плоти
извожденье идеей зазря...
Лишь досадно, что в нашем приплоде -
только ангелы, пыл словаря.


19. СОЛНЦЕ

Не волной морской, не петлей, не пулей, -
а сейчас вот сердце в груди
разорвется... Всё, что не ты, на стуле,
на полу оставь - и иди
вязким светом в липкий постельный улей...
По ночам у нас не темно в июле -
я хочу тебя, погляди!

Хорошо, в разметанной плоти лежа,
как в овсах, тобою дыша,
умирать... Всё это лишь дрожь и кожа,
но внутри, ты знаешь, душа.
И на жаркий шепот она похожа -
на волшебные «эль» и «ша»...

Мотылька ладонью ловил ночного -
и теперь вот пальцы в пыльце...
Как сияет брызгами соли слово,
как слепит, кончаясь на «це»!
Спи... А солнце светит с востока снова,
и всё славно будет - в конце.


20. СУДНЫЙ ДЕНЬ

Этим купальщиком юным, на Каменном
острове нами увиденным с мостика,
стать бы, чтоб в каре-зеленом и пламенном
зренье пылать твоем - милая гностика,
печь Даниилова, тайное знание...
Сладостны жжения жизни животные -
сердце отбойное, страсти стенание,
угли подкожные, вдохи подводные...

Как я люблю тебя - старый и жалобный!
Кажется, был бы моложе и краше я,
что тот купальщик - проточный, трехпалубный,
тысячепарусный, - самое страшное
произошло бы: живые б ослепли,
мертвые встали б из праха, взирая
на Апокалипсис - в розовом пепле
сердце сливается с сердцем, сгорая.


21. МИР, ИЛИ ОБРАТНАЯ ПЕРСПЕКТИВА

Чешуя сазанья, перо фазанье...
Но не ясно: как там - в огне, в земле? -
Расскажи, послушник, про осязанье,
про резьбу морозную на стекле...

Мастер прозы вкрадчивой (с листопадом
среднерусским сравнивали), свечным
язычком согрет ли ты за распадом -
благовестным солнцем ночным?

О, поведай: шире ль вдали аллея,
чем вблизи, воскрес ли отвес,
флорентийской Флоры-весны милее
наважденье зыбких небес?

Гностик, мистик оптики, сдутый листик,
пленник свастик, формул схоласт, -
хорошо ли Слову в сетях баллистик?
Не гнетет ли азбук балласт?..

Не сужу. И я ведь Отца и Сына
позабуду ради словца,
ради прелести... Шелести, осина!
Начинается мир с конца!

И, пытаясь зримое слить с незримым,
мы встречаем бесов в лесу, -
потому и названы Третьим Римом:
за красоты - соты, красу.


1994


РАЗНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

* * *

Виноградники Арля, луга Живерни -
чистота ослепительной тверди...
Где мучительный зной, и тупые слепни,
и тоска, и отчаянье смерти?
Но скажи: это бегство из тесных одежд,
ускользанье от тягостной жизни -
наилучшая из воплощенных надежд
на бессмертье иль скрипка на тризне?

Шоколад принесут, прочитают письмо,
поразят Ниагарой фасада...
Или самосознанье презрело само
умиранье, за гранью распада
продолжаясь неверным свеченьем гардин,
фосфорическим - о, непосильно! -
разложеньем подземным, как думал один
евразиец безумный из Вильно?

На холщовое счастье гляжу, не дыша.
И гонимая Светом с Востока -
ей тут нечего делать - уходит душа.
Но не слишком ли плата жестока -
претерпеть перламутром кишащих мазков
и пуантами мертвого цвета
воскрешенье в чаду миллионов веков -
за истому короткого лета?


НОВЫЙ ЛАМАРК

Все слова - пустые Митилены,
полый Крит, сомнительный Милет,
зыбких тел белковые обмены,
слизисто-обманный амулет.

Где плодитесь, мнимые? В мембране,
в Амалфее зуммеров, в ушной
раковине?.. В рок рогатый, а не
в шахматы играете со мной?

В серный рай сырой по переписке?..
Высшей марки мерка: меркнет мрак -
и резцом врезает риски риска
трепет в пропасть сбросивший Ламарк.

Не в аду - в рогатости бесполой
вспоминаю с ревностью немой:
воздух - питый каждой альвеолой,
звук - игравший радужно со мной.

