Занимательное снобоведение: Снобы московские, глянцевые (дополнение к Теккерею)

Нижеследующая помесь мемуара с трактатом помещается здесь не только для собственной памяти сочинителя, но и для сведения коллег. Но более как материал к осмыслению новейшей истории отечества.

§1. Предыстория

Некоторое время назад ко мне обратились (по любезной рекомендации одного моего старинного друга) из «социальной русскоязычной Интернет-сети для миллионеров и топ-менеджеров Snob.ru» — не возьмусь ли я за «колонку из Франкфурта» — о «русскоязычной жизни». Обращение было вполне корректное, и я — объяснив, что никакой особой «русскоязычной жизни» во Франкфурте не имеется — согласился вести «просто колонку» о франкфуртской жизни.

Одной колонкой больше, одной меньше, подумал я несколько легкомысленно, какая разница! С тех пор, как я потерял принадлежащие моему прадедушке паи в одном небольшом банке ( г. Жлобин Гомельской области — банк до сих пор стоит), а моя жена — несколько невеликих поместий (примерно в том же районе, но по другую сторону нынешней польской границы, в Привислянском крае), нам обоим приходится зарабатывать себе на жизнь собственным литературным трудом. К сожалению. В принципе, лично я предпочел бы сидеть в саду на скамейке, слушать соловьев и сочинять лирические стихотворения. Мог бы даже уговорить жену заменить старинную барщину легким оброком, если кому-то от этого было бы легче. Но, увы…

Так что я согласился.

Что меня сразу же несколько насторожило, так это название всей этой монументальной (кто сходил по ссылке, убедился) затеи. Слово «сноб» означает исторически и словарно тупого, отвратительного и необразованного нувориша (нового богатого), который изо всех сил пытается втереться в «высшие сферы» — к «аристократам» (и/или к традиционно заменяющих их в русском варианте иностранцам). Не буду пересказывать богатую сатирическую литературу на этот счет. Не стану даже заниматься этимологией слова «сноб» (общепринятая, от латинского «sine nobilitate» или французского «sans nobilité», «неблагородного происхождения», представляется искусственной; справедливее, скорее, произведение этого слова от шотландского «snab», «ученик сапожника», переосмысленного впоследствии в виде латинской/французской расшифровки).

В конце девятнадцатого и начале двадцатого века произошло некоторое расширение значения (или возникло добавочное значение) — в известных случаях снобами стали называть эстетов типа Оскара Уайльда, категорически отказывающихся следовать вкусу большинства и таких сверхутонченных, что любая уродливость, пусть даже уродливость гостиничных обоев, вызывает у них физическое страдание. То есть иногда под снобами понимают (чаще всего тоже малодоброжелательно) людей, стремящихся из себя и вокруг себя создать «избранное, лучшее общество», тончайшую прослойку рафинированных эстетов, с величайшей брезгливостью относящихся к вкусам и интересам простых, грубых, пошлых людей. Но, повторяю, словарным значением слова «сноб», строго говоря, остается парвеню, бегающий, задравши фалды, за знатными и знаменитыми. Так что, для того, чтобы назвать себя самих и свою предполагаемую аудиторию «снобами», требуется или изрядная смелость в сочетании с язвительной иронией и головокружительной коммерческой концепцией, или абсолютное невежество и полнейшая бестолковость.

Полученное мною воспитание принуждает меня — иногда к собственному моему неудобству — придерживаться взгляда, что каждый человек, с которым я имею дело, не глупее, не невежественнее и не бесчестнее, чем я сам — и соответственно с ним обращаться, пока он не доказал обратного. К тому же и я, занимаясь в минуты досуга снобоведением, произвел довольно произвольное, но для меня существенное разграничение понятий:

по моим представлениям «снобство» есть вещь отвратительная и постыдная, а «снобизм» — необходимый защитный механизм культурного самосознания. Это такое домашнее различение, в словарях вы его не найдете.

