20.03.09 пятница 18.00 Галерея «Сарай» Музея Ахматовой
Переводы с идиш. Бумажные мосты: семь
еврейских поэтов ХХ века. Стихи Мойше-Лейб Галперна, Мани Лейба, Г. Лейвика,
Зише Ландау, Ицика Мангера, Кадьи Молодовской, Аврома Суцкевера читают
переводчики Александра Глебовская, Валерий Шубинский, Сергей Некрасов,
Валерий Дымшиц, Игорь Булатовский.

Поэты прекрасные, переводчики честно старались. Подтверждение под катом.

Мани Лейб (1883-1953)
БРУКЛИН

О Бруклин! Серый камень с пылью.
Нависла над тобой тоска.
Уныло распростерший крылья,
Ты в обмороке на века.

Ты дремлешь, в землю скукой вбитый,
Ты ею навсегда пленен.
И по чертам твоим разлита
Тоска всех стран и всех времен.

И красит серым неизменно
Тоска любой из дней твоих:
Любого дома дверь и стены,
И каждый из огней ночных.

И по любой твоей дороге
Сквозь ту тоску – сквозь суть твою –
Плетутся в черных лентах дроги
К кладбищам на твоем краю.

А в праздник — в кирхах серых, сонных
Органа музыка сера,
И пиво женщины в бидонах
Несут из лавочек с утра.

А за углом – квартал еврейский,
В пожарных лесенках стена,
И всюду газа свет нерезкий,
Тоской пропитанный до дна.

Тоска — в стене серо-зеленой
Чадящей кухни, в духоту,
Когда приходит вечер сонный
И тянет руки, все в поту.

И пот на лбу, азарт во взоре
У карточного игрока
(Все звуки растворятся вскоре
В унылой песенке сверчка.)

Покуда Скука, все скрывая,
Рукою не закроет рты,
Покуда стрелка часовая
До нужной не дойдет черты.

Пора в постель, спокойной ночи,
Вставать-то рано поутру,
Пройдет, как прежде, день рабочий —
Продолжим вечером игру.

Тоскливо в Бруклине! Об этом
Ты, память, мой рассказ тяни —
Какие здесь провел я летом
С добрейшим дядей Бером дни.

Как в духоте, в зеленых стенах,
За серым кухонным столом
Сидели дядя мой почтенный,
Его сосед и я — втроем.

И снова тешились игрою,
И клали сального туза,
И мелочь сыпалась средь зноя,
В поту, соленом, как слеза.

А сверху — зелень абажура
И газового свет рожка,
И жаркий вечер дышит хмуро
Сквозь окна, и во всем — тоска.

И в крик, и в звуки перебранки,
И в детский плач ворвется вдруг
Бродячей уличной шарманки
Мучительный и резкий звук.

А нам втроем, сжимая карты,
Сидеть, как в полусне, в тоске…
Сопит сосед – так дышат карпы
На окровавленной доске.

А дядя весел, дядя лихо
Острит, стирая с носа пот.
Да что-то все бормочет тихо,
Да все через плечо плюет.

А мне тоска – тоска, нет мочи:
Опять игра, и сон дурной,
И день тяжелый после ночи —
Как бесконечный путь степной.

Вот так, тоска, в твой мутный омут
Нырнул я и дошел до дна:
В тебе душа и тело тонут
И растворяются сполна.

Перевод Валерия Шубинского

Г. ЛЕЙВИК (1888-1962)

СВЯТАЯ ПЕСНЬ О СВЯТОМ БАКАЛЕЙЩИКЕ

Святой бакалейщик почил,
И лавка святая закрыта,
Святой прохудился настил,
Святое ржавеет корыто.
Святые селедки навзрыд
В святом маринаде рыдают,
Кран в бочке святой не закрыт,
Святой керосин подтекает.

А весы-то святые
На прилавке святом —
Плачь, плачь, плачь,
Не колышутся ночью,
Не колышутся днем,
Плачь, плачь, плачь.

На полках святых, там, где пыль,
Где миски святые и плошки,
Танцуют святую кадриль
Святые крысиные ножки.
И эхом святая кадриль
В святые укосины бьется;
И вдруг — сквозь святую ту гиль —
Надгробная песнь раздается:

Здесь я прежде, бывало,
Скарб святой покупал —
Плачь, плачь, плачь,
Где ж мне нынче потратить
Свой святой капитал —
Плачь, плачь, плачь.

Святой посылает нам свет
Святая всевышняя сила,
Все скорбно ступают вослед
Святых погребальных носилок,
Святая коробка стучит
И слышно рыданье святое –
Святой бакалейщик почил,
И тело уносят к покою.

