Авторы | Проекты | Страница дежурного редактора | Сетевые издания | Литературные блоги | Архив | |
Стихи Стихи после книги«О Чвирике и Чвирке» Из книги «О Чвирике и Чвирке» 28.12.2008 Введенский 17.12.2006 14.05.2006 20.03.2004 12.05.2003 01.01.2002 Четыре времени ночи. Книга стихов. Слушать запись авторского чтения стихов Ольги Мартыновой О стихах Ольга Мартынова, Олег Юрьев: ОКНО В ОКНО СО СМЕРТЬЮ (диалог о последних стихах Елены Шварц)О МУЗЫКЕ ГАГАКУ. ПОВЕСТВОВАТЕЛЬ, ЧИТАТЕЛЬ И ИХ ЧИТАТЕЛИ ВЕНЕЦИЯ В СМЕРТИ О МАНДЕЛЬШТАМЕ О Гейдельберге О Миронове Об Эльге Львовне "О бутылке" С небес в наказанье на землю поверженный... В ЛЕСУ ПОД КЕЛЬНОМ (к стихотворению Елены Шварц "Два надгробья") Стихотворение: дерево ночью в грозу, освещенное молнией Ода на ужас |
Ольга Мартынова, Олег Юрьев ОКНО В ОКНО СО СМЕРТЬЮ Диалог о последних стихах Елены Шварц ОЮ: Почему эта крошечная книга так сильно действует на все чувства? Потому что автор ее умер, скажет простая душа, и в этой почти оскорбительной наивности есть своя правда: ЕШ почти полвека, с шестидесятых годов, дарила нас великими стихами, в последние два — два с половиной десятилетия у нее было издано всё (или почти всё). С середины 90-х годов очередные, если воспользоваться когдатошним совписовским жаргоном, книги выходили по мере их написания (с 1995-го, с «Песни птицы на дне морском», по 1999-й – вообще ежегодно). Все как будто бы привыкли к этой отдельной, как бы находящейся вне литературного цирка, независящей от него веренице книг, в каждой из которых были стихи навсегда. И к стихам навсегда, наверное, тоже привыкли.
Я счастлива, что видела ЕШ в Италии, где она была счастлива. Я думаю, что страшные итальянские сны – не потому что Италия страшна, а потому что Италия пришла в страшный час как утешенье. Но час от этого не стал нестрашным.
Но есть, конечно, и специальный итальянский ужас. Ужас – оборотная сторона всего прекрасного. Страшна карнавальная Венеция в стихотворении “Aqua alta“, написанном 2 декабря 2008 г.: крысенок бросается в воду, лагуна метет площадь кружевной юбкой воды, колокола чеканят последние медяки времен. В “Esprit de Venise“, последнем стихотворении "Перелетной птицы", помеченном 1 марта 2010 года, наводнение спало, а страшный карнавал продолжается. Крысенок превратился в крысу, крыса в купца, купец с лицом на треть закрытом маской – в смертный ужас. Я бы сказал, что эта книга не только маленькое собрание великих стихов — это окно в смерть. Или даже так: окно в окно в смерть. Окно, в котором еще одно окно, в свою уже очередь отворенное в смерть, и у первого окна сидит поэт и пристально вглядывается то туда, то обратно, в свою прошлую — уже прошлую!— жизнь... А тем самым и в нас, в нашу жизнь, остающуюся позади... Поэтому центральное, на мой взгляд, стихотворение книги — "Воспоминание о реанимации с видом на Невы теченье": "...Я у окна лежала и внезапно взяла каталку сильная вода..." В больничное окно уносит поэта, в смерть-Неву... И эта последняя, уже действительно последняя надежда: "И зеркало к губам мне поднесут / И в нем я нового увижу постояльца..." Зеркало — это ведь тоже окно, не правда ли? ОМ: Возникает такая система окон, как система зеркал, окружающих и отражающих друг друга. В этом стихотворении до этого последнего окна есть еще предпоследнее:
Здесь, в этом предпоследнем окне видны (перелетной птице) сразу два ее дома: Рим и петербургская египетская пирамида раннего детства.
И вот — диагноз. Главное стихотворение перед ним — упомянутое уже “Мы перелетные птицы с этого света на тот. / (Тот — по-немецки так грубо — tot .)” (12 июня 2009). Первое после него:
— о всеобщей участи, сплавленной с личной. ОМ: Вот это и есть ответ на то, с чего ты начал: почему “эта книга так сильно действует на все чувства”. Она говорит с последней ясностью и трезвостью о всеобщей участи. В этой книге особенно выделена одна тема поэзии ЕШ, поэзии с одной стороны, необыкновенной разнообразной, с другой стороны, последовательно верной нескольким темам, выбранным автором еще в юности. В том, что особенно выделено в этой книге, ЕШ поэт экзистенциального трагизма. Здесь выступает на первый план ужас жизни как таковой, обреченность всего рожденного. В одном стихотворении 1997 года это было сформулировано с классицистической отчетливостью, даже с некоторой торжественностью:
ОЮ: Я бы сказал, это звучит, особенно в конце, скорее по-тютчевски, т. е. как романтический фрагмент подразумеваемой классицистической оды (о чем в свое время писал Тынянов). Вообще, Тютчев и Шварц — это особая тема, хотя “Маленькая ода к безнадежности” (1997) отсылает и к Жуковскому-Гете с его “Кто слез на хлеб свой не ронял...” Вообще она была очень сознательна в определении историко-литературных связей своих стихов, много думала о них и всегда как бы жила в истории поэзии, причем не только русской. ОМ: Одно из свойств стихов ЕШ, которое, кстати, не перечислено в ее тексте “Три особенности моих стихов” (там она называет четыре) – они как объектив фотоаппарата, фиксирующего всё, что мы сами не видим – ни глядя на себя в зеркало, ни глядя друг на друга. Как бы помимо собственной наблюдательности автора, которая сама по себе достаточна сильна и проявляется и в других жанрах, в прозе, в письмах, в дневниках. Скоро будут опубликованы ее детские дневники, там есть место, где ЕШ формулирует взросление, переход из бесполого и бесстрастного детства – в темную чувственность юности. Я не знаю, кому это еще удалось – в этом возрасте – так четко сказать, кому удалось так четко обозначить эту границу в самый момент перехода этой границы. То что ей это удалось, в общем-то, совершенно исключительное событие.