Вот именно. В словарях не найдете. Но, думал я, не могли же люди взять и поименовать себя и свою будущую публику оскорбительным словом. Наверняка они имеют в виду что-то вроде вышесказанного. Может, они рафинированные как сорок тысяч пачек сахара. Вообще: что-то же должны они были иметь в виду, думал я. Проницательный читатель, конечно, уже смеется с меня, как с того идиёта, но что же я могу поделать — через себя не перепрыгнешь…

В ответ на мое согласие у меня попросили несколько сочинений эссеистически-колоночного типа — на ознакомление. Опять я слегка удивился, поскольку ознакомление с творчеством кандидата в сотрудники происходит обычно до его приглашения к сотрудничеству. Ну, может, у них «просто порядок такой в полку», как говорится в одной старинной пьесе, подумал я и послал несколько текстов. Вскоре получил сообщение, что тексты начальству (самому главному, см. по первой ссылке) понравились, так что я перестал думать об этой, мягко говоря, непоследовательности. Хотя мог бы и подумать, конечно. Извиняю общей занятостью.

А тут меня еще известили, что не только колонку я приглашен вести, но и из «бумажного», что ли, журнала «Сноб», во всяком случае, из какого-то журнала «Сноб», желают ко мне обратиться с просьбой о статье. Видать, подумал я растроганно, тоже ознакомились и решили, что того им надо, подумал я умиленно. И проникся — грешен человек! — априорной симпатией к этому остроумному, самоироничному и обладающему таким прекрасным вкусом проекту.

§2. История

И действительно, вскоре появился молодой человек (это я так думаю, что молодой, паспорта я у него не спрашивал), назовем его С. и будем условно считать юношей, и попросил меня написать для журнала «Сноб» статью о… закрытии старейшего борделя в Гамбурге! Очень-де интересует его это событие!

О, о, о, подумал я. Вот что у моих новых остроумных друзей понимается под «снобизмом». Новость, на тот момент двухмесячной давности, коротко проверченная немецкой прессой и давно уже забытая, да и вообще, с моей точки зрения, способная заинтересовать разве что команду КВН Улан-Удинского мореходного училища. Ну, закрылся бордель, ну и что, собственно. Мало ли их закрывается и открывается. Ну, пусть старейший в Гамбурге — но не со средних же веков, а с после Второй Мировой войны, когда англичане, аккуратно разбомбившие все довоенные бордели, стали выдавать лицензии на послевоенные. Вообще, интерес к борделям — это какой-то законсервированный в розовом желе рвотный кусок перестроечного журнализма. Это я как сноб в хорошем смысле слова подумал.

Тут бы мне, конечно, и сообразить, что из двух возможных объяснений самоназвания действительным является, по всей видимости, второе, и что лучше бы мне сразу сказать, что специалистом по комсомольскому журнализму себя не чувствую и за статью не возьмусь. Что с такими «снобами» все равно у меня ничего не сварится, одна напрасная трата времени. Но… стало мне вдруг страшно интересно: во-первых, а смогу ли я что-нибудь сделать из этой невозможной тухлости, найти в ней хоть какой-нибудь поворот и щелчок — чисто профессионально интересно, а во-вторых, неужели же… все же… до такой степени?.. И я написал С., что ладно, сейчас я поеду на две недели в Иерусалим, там и напишу.

§ 3. История с географией

На второй вопрос я получил ответ почти сразу же: паническое письмо примерно следующего содержания: чего-то я не понимаю (чё-то я не догоняю), почему вы, Олег, едете писать о закрытии гамбургского борделя в Иерусалим, а не в Гамбург. А как же разговоры с участниками событий?

Так, понял я, именно что до такой степени. Мы явно находимся на третьем курсе провинциального журфака.

