Это приснившаяся капуцинкам
свежая жесть, покрытая цинком,
на пузыре у сома
писанный сон, и сквозь сон проступает
город иной, и в него засыпает
светом ведомая тьма.

Это вокзал, на котором не можно.
Это красотки, завитой немодно,
вдох, замечающий хну.
Стекла в подвале какой-то Европы.
Чернорабочих желтые робы.
Воздух, встречающий тьму.

Ногтем из пальца – марлей из раны –
свесилась ниже расшатанной рамы
цинком покрытая жесть.
Дальше – касается сонного кадра
(Это вопрос из первого кадра):
«Есть это?» — «Да, это есть».

Это кадавра касается, что ли:
все поедающей маленькой моли
пляска на простыне.
Все – очертанья, звуки и краски —
съест. Но три века еще до пляски
светописи во тьме.

И за окном – стога и предместье,
запах левкоев. «Мы вместе?» «Мы вместе
едем туда, Жанетт.
Едем туда, где скошены крыши,
едем туда, где скушаны мыши,
едем туда, где нас нет».

Стрелочник стрелки не переводит,
в розах стрелок ружья не наводит,
лезут со всех сторон
ящики с вогнутыми глазами.
Дудки: посадим их в ящик сами.
Опоздали. Перрон.