И двоичность - мальчика Ахилла,
кинувшего пряжу оттого,
что сама собою липла Скилла
стали к силе мускульной его.

И люблю, рисковый дельфинарий,
твой фонем-оракулов пролом -
сор речей, шугу рычащих арий,
чешуи звенящий бурелом!


* * *

Живопись, и музыка, и тела
     легкое сверло...
Только им, не знающим предела
под луной, вольготно и светло.
И психея тоже бы хотела
им служить, но ей не повезло.

Дрожь струны; гончарный круг балета,
     косный ком
В вазу претворяющий, - и эта
буря красок... Счастлив, кто влеком
слухом, зреньем, треньем - Параклета
     трепетным силком!

Им-то что - на стоязыкой пленке
очевидным, значимым вне слов -
эти лодки Логоса и джонки
Смысла, Причащения улов?
Ах, легки! - шумерки, вавилонки...
И плывут - плывут поверх голов.

Что же ты, сверкающий как рыба
в пасмурных пучинах языка,
льнешь к веслу лоснящемуся? Либо
     воля, либо ласка рыбака -
леска... Выжить в ней едва ль смогли б, а
     всё влечет горячая рука...

Милых птиц скликающий Евгений
     всё недосчитается одной
верткой рыбки... Выбрать царство теней
иль Пресуществленья перегной -
братство инфузорий и растений,
водорослей, крестных средостений
     или гордый мрамор ледяной?

1991


НА СМЕРТЬ МУЗ

Где Аполлона сладостный гарем?
Остался от девического хора
лишь циркуль танцевальных теорем -
Урания, увы, и Терпсихора.

Да и они - у полосатых звезд,
у снизу вверх зачеркнутых восьмерок...
Усни! Не скрипнет Кировский помост,
не озарится Пулковский пригорок.

Фиал Евтерпы, Мельпомены пыл -
облезлая мечта дегенерата...
Спи! И не смей касаться, некрофил,
адипацира Клио и Эрато.

Как те, в цвету, бывали горячи, -
как, «ах, еще!» - шепча, сникали к поту...
Плачь! Кончилось - и начали врачи-
патологоанатомы работу.

У, черви филологии!.. Что им,
личинкам, неотзывчивые чрева?
Но мы... Как раздраженье утаим -
незавершенье, жженье перегрева?..

Прощайте, Сестры... Хрупкий вертолет,
вас несший, встретил твердь непуховую.
Вот обелиск... Но не слезу прольет
здесь бард, а дрожь... бессмысленно-живую.


АПОЛЛОН В МЕХАХ

           Это ведь Феб постучался к нам в дверь прекрасной стопою.
           Каллимах. К Аполлону

Барская шуба - барсова шкура.
     Мцыри, в рычащем меху
вьющийся. Марсиева синекура...
     Ху, разберемся, из ху? -
Дафнины лавры и бурка хевсура,
      Бозио в зимнем пуху...

Кто же, в тулупчике заячьем ката -
      словно Назон в зипуне,
светит косматой звездою заката
      заледенелой стране -
родине лютопевучего мата,
      кто же в кизячном огне
шепчет: «Смотри, первородство космато
      и чечевично вполне»?

Сжатый небесной Медведицей, в ахе
      с Агнцем предчувствуя связь,
кто мусоводит здесь в снежной папахе -
      ох, не валашский ли князь?..
Что Леопольд их и Сад в прибабахе -
      жалкие язь и карась!

Наш-то похлеще вервольф и подлещик -
      в шубе вороньей песец голубой,
щук оперенных скорняк и нарезчик
славы, по сердцу ведущий резьбой
страха, пером бородатым, - помещик,
мнимости в Крым выводящий гурьбой!


* * *

           Г. Ф. Комарову

Вологды кулек измятый,
липкий, кинутый в пыли, -
прах разъятый и косматый,
буераки и комли, -
удивлюсь я, - пахнет мятой,
сумасшествием чреватой...

Виновато округли
над лазурью изумленье
резвой ласточки резной!
Средиземного томленья
занеси зеленый зной
сквозь зияние глазной
линзы в зимние селенья
мысли - в хаос волостной
веры, страха, умиленья -
в хрупкий домик подвесной!


* * *

Четыре, две и три -
загадка для Эдипа.
Скорей с лица сотри
гримасы прототипа,
из-под тяжелых век
расчисленного рока
смотри: се - Человек,
у смертного порога
Небесного Отца
молящий: «Или, или!..» -
как будто два конца
углем соединили.