Очень спокойно и вежливо я напомнил С., что все же я не журналист, а писатель (и приглашен в качестве такового), что никаких разговоров с уволенными дамами и вышедшей на пенсию бандершей производить не собирался и не собираюсь. И что, например, для колонки о В. А. Жуковском, которую сейчас пишу, мне совершенно не нужно ездить ни в Москву, ни в Баден-Баден, ни в Кирики-Мокродырики Тамбовской губернии. Ее я тоже закончу в Иерусалиме, куда еду по собственным, совершенно приватным делам. Единственное, что из его «темы» возможно сделать — это своего рода юмористическое эссе. И если мой метод работы его не устраивает, то лучше прекратить наше сотрудничество уже на этой стадии. Кажется, я не стал прибавлять, что даже если бы я был журналистом и был бы готов написать репортаж по рецептам советской отраслевой прессы середины 80 гг. — о передовиках производства, но с критическим душком, то все равно бы это оказалось маловозможно — с закрытия лавочки прошло уже два месяца, бандерша давно отдыхает на пляже в Малибу (или на Зюльте), девицы разбрелись по соседним борделям или тоже вышли на пенсию (а их и было-то штук пять), в помещении же бывшего отеля «Луксор» на улице Большая Свобода давным-давно дискотека какая-нибудь, или продуктовый магазин, или клуб любителей аквариумных рыбок. Т. е., проще говоря, как журналистское задание эта «тема» свидетельствует не только о смехотворности интересов, но и о недостаточной журналистской квалификации. Но не хотел я обижать молодого человека, поскольку никаких злых чувств к нему не испытывал (не испытываю и сейчас — дело не в нем, а в том, частью чего он является).

Молодой человек недоверчиво, но в своем роде любезно ответил, что первый будет рад, если у меня получится написать статью таким в высшей степени экзотическим способом. Но было очевидно, что это ему представлялось весьма и весьма сомнительным. Вероятно, он подозревал, что я все же без разговоров с бандершей и ейными девушками не обойдусь — как же можно!? — а придумаю их из головы, что ли… Ну, от вранья еще никто не умирал…

На том и расстались. Я уехал в Иерусалим, где — хотя ничего хорошего ото всей этой истории уже не ожидал — и написал из дурацкого упорства соответствующее произведение: о плачевной судьбе «горизонтальной отрасли» немецкого народного хозяйства и об удивительной и прекрасной причине такой судьбы — о контейнеризации морского транспорта. Глубоко в подтексте, конечно, это был текст об абсурности самого разговора на подобную тему, но не думаю, что такие тонкости заказчик был в состоянии считать. Удалось ли мне что-то из всего этого сделать и в какой степени удалось, судите сами. Прямого отношения к нашему сюжету — о новых московских снобах и с чем их едят — это не имеет. Поэтому сам текст — для интересующихся — в Приложении, в самом конце нашего очерка литературных нравов.

§ 4. История делает претыкание (и с географией и без географии)

И вот, слава Г-ду нашему, спускаюсь я благополучно из Иерусалима и отсылаю произведение «снобам» (да они уже и поторапливали, надо сказать). И с интересом ожидаю ответа. С интересом ожидаемый ответ скоро приходит и в нем, как с интересом и ожидалось, значится, что в таком-де виде текст они принять не могут, потому что им остро недостает разговоров со шлюхами и бандершей. И — я знаю?! — может, еще и с клиентами. Или рассказа о моих личных впечатлениях…гм… от общения с геро(ин)ями всей этой в высшей степени увлекательной истории. По ихнему снобическому выражению, «вкусных деталей». Т. е. на ихний снобический вкус вкусных, естественно. Между нами, пасторскими дочками: хоть я и не Оскар Уайльд, но за одно употребление словосочетания «вкусные детали» я бы немедленно отправлял в Улан-Удэ, истопником мореходного училища.

Несколько разозленный, чего скрывать, но все еще в рамках вежливости (собственно, я из них так и не вышел), еще раз — по пунктам — напоминаю борделелюбивому С., что я а) имел право ожидать, что заказывая очерк, он был знаком с тем, как я пишу, б) заранее предупреждал, что журналистом не являюсь (см. выше), в) никаких «вкусных деталей», даже во вкусе московской элитной элиты, на которую рассчитан их проект, там нет и не может быть — за давностию месяцев (о чем уже тоже предупреждал).

И выражал свою досаду, что потерял на всю это ерунду время, которое мог бы использовать с большей пользой, как духовной, так и вещественной.