И святую лопату
Крепко держит рука —
Плачь, плачь, плачь,
Рядом с ямой святою
Холм святого песка —
Плачь, плачь, плачь.

Перевод Александры Глебовской

Ицик Мангер (1902-1969)

ПРАОТЕЦ АВРОМ СТЫДИТ ЛОТА

«Лот, сядь и выслушай — срамота!
Ты же без просыху пьешь.
Вчера в “Золотом олене” опять
Устроил грязный дебош.

Так может Ицик Мангер, портной,
Тебе не пристало так:
Две дочери в девках который год,
И ты, тьфу-тьфу, не бедняк.

Побойся Бога: есть у тебя
Зерно и домашний скот.
О каждом гое, что мертвую пьет,
Услышишь: хлещет как Лот.

В канун субботы совсем не грех —
По маленькой, как говорят,
Когда на столе гефилте-фиш,
И свечи святые горят.

Но ты-то хлещешь дни напролет.
И как не льет из ушей?
Так может Гаврила, шабес-гой,
Но так не должен еврей.

Подумай немного — когда-нибудь
Начнут болтать про меня:
“Племянник Аврома пьяница был,
Подонок — ну и родня!”.

И так болтают… — Слушай же ты!
Выкрест! Позор мне с тобой! —
…Что шадхн не ступит на твой порог,
Как будто твой дом чумной.

Что распоследний портняжкин сын
К тебе не пойдет в зятья.
Седеют косы твоих дочерей,
А ты не бросишь питья.

Лот, сядь и выслушай — срамота!
Ты же без просыху пьешь.
Вчера в “Золотом олене” опять
Устроил грязный дебош.

Так может Ицик Мангер, портной,
Тебе не пристало так:
Две дочери в девках который год,
И ты, тьфу-тьфу, не бедняк.»

Перевод Игоря Булатовского

Зише Ланде (1889-1937)

НА СМЕРТЬ РУССКОГО ПОЭТА

Зачем ты умер, Михаил Кузмин, поэт?
Пьеро, глупышка, взял – и тотчас удавился,
Но только мрак ночной на землю опустился —
Куда-то убежал – пропал его и след.

А дама (знаешь кто) вбежав ко мне с рассветом
На шею бросилась – и сразу же в кровать.
Да, горько женщинам, актерам и поэтам
Узнать, что больше их не станут покупать.

У Гоцци я гостил. Рассеяно макал
В солонку тонкую он ломтик помидора.
Надвинуть маски вновь — таков (он повторял)
Сегодня выход для поэта и актера.

Я долго размышлял об этом в кабачке,
Где с зельцерскою шнапс плясал в бокале танго,
Где всхлипывал твой нос твой, все чующий так тонко,
Товарищ Сирано.

И день угас в тоске,
И на часы во сне распался, задыхаясь.
А старый кавалер наскучил мне слегка.
Он кланялся тебе; и я ему, признаюсь,
Ответный передал привет издалека.

Чуть-чуть зеленого подлили в желтизну,
И плавать, как лимон, пустили в нем луну.

Перевод Валерия Шубинского

Моше-Лейб Гальперн (1886-1932)

ТАКОВ НАШ УДЕЛ

Рыбаки заводят песню – вод морских просторней,
Кузнецы поют – и песня, будто пламя в горне,
Мы — как полные развалин мертвые места:
Так поем, как в непогоду стонет пустота.
Детвора в саду, играя, песню затевает —
И любовь всех мам в той песне сразу оживает.
Нас же будто не рожала мама никогда:
Обронила, напевая, нас в пути Беда.
С той поры мы, бедолаги, эдак напеваем,
Как на жердочке пристало хныкать попугаям,
Как пристало ухають ночью в камышах жабью,
И от ветра на веревке всхлипывать белью.
Или пугалу, что в поле высится уныло,
Позабыто – а давно уж осень наступила.

Перевод Валерия Шубинского

Авром Суцкевер (р.1913)

Из цикла «ПЕСНИ ИЗ НЕГЕВА»

На пути в Беер-Шеву

Растет купина из пустого колодца,
А рядом безлюдье поставило вехи,
И песни она распевает, и жжется,
Дырявя шипами, как пулями, мехи.

Из глуби колодца десница воздета
И кремнем кроит меня быстро и точно:
— Все части замкнутся ключами завета,
Печатью завета — навечно и прочно.

Отныне мой дух не на якоре тела,
Силлабам и звукам — иные мерила,
Колодезя древнего шуйца взлетела —
Союз заключила.

Перевод Игоря Булатовского