Зеницы меркнет шар,
и голень перебита...
Но углеродный дар
горящего графита,
как и слиянья пыл,
не скрыть под пеленою.
Кто парус округлил
беременной волною -
для крестного костра
и пламенного лова,
Десятая Сестра,
рождающая Слово?


* * *

Сочиняя вирши, впадая в грех
      Кантемира, девичий стыд
не сберечь: клубится козлиный мех
от пупка до пыльных копыт,
и магнитно манит надменный смех
      Аонид либидо обид.

Аполлон в кайсацких снегах, в мехах.
      Псевдомарсий. Захер-Назон...
Всех укутал в барские шкуры - вах! -
август. А уж зимний сезон
пантеон встречает полком папах-
      паханов... Колхида, Язон!

Здесь кентавр на резвых подруг тайком
      жеребячьим косит белком -
и дриады, сбившись в пугливый ком,
      улепетывают леском.

Здесь оваций гул и красавиц стать
      зарифмованы номерком...
Все встают. А как же, Приап, не встать
на колонном сходе таком?
Петь и нравиться, вымпелом щек блистать,
      обольщать стишком-колобком!

Так и я пытаюсь тебя пленить
      расторопной рифмы силком,
Каллиопу - оп-па! - с Эрато слить,
жизнь и смерть стянуть узелком...

      Что паук, сучу золотую нить.


* * *

Как зрачок - сужается, немея,
осязанье, раненное влет:
алый спирт укола Саломея
ледяной соломинкою пьет.

Чтобы плоть пугливо обомлела,
опусти зеленые глаза,
соловей с иглою, Филомела,
коновалка дактилей, оса!

Эсмеральда милая... К лицу ей,
кровососке, саван голубой,
лунный хлопок... Ладно, потанцуем -
пусть мое становится тобой.

Не стекло, а крылышко Амура,
стрекозино слито со стеклом, -
и растет стеклярус Реомюра,
ледяным питается теплом.

Говоришь, не хватит капилляра? -
мир универсален, погляди:
весь - из боли-сладости-кошмара-
соли-льда-стеснения-в-груди...


* * *

           Les amoureux fervents...
          Baudelaire


Как скопидомы умозрений
иль мореплаватели тел,
и я, под занавес, с коленей
кота сгонять бы не хотел.

И пресыщенья идол, в сладкой
тоске тысячелетних поз,
меня смущал бы, как разгадкой -
Эдипу заданный вопрос...

Дыши ленивей опахала,
Эреба вечная заря, -
внутри пушистого опала
и пышущего янтаря!

Пусть, словно страсть, четверонога
душа, искрящая во тьму, -
пресуществленье зверя в Бога
в тебе мерещилось ему.



СОЛНЕЧНЫЕ ЧАСЫ

          Herr, es ist Zeit!..
           Rilke

«Палило весь август. Но баста!
Отбрось-ка гигантскую Тень
на всё - остуди для контраста
и ветер пусти за плетень,
за шиворот сада, в котором
плоды добирают свой яд, -
пусть «вечность!» все гномоны хором
певцам сумасшедшим твердят.
Последняя стынет минута -
и пир земледела грядет.
Не строивший летом приюта
за Летой уют не найдет.
Он письма бессмысленно пишет,
бесцельно плутает в саду.
Но сад позолотою вышит -
холодным пыланьем в аду».

О да! прозорливый германец,
готических смыслов истец:
зимы схематический глянец -
соблазн, а не полный конец.
Ноумен сокрыт в феномене -
так мнимые летние дни
способны отбрасывать тени
в грядущей всеобщей Тени.
И строфы - не фотобумага,
где образы взяты гуртом,
но поиски Слога и Блага,
прижизненный будущий дом.


ПЕРВЫЙ ТРАМВАЙ

Морионовою ранью
грань дрожащего стекла,
отрезая грань за гранью,
к грани трезвости влекла.
Рельсы - повод к истиранью
мглы и пакли: отлегла.

В искрах скрежета сырого
сквозь морозные звонки
вижу: розово, сурово
плато выпуклой реки -
белый плат, плутанья слова
плата - смыслу вопреки.

Плот реки голубоватый -
как из платиновых плит...
Плодоносит плутоватый,
лисьим хвостиком юлит,
звука сахарною ватой
взят и патокой облит, -

и спешит кареткой спорой
по горбатой арке вброд -
над рекой голубоперой,
как пергамент первых од, -
щучьим счастьем и Фаворой
перламутра полный рот.

