Так получилось, что у меня дома целый месяц живет книга Лосева о Бродском, которую я прежде лишь просматривал. Сейчас, читая внимательней, натыкаюсь на выразительные моменты.

Например, в 1964 году Бродскому умышленно назначили следователя-еврея, дабы тот уломал его… что? Погромче раскаяться в тунеядстве? Тот уламывал так: «Подумайте о родителях… Ведь наши родители — это не то, что их родители». Можно представить себе степень омерзительности этого персонажа и этого эпизода.

Забавно и то, как старательно Лосев разрушает конструкт «ахматовских сирот». Рейна мало, Наймана почти нет, Бобышев присутствует лишь как соперник в любви, главное же, что они и Бродский не образуют никакого единства. Что и понятно: Лосев в это единство не входил.

Но самое главное и интересное: машинописные копии «Крысолова» и «Поэмы конца», знакомство с которыми стало в 1960 году одним из толчков к резкому перелому поэтики, Бродскому дал Борис Понизовский. Потрясающая подробность! Я вообще подозреваю, что за всем петербургским поэтическим возрождением на протяжении тридцати лет, как тайный двигатель стоял… стоять ему было трудно — сидел на кресле, на диване, на топчане этот удивительный человек, сам не написавший ни строчки стихотворной. Поэзия была его побочной эманацией — его интересовала теория театра, куклы, маски.

О Бродском-человеке он не вспоминал никогда, я даже не знал, что они были более, чем шапочно знакомы. Соснору — да, вспоминал, тем более, что в девяностые им, после долгого перерыва, приходилось встречаться. По-настоящему Борис Юрьевич любил (человечески) двух поэтов немного младшего, чем сам он, поколения — Аронзона, конечно, и Олега Григорьева (умершего у него на руках). О каждом из них мог говорить часами. И о Вольфе, но чуть меньше — он Б.Ю. пережил. Эту несхожую троицу он собой, своим силовым полем, и соединял, настолько, что они — помимо собственной воли — оказывались в непрерывном заочном диалоге.

О Бродском он если упоминал, то в том духе, что — не мой, чуждый, но я понимаю, отдаю себе отчет, что большой, великий. Почти так же (еще суше) говорила о Бродском Елена Шварц. Только один раз, в своей безумной обрывочной прозе, процитировал (даже не процитировал — пересказал): «Город из забывших меня».

Я не в этом городе и никогда в нем не буду.