С моей точки зрения, на этом вся эта история и закончилась — я потерял время, но приобрел жизненный опыт. А «снобы» найдут себе другого, который с удовольствием будет снобировать с ними на присущем им идейно-художественном и культурно-образовательном уровне.

Но получил письмо, содержания которого предположить никак не мог. И вообще, я бы сказал, что все последующее существенно расширило мой кругозор, так что я сразу же перестал сожалеть о потерянном времени и сердиться. Потерянное время мы с дружищем Марселем, тем еще тоже снобом парижским, как-нибудь да возвернем, а красоту дальнейшей перипетии даже и в перепитии не придумаешь.

§ 5. История с экономикой

Содержания же письмо было такого: С. удостоверялся, правильно ли он меня понял, что я отказываюсь «дорабатывать» текст. И не против ли я, чтобы в таком случае текст доработал кто-нибудь другой (вероятно, слетал бы в Гамбург на три, к этому моменту, месяца назад — на редакционной машине времени, вероятно: на «хронобумере» каком-нибудь — и поговорил хорошенечко с интересными людьми на букву «б»). И чтобы две подписи.

Тут у вашего корреспондента даже в носу от умиления защипало. И ваш корреспондент сел за следующее письмо, и куда даже ласковее предыдущего, где еще раз проходил по вышеперечисленным клавишам, а также объяснял, что, будучи (к сожалению — банк в Жлобине и т. д., помните?) профессиональным литератором, приветствует, разумеется, любые гонорары, тем более хорошие (а гонорар был довольно хороший, скрывать не стану), но не находится, тьфу-тьфу-тьфу. не сглазить бы, в таком положении, чтобы за какие бы то ни было хорошие деньги позволять с собой делать все, что их плательщику заблагорассудится. Этого (впрочем, в письме я примера такого не приводил, щадя юношу С., к которому стал постепенно испытывать сочувствие и жалость) и несостоявшиеся героини нашего несостоявшегося очерка с собой не позволяют делать, если им жизнь дорога. По крайней мере, не все и не всё позволяют.

И представьте себе, пока я тут сижу за компьютером и отборными словами все это дело описываю, приходит еще одно письмецо из журнала «Сноб», довесочек как бы, где коротко и зернисто сообщается, на какую сумму я могу рассчитывать, если соглашусь на «доработку» и соавтора. Ничего не могу сказать, деньги хорошие. Но, конечно, я немедленно начинаю себя чувствовать именно что вышесказанной девицей, которую матрос с вихрастой пачкой зеленых уговаривает на… — ну, не будем будоражить воображение снобов.

Я, конечно же, этим довеском не возмущен и не обижен — а наоборот, скорее растроган и рассмешон, и принимаю (вероятно, ошибочно) всю эту деятельность С. по спасению «материала» за неуклюжие попытки как-то выйти из человечески неприятной ситуации. Я знаю по опыту, что многим московским «глянцевым» людям, подчиненным тупым самодурам, каждодневно за хорошую зарплату в хвост и в гриву унижаемым, уничижаемым и уничтожаемым, и вообще «по жизни» знакомым только с двумя положениями: «ты зависишь» и «от тебя зависят» (собственно, ничего нового — «ты начальник, я говно; я начальник — ты говно», классический закон российского хамства; вообще: НИЧЕГО НОВОГО ВО ВСЕМ ЭТОМ НЕТ! — но об этом несколько позже), — так вот, этим глянцевым людям иногда бывает полезно объяснить, что ты — да, именно ты! — от них не зависишь. И что даже если они о тебе никогда ничего не слышали, то твои дела — там, в этом страшном завьюженном мире за пределами Садового кольца, где закрывают старинные бордели и никто не слыхал имени Оксаны Робски — совсем не так уж и плохи.

Я не тщеславен и не склонен к перечислению разных своих успехов, но иногда, к сожалению, приходится, чтобы привести в чувство какого-нибудь глянцевого деятеля, полагающего, что он тебя осчастливливает своим обращением и своим гонораром. Иногда, знаете, помогает. Человек приводится в чувство. Но не всегда. Зависит от степени «элитности», надо полагать.