Всё вокруг сравню с тобою
и пыланием на льне...
Хорошо мне, как ковбою -
в неразгаданной стране,
плыть бумагой голубою -
плотной, пламенной вполне!


* * *

          Алексею Кирдянову

Мне зеленая Босния снится -
в буроватых потеках, Шуша -
неживая... Мешает ресница
биться сердцу, душманит душа -
и в ушке карандашном теснится,
душный ужас исчиркать спеша.

Слыша трубчатый шорох Ташкента,
дробь Дербента и дрожь Душанбе,
ощущаю: пожизненна рента,
что с пристрастием числят тебе,
и аорта - не липкая лента -
обвила урожай на гербе.

Ты в одной из рычащих империй
жил. Распад - не разъезд, а распад.
Потому и клянутся потерей
у гробниц - как в саркоме хрипят.
Не вернуть плоскогорий и прерий -
и не нужно, но точно распят.

И как после падения Рима -
не дождется Византий письма...
Утешаться ли тем, что незримо
и за гранью земного ума:
тем, что смертью одной оборима,
только крестными муками тьма?

Да и столь ли блажен посетивший
здешний пышно цветущий погост
в роковые часы - опустивший
пред ордой небожителей мост,
зрящий сумрак, полмира застивший,
и закат вампирических звезд?


1993 - 1995


АПОСТЕРИОРИ

1

Я глаза раскрою во тьме, а ты
воплотись, приснись наяву
теплотою дышащей наготы:
это ветер клонит траву,
а теченье - водоросли... Чисты
мои помыслы: я плыву.

Я целую губы, ключицы, грудь -
и Гольфстрим несет меня вниз...
Ах, шепни - что любишь! Ах, всё забудь,
на устах моих задохнись,
захлебнись - и всхлипни, и, словно ртуть,
из ладоней вырвись, вернись!..

Разве пальцы гибкие утаят
от моих, бесстыжих, твою...
золотую флейту... как этот лад
мне назвать еще - «оэлью»?..
Пусть спалит мне рот мусикийский яд,
пусть убьет меня - ай лав ю.


2

Целовались в парке - и страх стыда
трепетал, метался и гас.
Пусть текут прохожие, как вода,
изумленно глядя на нас:
положи мне голову вот сюда -
вот сюда, я спячу сейчас!

Аравийский запах твоих кудрей
и Кааба черных зрачков
говорили, кажется: ночь мудрей
очевидной толщи веков,
ночь сама прошепчет: «Бери скорей!»
Но я днем пылал, бестолков.

А когда темнело, то я немел,
замирал, не смел, не умел -
неумел, несмел: лишь пучок омел,
а не мрамор крепкий, не мел...

Все слова - лишь звонкая медь монет,
все писанья - ветер, прости.
Ничего на трепетном свете нет,
кроме сердца в тесной сети
смертоносной плоти: Творцу вослед
я могу рукой провести -
от ребра к бедру, миллионы лет
и все расы стиснуть в горсти!


3

Колотилось сеpдце - и я зачал,
и pожаю в муках слова...
Как в начале тех золотых Начал,
нас с тобою - тpи, а не два...
Слепо билась лодочка о пpичал.
От любви не умеp едва.

Так пpиносит ангел Благую Весть
под шиpоким шумным кpылом.
И боюсь, да угль утешенья весь
пpинимаю я: поделом
эта боль и pадость. Еще отвесь!..
Пусть живым нас свяжут узлом.

Или мы не знаем: зачем сеpдца
пpижигаем, ночью кого
ищем - жадно, суетно, без конца
и начала, тычась?.. - Его.
Твоего во тьме отличить лица
невозможно от моего.


4

Стыдно-стыдно и сладко-сладко
вспоминать позор и разбой
тех полночных дней: лихорадка,
умиранья зной голубой...
Жизнь - души и плоти мулатка,
что подушка, пахла тобой.

Было жалко смывать наутро
твою суть с ладоней и уст...
О, какая там Камасутра! -
смертоносно вспыхнувший куст,
перламутра звездного пудра, -
а не «коитус» и «воллюст»...

Пусть спалят! Пусть отрубят всё, что
помешает нашей любви!..
Не в рожок трубящая почта
на восток, а сердце - плыви
чеpным солнцем... А ночь-то, ночь-то! -
словно жженку зажгли в кpови.


