местами очень интересные.

«Моя теория театра… Эти слова любил повторять Борис Понизовский в те времена, когда мы с ним познакомились, то есть году в пятьдесят восьмом.

            Меня туда кто-то привёл. Я вошёл и увидел живого титана, с бородой, коротким мощным носом, голубыми глазами и руками, вооруженными палками. Титан рассуждал:

            — Моя теория театра такова, что даёт возможность…

            Дальше не помню. Однако после этого было еще несколько случаев познакомиться с его теорией. Так он предлагал устроить висячий зрительный зал в середине, вернее в центре пространства, а сам театр чтобы летал вокруг, или другой театр, который бы начинался с «театра одного актера», роль коего исполнял бы гардеробщик, или третий театр для тактильных чувств в виде кишки со сменяющимися внутри фактурами, чтобы зритель проползал, а его эти фактуры то гладили, то щекотали бы, то чесали и царапали. Всё это называлось «Моя теория театра». Там были и другие театральные явления: он тогда выпиливал из полиуретановой твёрдой пемзы небольшие изображения, которые навешивал, пораскрасивши, на свою жену чрезвычайно оригинальной наружности. Он же наряжал её в платье из мешковины и обувал в туфли на каблуке с приставным носом, а маленькие картины к этому вполне подходили. Те, которые он делал из полиуретановой пемзы.

            Ну там конечно вид был, словно в академии неистовых знаний. Он меня спрашивает:

            — Стихи?

            — Да, стишки, — говорю.

            — Читайте.

            Я стал читать.

            — У Вас слаба глагольная форма…

            Так сказал мне Понизовский, и он был прав…

…Так вот оно всё длилось, пока не произошёл нижеследующий казус. Основой происшедшего была любовь. Некий мой приятель встретил как-то очаровательную девушку. Маленькая, тоненькая, с чубчиком вверх как у Бе-Бе, у Брижит, то есть Бардо. Он тоже маленький был. Погулял с ней, походил по улицам, а потом привёл к Понизовскому показать биение интеллектуальной мысли. Она, кстати, сама в студии у Акимова обучалсь. Приводит, а Понизовский прямо сходу:

            — Моя теория театра…

Девушка заслушалась.

— И, — говорит Понизовский, — я сам буду Вас обучать. Бросьте Вы эту студию Акимова.

А приятель мой не затем её туда привёл, чтобы тот её обучал, а хотел показать строение нынешних высоких мозгов, чтобы самому с ней предаваться ласкам. Он обиделся.»

Мое общение с Борисом Юрьевичем Понизовским (земля ему пухом, кучковатая земля Волкова кладбища, где  и Олег Григорьев, и Сергей Вольф в гипсовой урне, и многие его, Бориса Юрьевича, друзья, сверстники и знакомцы) относится к 1985-1995 годам. Теория театра стала воплощаться (ненадолго) в дивные разноцветные куклы полувоображаемого театра ДаНет  и блуждающих по огромному, с проломленным потолком залу на Пушкинской 10 молодых актрис, которых он обучал, конечно, да так, видимо, ничему и не обучил. Или — обучил, но в мире, где его нет, эта наука оказалась втуне. (В этом мире есть, правда, Галина Викулина, больше чем актриса, или ученица, или жена: она хранит, должно быть, некоторые секреты в своем далеке). А чему он обучил, меня и других, так вот короткими словами не опишешь. Мужеству, уму, безумию и смеху: всего по чуть-чуть, потому что где ж нам до него. И про глагольную форму не говорил, хотя был до конца окружен поэтами, живыми и мертвыми, прекраснейшими и так себе.
(Анри Волохонский, кстати — очень хороший поэт, особенно ранний. Недавно пришлось перечитать… Какие у него стихи про слона: «Четыре человека ног его…».)