И вот я продолжаю свое длинное и сердечное письмо попыткой отвлечь С. от всей этой несчастной истории с борделем, с каковой целью предлагаю обо всем этом забыть и заняться, например, лучше тем, тем или этим: историей, например, двучерепного Шиллера, или проблемой построения Америки в России, или вообще чем-нибудь, как можно дальше отстоящим от предмета его навязчивого интереса. И отсылаю эпистолу, несколько даже умиленный своей добросердечностью. Молодой человек, в конце концов, не виноват, что его наняли в этот, с позволения сказать, проект. Делает, что может. Не будем стрелять в пианистов. Впрочем, не удерживаюсь, и в порядке отеческой заботы замечаю, что не следует называть по имени людей, которые тебе этого не предлагали. И что у меня, как у каждого человека, есть не только имя, но и отчество, по каковому и прошу меня называть. И его отчество, конечно, спрашиваю.

Хотя, конечно, знаю, что отчество в современной России есть далеко не у всех людей — а только у начальников и богатых. Всем остальным отчество просто не полагается. В крайнем случае могут назвать господином таким-то — как клиента или в порядке иронии, но не по отчеству же!

§ 6. Развязка

Через полчаса прилетает пышущее яростью письмо — но не от С., а от ихнего старшого, изобретателя, по всей видимости, идеи «элитного клуба для снобов» и, стало быть, Сноба всея Руси № 1. Ему подчиненный переправил мое увещевание и плаксиво сообщил (это я вижу в поле цитаты), что Юрьев-де сам обзывается, а сам «предлагает сотрудничество».

Г-н Яковлев по только что сообщенному и потребованному отчеству меня отнюдь не называет и с разящей иронией именуя меня господином, сообщает, что понимает всю степень моей занятости литературной работой и что «предлагаемое мною» сотрудничество его не интересует.

Осчастливленный, я немедленно отвечаю, что это не я им предлагал сотрудничество, а они мне, и что именно меня оно не интересует. А возможные темы я перечислил только чтобы отвлечь его сотрудника от навязчивого представления о закрытом гамбургском борделе, сочувствуя его полнейшей беспомощности и растерянности.

На сем наша переписка с московским снобами пока что (и надеюсь, навсегда) закончилась.

Остается только суммировать несколько важных вещей — действительно важных для понимания происходящего в культуре и обществе процессов.

§ или, точнее говоря, $, поскольку других знаков никто, кажется, уже больше не понимает, 7. Заключение

Во-первых, о понятии «сноб» — важном и культурно значимом

Моего домашнего различения, по всей видимости, недостаточно. Понятное дело, я столкнулся не с Оскар-Уайльдами, но даже и не с классическими купчинами, смешащими «хорошее общество» постыдным обезьянничеством. Эти «снобы» снобируют на себя. Они полагают «хорошим обществом» себя и себя самих обезьянничают — на том основании, конечно, что нарвали тем или иным способом (даже не буду касаться сейчас, каким) «количество денег». Это количество денег, кажется им, имеет мистическую, волшебную силу и автоматически превращает их в «элиту». Вера в волшебную силу денег есть собственно религия московских «снобов», вне зависимости от того, православными, мусульманами, иудеями или буддистами они себя объявляют. В некотором смысле, это социальный аутоэротизм, попросту выражаясь.

Поэтому то, чем они занимаются и являются, требует какого-то другого определения.«Снобизм» и «снобство» недостаточны. позволю себе предложить еще одно слово:

«СНОБИЛОВО».

Вот как бы я все это назвал: «снобилово».

А участники его, по всей видимости, «снобилы». Снобилы с мобилой, обращающеся друг к другу, вероятно, так: «снобелло».

— Аллё, снобелло! Па-аехали, в на-атуре, па-аснабируем — телке в жопу перо ва-аткнем и па улице пустим!