5

Отстаньте! Показать любовь -
не тычьте пальцем в двойню
соприкасающихся лбов...
Висконти в «Гибели богов»
устраивает бойню.

И каждое из этих тел,
изъеденных сознаньем, -
могло б! А ты б не захотел -
их пpизpачным сияньям,
зияньям, дивной пустоте
и кажимости полой -
ответить? В полной немоте,
в бессмысленности голой?

Готов, готов! И ничего
на свете нет иного...
Под маршик сердца моего
марионеткой снова
шагает Гельмут взад-вперед...
Дурная оперетта?
О, да! Сам черт не разберет
кровавого либретто.

И нас когда-нибудь убьют.
Дай поцелую в губы!
Ты - мой! Пусть несколько минут -
жара оленьей шубы,
а после - вешалка, петля...
Уже не страшно: я же -
твой, ты же - мой. Ты - мой? Земля
не разлучит нас даже.

Лишь дрожь слипающихся кож
и радужек сличенье...
Ночь хороша, а ты пригож.
И все, без исключенья,
сполна заплатят. Ну и что ж...
Ты так на Людвига похож
в пылу ожесточенья!


6

Он глядит на серебряном талере вправо:
если б мог - повернулся б спиной
к бородатой Баварии, мыслящей здраво,
к летаргической дури пивной,
к литургии, взметенной органною бурей...
Его вензель начертан багром...
О, выращивать фюреров впору и фурий -
там, где Вагнер раскатывал гром!

Променявшего царство на ментика фантик,
на чужую минутную плоть,
чем утешу тебя, пpедпоследний романтик,
венценосный безумец?.. Господь,
милосердно пошли его сабельной свите,
его конюхам юным, ему -
если и не блаженство в слепящем зените -
то ночную безгласную тьму...


7

Как перья первоклассник в ранец
сует, фасеткой всякий блиц -
минутных антиноев глянец,
соблазн атласных небылиц, -
спеша рассеянно по кругу
никелированных минут,
бери! А резвую подругу
они позвать не преминут.
Ведь, что бы маятник ни тикал,
он бесконечностью застыл -
в часы песочные тестикул,
в пустое равновесье сил...
Все цифры звучные похожи -
в них нет ни «завтра», ни «вчера», -
что родинки на смуглой коже,
считаемые до утра.


8

Рыбка, рыбка верткая, пузыри
снизу вверх роняет, теряет вес -
и плывет, воскресши, - смотри, смотри! -
не Гермес, а антиотвес.
На ладонь, неверный Фома, бери
воплощенье жарких небес.

Деревянный ихтис живой - Исус
Божий Сын Спаситель Христос -
это Ты: сладчайший и страстный груз,
крестовина радостных слез,
претворенный в тело и кровь союз
золотистых зерен и лоз!


9

Искать золотую иголку
в сплетеньях соломы и лоз,
немыми губами подолгу
вымаливать зарево слез, -
исследовать - о, накололо б! -
набобом цветущих завес
атлас загорелый и жёлоб -
коричный тропический лес...

Верни же мне горечь морскую,
пусть птичка кукует до ста!..
Мне пусто. Ты слышишь: тоскую
и опустошаю уста -
обманутой рыбкой. Мне нечем
дышать. О, свяжи кислород!
Рыдающим морем залечим
шурфы и пещеры пород.

Мне плохо. Не пахнут ладони
Эдемом распластанных глин.
Холопом и олухом в лоне
гнездится скучающий Клин.
Он не понимает. А как ты
ему, дураку, объяснишь
такие большие антракты,
такую мышиную тишь?


10

Раскинем карты - поглядим:
вернется ль это лето?
Король червовый - нелюдим.
Пикового валета
не выпадает - потому,
что он лежит с бубновым...
«Сними», - скажу себе. Сниму.
Но та же горечь - в новом
раскладе... Не таро - тавро,
не карты - страх и трепет!..
Но раз ты мне прижег бедро,
никто нас не разлепит.


1994 - 1995


ПРЕОБРАЖЕНИЕ

1

Твоя ладонь полубезвольная
и пальцев гибкие побеги -
напоминание окольное
о жалобе ночной и неге.

Любовь, со всеми недомолвками,
таю, как рану ножевую,
в июле, здесь, на поле Волковом,
сжимая - лживую, живую.