Поэт фотографирует всё, что видит по ту и по эту сторону жизни, во сне и в яви, фотографирует себя – изнутри и снаружи. Изнутри – свои виденья, но и изнутри тела, как это было, например, еще в “Элегии на рентгеновский снимок моего черепа”. Снаружи – беспощадно: “Вести из старости, на улице”:
Если зеркало — окно, то здесь это окно в старость. ОЮ: Старость была почти равна для нее смерти и чуть ли не хуже. Если я не ошибаюсь, старость оскорбляла ее как таковая. ОМ: Сейчас еще трудно сказать, что мы “вчитываем” в стихи последней книги, зная, что она последняя. Я уже говорила, что при всем головокружительном разнообразии тем и образов, у ЕШ были устойчивые мотивы, к которым она возвращалась на протяжении всей жизни. Вот стихотворение-двойник к “Это было Петром, это было Иваном”:
Или вот двойник к “Вестям из старости” – “Как стыдно стариться...”:
Это стихотворение трогает вообще любого читателя, даже совсем не читателя стихов. У ЕШ много таких стихов, которые с одной стороны очень просты по речевому жесту, а с другой стороны очень диалогичны по отношению к мировой литературе, поэтической, философской или мистической. И старость она (будучи вечным подростком, мудрым ребенком-небожителем) описывает такими простыми словами именно потому, что они для нее часть разговора с предшественниками. Мало кто из мудрецов и поэтов не остановился у этого страшного зеркала. Вот, например, старик, стыдящийся своей старости – из антологии китайских поэтов академика Алексеева (ЕШ и китайская литература – отдельная и важная тема): “Седой волос пьяного старика смешон. Конфужусь”. Я не уверена, что старость была равна смерти. Скорее это был предмет для осознания и для внутренней работы, поэтической и человеческой. Смерть не может быть предметом работы, обработки, потому что последнее слово – в любом случае за ней. ОЮ: Я не думаю, что старость была для нее равна смерти. Я думаю, что умирать ей было не стыдно, а стареть — стыдно. Люди бывают разные, некоторым стыдно умирать, а стареть — вроде бы и ничего. ОМ: Посмертно опубликованные стихи часто становятся знаменитыми – от державинской “Реки времен” — до “Как хорошо в покинутых местах...” Аронзона (у него, конечно, все стихи напечатаны посмертно, но это он даже не успел ввести в список своих стихов). В последней книге ЕШ тоже есть стихи, которые войдут в число ее самых знаменитых стихов. Я думаю, это будут в любом случае “Вести из старости” и “Это было Петром, это было Иваном...”. Стихотворение “Нет, не истрачу весь талан...”, где вторая строфа начинается строчкой “...Нет, вся я не испелась, нет...” – это ведь, в сущности, “Памятник”. Но не только и не столько о славе, о здании человеческой культуры выше всяких пирамид, сколько о вечности поэтической энергии, о поэзии как космической стихии, о пятой стихии из пятой стороны света. Эта сторона света, открытая поэтом еще в «Элегии на пятую сторону света», а в “Перелетной птице” названная конечной целью перелетных птиц, становится все ближе, кажется вот-вот и поэт, а значит и читатель, ее увидит. В стихотворении “Обводный канал” напрягается поэтическое зрение и рифма призывается на помощь (но ее помощь остается тайной):
ОЮ: Я бы сказал, что вся эта книга — своего рода совокупный, многосторонний, противоречивый “Памятник”! При всей разности углов зрения в разных стихотворениях, при всей сложности высказывания, результирующим, совокупным образом книги является вечность поэзии, ее вознесение над земным мусором и над земной прелестью и ее вечное существование. ОМ: Ты говорил вначале о том, что у ЕШ начиная с середины девяностых выходили регулярно сборники новых стихов (что было очень важно, особенно если помнить про советские непечатные годы). И вот теперь эта последняя книга – последняя воля (в обоих смыслах – волеизъявление и волевое усилие) и последний подарок автора. Теперь она вся в книгах. ОЮ: Не для нас. Для нас она где-то рядом, где-то всегда есть как живой любимый человек. Но вообще ты, конечно права. Теперь она вся в книгах. ОМ: И в “пятой стороне света”. Январь 2012 г. Франкфурт-на-Майне
|