Во-вторых, о природе явления

Любопытно, думаю, что всякий «новомосковский орган», в сущности, является чем-нибудь залитым в глянец советским. Не обязательно центральным или общеизвестным, но не найдя этого советского, вы не поймете природы «нового» издания и круга, стоящего за ним. «Эротические журналы» 90 гг. были естественным продолжением мутных порнографических карточек, связками продававшихся в школьных туалетах. Журнал «Новый очевидец» очень мало напоминал «Нью-Йоркер», и очень сильно напоминал журнал «Юность» (что не оскорбление, а констатация). И т. д. и т. п.

А вот наш журнал «Сноб», судя по всему, есть залитый в глянец отраслевой еженедельник — «Советское лесное хозяйство» какое-нибудь, если такое действительно было. Репортажи с лесоповала, интервью с передовиками, зарубежный опыт…

Предлагаемая на странице www.snob.ru расшифровка «Состоявшиеся. Независимые. Образованные. Благополучные» является откровенной ерундой, особенно забавной по разряду «О» (да и по разряду «Н»; да и «С» тоже выглядит забавно; может, разве, «Б» до какой-то степени и в каком-то смысле соответствует действительности).

Мы — к сожалению — имеем дело с тем, что я бы назвал (если бы это замечательное выражение не было уже использовано для самоназвания одной ленинградской художественной группы, о которой сейчас мало кто уже помнит; так что, пожалуй, все же воспользуюсь) «НОВЫЕ ТУПЫЕ».

Конечно же, они ничего не толком не знают, ничего толком не понимают, ничего толком не умеют, а нанимают себе в подмогу, которую понимают как прислугу, — таких же как сами — или быстро делают их такими же. В сущности — именно в этом и заключается причина исторического поражения этого слоя, состоящего (в примерно равных долях) из позднесоветской комсы и фарцы, с добавкой прикупленных ими бывших отличников с первой парты, которые сидели и учились, вместо того, чтобы бегать по собраниям и/или по комиссионкам. Поэтому, дорвавшись, очень быстро сорвались с резьбы. На этот слой так быстро свалилось «всё» (с их точки зрения, всё), что они поверили в свою избранность. А свалилось-то в первую очередь на тех, у кого ни ума, ни воображения не хватало понять, что лучше не стоять под грузом, даже если этот груз — миллиарды денег. То есть, я бы сказал, отбор был скорее по отрицательному признаку.

Это, так сказать, исторический или историко-социологический бонус к нашему очерку литературных нравов.

Буду рад, если то и другое или и то, и другое окажутся кому-либо полезным. Далее следует ПРИЛОЖЕНИЕ о гамбургском борделе:

=======================================================================================
КОНЕЦ ОДНОЙ ОТРАСЛИ

1. Пока гром не грянет, мужик не перекрестится

Ничто на свете не рушится ни с того ни с сего. Признаки надвигающегося обрушения всегда существуют задолго до катастрофы. Видны они бывают в разной степени, бывают (для невооруженного глаза) и полностью скрыты, но чаще всего эти признаки самоочевидны — просто никто не желает их замечать, а желающих и замечающих — не слышат или же заставляют заткнуться. Так было с Римской империей, так было с Советским Союзом, и то же произошло с одним из самых типических и, я бы даже сказал, символических институтов «старой доброй Западной Германии» — старым добрым западногерманским борделем, как привокзального, так и портового типа. Что касается первого подвида, то «усталости материала» нельзя было не заметить уже лет пятнадцать назад, и Ваш корреспондент со всей возможной серьезностью предупреждал слушателей радио «Свобода», тогда еще многочисленных:

Даже затрудняюсь сказать, для чего и из чего существуют в Германии магазины половых изделий с изысканным ассортиментом нательных портупей, преувеличенно бодрых фаллосов в любом матерьяле от парафина до бронзы и каких-то шипастых цепок, некогда потерянных рассеянным пролетариатом. Кому нужны эти меланхолические раздевальни с церемониальным показом озябшей до пупырышек Жозефины Павловны (Жозефина Павловна, как известно по академическому комментарию к загадочным словам из чеховского письма: «Мерзнет Жозефина Павловна» — «неустановленная знакомая А. П. Чехова»). И я уж не говорю о привокзальных борделях, интерьером более всего напоминающих ленинградские коммунальные квартиры коридорной системы, где мимо рассованных по узким келейкам Пенелоп несутся, заглядывая и отшатываясь, смущенные толпы платонических женихов, преимущественно иноземных беллетристов, ибо в некоторых странах к востоку от Одера все еще высоко ценятся путевые заметки «с Репербана». Не иначе, как устроены все эти заведения только лишь, чтобы отмывать денежки, полученные от продажи теннисных ракеток или диетического морковного сока.
Дело-то все в том, что здесь, в Германии, телесные общения между полами свелись в настоящее время практически к нулю. То есть, они, конечно, случаются, но в количестве, чья бесконечная малость никак не влияет на общестатистическую картину. Причины? Могу лишь поделиться предположениями: дело, быть может, в том, что на посткапиталистическом Западе классовая борьба сменилась — вы уже понимаете! — борьбой полов, и в результате тетеньки предпочитают держаться тетенек, а дяденькам остается довольствоваться тем, что осталось.
(Олег Юрьев. Германия как ее нет. Гл. 4: «Социология целомудрия», 1994)

Ну, все, конечно, посмеялись — но не поверили. Подумали, что автор так шутит. Остряк-то известный. И вот пожалуйста. Не прошло и пятнадцати лет, как катастрофа разразилась — в Гамбурге, «на Репербане» (а на самом деле, в районе Репербана, на улице с прекрасным названием «Гроссе Фрайхайт», «Большая свобода») вознамерился закрыться бордель «Луксор». И что тут началось! Газеты взвыли: «Закрывается старейший бордель Гамбурга» („BILD“), «Гаснут огни “Луксора”» (“Die Welt”), «Моряк, простись с мечтами!» („Netzeitung.de“, что характерно, в разделе «Трудовые и профессиональные новости»). Все почувствовали значительность момента (хотя никто не умел объяснить: в чем она заключается — ну, закрывается бордель и закрывается, мало ли их закрывается и открывается?) Журналисты выстроились перед «Луксором» в очередь, в какую уже давно не выстраивались клиенты. Что и говорить: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Или так: что имеем, не храним — потеряем плачем.