Так капля жалуется жёлобу
листа, чуть сложенного жалом,
стекая к мрамоpу - тяжелому
в своем забвенье залежалом.

Не за горой Преображение
и неизбежность отторженья -
разъятье бережного жжения,
дыханья легкого, скольженья...

И я, держась за сухожилия,
за дорогую эпидерму:
«В разлуке выживу, скажи, ли я?
А ты?» - пытаю изотерму

венозной сини - убегание
ее, чтоб стать артериальной
в юдоли смертной полигамии
и первородности повальной...

Что жизнь? Лишь оболочек радужных
сличенье в жарком биатлоне,
соломинка полувзаправдашних
гаданий влажных по ладони?


2

Сердцебиенья ль откровенного,
тепла ль, которым дорожили,
желать от тока переменного,
бегущего в латунной жиле?

Ни тел, ни льна, телами смятого,
ни горьких уст, ни остального...
И - словно лед браслета снятого,
почти остывшего, стального -

пугаюсь я прикосновения
к твоей разгоряченной коже...
Нисколько это говорение
на то молчанье не похоже!

Скамейка в парке вороватая,
пригорок, где мы целовались...
Но даль - стыднее соглядатая:
стоит, насмешливая, пялясь.

Ложись и на бедро мне голову
клади, необладаньем муча...
Сродни расплавленному олову -
в лазури назревает туча.

Вот так пещеристый, наверное,
и ад горит - не догорая,
мечтой прельщая эфемерною
о трогательных кущах рая.


3

Мы шли вдоль пляжа волейбольного -
речного, в Ораниенбауме.
И за твоими было больно мне
следить зрачками: на шлагбауме,

закрывшем железнодорожные
пути, так скачут вспышки красные...
О, эти мускулы подкожные,
тела мучительно-прекрасные!

И нежная твоя бесстыжая
ладонь была такой горячею,
что сердце вздрагивало: вижу я -
ты хочешь убежать, и плачу я -

как тот сатир с ракетой теннисной,
из Юты в ад переезжающий...
Ужасен миллиардопенисный,
тебя манящий и терзающий

наш мир - оптово-одноразовый,
феноменальный... Жарким шепотом,
ах, убивай - еще рассказывай
о том, что называют «опытом»!

Вмещай же боль продолговатую,
души тоска ноуменальная, -
копи терзанья: станут платою
твоей - за обобщенье свальное...

Кровоподтеками засосными
цветет закат, как в пасторали, и
внизу, за розовыми соснами,
играют в полый мяч реалии.


4

И умерли - и похоронены.
Не веришь? - погляди на плиты,
на склепы - Кроноса хоромины...
Тесней, чем страстной ночью, слиты.

Сильней ладоней Диоскуровых
соединились - шуйца в длани...
Что, Свидригайлов, в Троекуровых
рычащем мы найдем чулане?

Смотри на Тютчева с Некрасовым,
в Ничто сошедшихся - не в Ницце,
и не мечтай об одноразовом
придурочно-счастливом шприце!

Всех-всех одною спицей ржавою -
туда, где первогрешно бьется:
сорвавший яблочко державою
земной - подземной выдается.

Но, ядовитое, тогда уже
давай сгрызем напропалую:
пусть стыд оттягивает за уши,
а в губы жадно поцелую!

Как хорошо мне и мучительно
тобою быть в твоем аркане
все сорок умопомрачительных,
в рай возвращенных задыханий!

1994 - 1995


ПЕЙЗАЖ ЗА СТЕКЛОМ

           От меня вечор Леила
          Равнодушно уходила.
          Пушкин. 1836

1

Ничего печальней Луги
нет и санного пути!
Ритуальные услуги,
вечной славы конфетти...

А вокруг - как при Аттиле -
в хаос хижины вросли...
Не вчера ль заколотили
в ларь светило - и везли?

Нет ни счастья, ни злодейства
в мире, губы не криви, -
только пакость лицедейства
и тоска полулюбви.

В талой жиже безразличья,
на безличной скользоте -
нет двуличья и величья,
только - пуля в животе...

Близнецом слепит зеркальным
мира странного излом -
иероглифом наскальным,
ярким слайдом за стеклом.

2

От Леилы до Лолиты
близко - руку протяни:
только речкой и разлиты,
как любовь и смерть, они.

Здесь не Оредежь, а Лета -
нет ревнивее реки...
Ах, страшнее пистолета,
знаю, злые языки.

Но любовь - еще страшнее.
И никак не сладить с ней -
ни моторчику хайвэя,
ни дыханию коней!

«Я люблю Вас, но живого...» -
невозможные слова...
Смерть - рампетка для отлова
Невозможнейшего Слова,
и лишь ей любовь жива.
Все иное - сор, полова,
Ксенофонта Полевого
мемуарная ботва,

славы камфорное масло...
Странно солнцу слыть ручным!
Закатившись, не погасло -
стало пламенем ночным.

И прекрасен вероломный
мир, кротовая нора,
где курчавый мускус темный
завтра будет камфара.

Где сквозь смрад и мускус мумий,
мерзость, пакость тубероз,
сквозь постыдный зной безумий
стебель нежности пророс.

3

Два лицедея в черной коже,
два чернокнижника, с ночным
огнем игравшие... В прихожей,
мне кажется, стелили им.

Два элемента ритуала -
юнцы в сплетении юниц...
Нет, ни на миг не согревала
улыбка карнавальных лиц...
Когда б ухватку коновала
имел я, или власть Фелиц!

До слез, до размыванья масок,
до боли б, до сдиранья кож, -
чтоб косной пошлости подпасок
на человека стал похож...

Воск, видишь ли, от спички тает -
течет, и капля горяча...
Жаль, моментально застывает,
когда без фитиля свеча.

4

Плачущие свечи зажигали,
полотно еловое пасли,
пели - лгали, пили - налегали,
ритуальной ладанкой трясли...
В небесах ли свидимся? В Валгалле?
В элизийской пропасти земли?

Но хрусталь невыстраданной двери
и посмертно-гипсовый овал
были немы: мраморный Сальери
Моцарта в кристалл заколдовал...
Что ресницы - кисть для акварели?
Что уста - когда не целовал?

И послезакатное, ночное
солнце стыло лункой ледяной...
Если хочешь, пальцами свечное
потуши пыланье, мой льняной!..
Водочное счастье сволочное,
шелест непонятный за спиной...

Но, увы, проложенные ватой,
не соприкоснутся два стекла.
Лишь сачок сетчатки вороватой
сладко колет полая игла...
Граммофонный хмель голубоватый,
звездного круженья удила.

5

В стекле, за слоем ваты с пижмой, -
пейзажик дали неподвижной,
как у Марии за плечом.
Резное диво примитива!
Пробиркой в дырочке штатива -
зрачок, просвеченный лучом.

На лоб спадающая прядка -
дорога вьется сладко-сладко
с холма... и я тебя, прости,
хочу - вне прав правопорядка...
Скорей ресницы опусти -

к наперстку лунному на пальце...
Любить - распять... А вот и пяльцы...
Цвети меж Вульф, пока Судьба,
в «богобоязненном скитальце»
воплощена, не скажет: «Ба,

шалишь, наперсница Патрокла!..»
Не тело, а душа продрогла
на непроявленном ветру.
Кому ж, сквозь Джарменовы стекла,
шепчу: «Нет, весь я не умру»?

Что Пизанелло с Пазолини,
когда в эдемской вязнет глине
глаз, как в михайловской - каблук?..
Пожалуйся княжне Алине -
пустым созвучиям, мой друг.

Ведь речь, скорее, о примете,
чем о предмете... Восемь сети
плели зениц, ведя тела
по залам, словно по орбитам,
Иваном Кеплером открытым...
Но астрономия так зла!

6

Сосновый сон тесовый,
где ели - вместо туй...
Тасуй, перетасовывай,
ресницей рай рисуй!

Там слюни пиний в леднике,
близнячья слизь медуз -
наследные последники
постылых слез и Муз.

И те, что - зримей лиственниц,
яснее всех секвой,
прелестниц нетаинственней -
сквозят: «Я - твой нетвой...»

В тоске пустого жжения
уди, дуди в дуду,
сквознячное скольжение
сквожения во льду!

Звени еще елейнее,
стоклювая игла, -
жалчее и желейнее
разлитого стекла!

И, как свирель, в вольере
входи в форельный раж:
не Моцарт и Сальери,
а призрак и мираж!

Дыхания неровного
проветренный предмет...
Но разве теплокровное
дышало мне в ответ?

Смесь ангела и демона -
курчавой тьмы и льна...
Здесь снежная Дездемона
арапу отдана!

Кто нам сердца накалывал
той хвоей из теплиц,
боржомчиком бокаловым? -
Мне и не вспомнить лиц.

7

Снег тяжелый, талый. Ледяное
талое, тяжелое стекло...
Я не Лота с ангелами, Ноя
вспомню: вмятый в месиво свечное
пироскаф, осевший тяжело.

Тягостный ослиный рев гитары,
пьяного курятника угар,
где нечистых тварей обе пары
не могли сложить заветных пар.
Лишь гроза прошла вдоль изобары,
как опара сепии - вдоль фар...

Знаю, так и буду сиротливо
отводить глаза от наготы...
Время отрезвленья и отлива.
«Сизокрылый, где твоя олива?» -
спрашивать нелепо... Где же ты?

8

От Арзрума до Ростова -
вдоволь вьюги и айги,
вдосталь снега холостого,
от лузги, мезги - ни зги...
Пригов, пасынок Хвостова.
Сват Кибиров, брат пурги...
Среди воя их пустого
сбились наши битюги.

Вьются бесы, рой за роем,
ведьму замуж выдают.
«Перестроим, обустроим», -
строем песенку поют...
Рифма, резвая пролаза,
как слеза, слетает с глаз...
Славных-славных дней Кавказа
ослепительный намаз!

Евразийский величавый
дорогой паллиатив...
Мчатся тучи... Снег курчавый -
что твой жаркий негатив!
Рун арийских гексаграмма,
ты и сам - как наши сны:
Иафета сын и Хама,
чадо сказочной страны.

9

Если правду уж совсем
говорить начистоту,
я бы ближним этим всем
предпочел курчавость ту -
предпочел мечте мечту.

Всё равно не гладить льна
и ресниц не целовать:
остановит не цена -
то, что ценник не сорвать.
Только ценность и вольна
в ледяную звать кровать...

Край соблазнов и обид,
где красу свою на суд,
словно ивлоранов твид,
манекенщики несут...
Помнишь, чьей рукой разбит
был божественный сосуд?

Вечной кройки и шитья
огляди кошмарный цех.
Вещь! Да только - не твоя:
чуждый шелк, заемный мех...
Всех смывает без помех
соли жаркая струя,
поделенная на всех.

И любовь шальную пить -
то же самое, что смерть.
Пули связывает нить
лен и пышущую медь.
Страсть не может не убить,
жизнь не может не сгореть.

10

Серый нем зеркал -
но свинцов - ответ:
ты, Батил, ласкал
не Леил, а бред;
не Вафил - бахил,
обжигая, жал...
Спи. Ты - пир бацилл,
логофага жар.

11

У дракона мозг лазурный
и палящие уста...
Перед мраморною урной
обмирает красота.
Но не южный жар бастарда
молодую плоть манит,
а шутиха и петарда -
славы призрачный магнит.

Как в нарзане, в юном льне я,
лунном, зенки искупал.
Всё могло бы быть хмельнее...
Но сильней влечет запал
пиротехника - и хвоя...
Что ж, вот пепел соберут -
будет пенье хоровое,
и Леила - тут как тут.

12

Это имя - липкое, как любовь,
как скользящий жалобный ток, -
отравляет нынче Эраты кровь...
Критик прав: латинский цветок -
фитилек, паросская слизь стыда,
елисейской лексики смех...
Хорошо б добавить немного льда,
нацепить скафандр и доспех,
оковать дыханье в тугую медь,
до чудесных Индий дойти!..
Весь твой сев, защитничек, - только сеть.
Немота сазанья - в сети.

P. S.

Пусть изменщики-сны обманули,
но полны обольщений слова...
Так листву в белотелом июле
мысль о бронзе терзает едва.
И она, шелестя полупьяно,
гладит ветер: горяч и упруг!..
Ах, не Луга - в окне, а Лугано -
юга туго натянутый лук!
И такое боренье со мраком
в парусиновой роще измен,
что поверишь руническим знакам -
троелучию острова Мэн...
А когда к безответному зною
я немой прижимался щекой,
как земля с крутизны - неземною,
мне казалась и смерть - никакой.

Февраль, июль 1995



Единство спаяв мировое
Он гуртом прошел по гурту...
Нас много: нас, может быть, двое -
с мяучащим адом во рту.
Сплоченных извечной задачей:
Благую улещивать Весть
искрящейся шерстью кошачьей -
и дольнего лещика съесть.