2. Время телефончиков

Уже сама по себе бурная реакция немецкой (и не только немецкой) прессы на закрытие «Луксора» говорит об особом статусе этого института — не «Луксора» как такового, а традиционного, если можно так выразиться, старосветского борделя. С 50 гг., т. е. со времен начала «экономического чуда», плюшевый пубдом с занавесочками и абажурчиками, полный добросердечных дам, усталых моряков и всепонимающих буфетчиков был постоянно-сопровождающим мифом западногерманской жизни — о нем писали книги, снимали фильмы (персональное воплощение этого мифа — бесконечно любимый западногерманским народом артист Ганс Альберс, моряк с гармошкой!), а позднее и телесериалы вроде трогательнейшей «Красной мили». У отрасли имелись свои знаменитости, о жизни которых — о банкетах, о свадьбах и разводах, о потасовках и (довольно изредка и неметко) перестрелках — усердно докладывала локальная, а иногда и общенациональная пресса. Этакое упоительное для немецкого сердца сочетание уюта (знаменитая «Gemütlichkeit»), простительного (добросердечного и добропорядочного) греха и нестрашной полууголовной романтики.
Борделевладелица, 59-летняя Вальтрауд Мерер, внешне больше похожая на старшего бухгалтера чулочно-носочной фабрики или на секретаря по культуре какого-нибудь Ворошиловградского райкома КПСС, чем на «крестную мать с Репербана», раздавала по случаю ухода на пенсию интервью, что твоя лауреатка Нобелевской премии по литературе (только, конечно, поумнее и поинтереснее), и рассказывала о своем творческом пути, который был прост, прозрачен и чист: сорок лет тому назад барышня из добропорядочной ганноверской семьи отправлена была попрактиковаться в гостиничном деле на североморский остров Зюльт, традиционное место отдыха «знатных и богатых» старой ФРГ, где и повстречала-полюбила отпрыска гамбургской династии Мереров, присланного сюда с той же целью. Семья Мерер владела несколькими гамбургскими «веселыми домами» и, между прочим, была (в своей среде) даже знаменита если не изобретением, то, по меньшей мере, первовнедрением в Германии так называемых «красных телефонов» для приглашения дамами кавалеров. В 30, правда, годах в прославленном берлинском танцзале «Рези» настольные телефоны уже применялись (как и пневматическая почта, не говоря уже о фонтанах гениального вассермейстера Отто Пржиставика), но там, вероятно, как раз кавалеры приглашали дам, т. е. речь шла действительно о танцах, а не о предложении «интимных услуг». Берлинских новаторов стерла с лица земли союзная авиация, и в послевоенном Гамбурге пришлось вводить красные телефоны заново. Вальтрауд Мерер с большим удовольствием вспоминает, как впервые попала в «Луксор» (тогда он еще назывался «Танцкафе Мерер», «Луксором» он стал в начале 80 гг.) — старейшее заведение этого рода в Гамбурге, что, впрочем, никакой особо седой древности не означает: это было просто-напросто первое заведение, получившее после Второй мировой войны соответствующую лицензию от оккупационных (в данном случае, британских) властей. Заметив, что некоторые девушки вызванивают с красных настольных телефончиков сидящих за другими столиками господ, уходят с ними «наверх», а через часик-другой возвращаются в зал и начинают созваниваться с другими господами, спросила удивленно: «Что же это за женщины такие нерешительные, отчего они всё колеблются и никак не выберут себе какого-то одного мужчину?» — «Видишь ли, Вальтрауд, — ответил свежеиспеченный муж. — Они не колеблются. Это такие женщины, которые спят с мужчинами за деньги».
Наивная Вальтрауд, впрочем, очень скоро освоилась, оттеснила рохлю-мужа за стойку бара и постепенно возглавила дело. Сама, естественно, «этим ремеслом» никогда не занималась — да и зачем, собственно, у каждого своя профессия… Годы пролетели, прошелестели десятилетия. И вот заведение закрывается.
Признаки упадка были заметны давно. Из пятнадцати «нумеров» в последние годы использовались только пять. Посетители были в основном постоянные — и приходили скорее пожаловаться на хвори и заботы, чем «позабавиться». Теперь пожилым кавалерам придется перейти следом за своими тоже… опытными дамами в заведения по соседству, где те уже подыскали себе новые… ну, не рабочие места, а скажем так: производственные помещения. Тут следует заметить, что в подобных заведениях хозяйственно-трудовые отношения между работницами «горизонтальной отрасли» (как ее иногда именуют в Германии, что, конечно, не соответствует возможному и реализуемому в ней многообразию, хотя бы и в смысле расположения по оси координат), являются не отношениями между хозяином и наемным работником, по крайней мере официально, но отношениями между арендодателем и арендатором. То есть, чисто юридически хозяева борделей всегда занимались всего лишь гостиничным (сдавали «нумера» дамам) и клубно-ресторанным (столы с телефончиками, напитки-закуски, «мужчина, угостите шимпаа-анским!..»). И, конечно же, — они обеспечивали образцовую организацию всего производственного/творческого процесса. Вообще, нашего обиходного выражения «бардак» здесь бы никто не понял — никакого бардака в немецком бордельном деле никогда не существовало. То, что описывается этим словом, передается (или, точнее говоря, до введения начатков политкорректности в середине 80 гг. передавалось) понятием „polnische Wirtschaft“, «польское хозяйство». Но это так, к слову…

3. Кто виноват?

Проституция в Германии не запрещена, но не запрещена именно как индивидуальная трудовая деятельность. Долгие годы активистки непризнанного профсоюза горизонталок добивались признания любимого дела профессией, а не пусть разрешенным, но (официальная формулировка) «предосудительным» (sittenwidrig) занятием. В последние годы удалось добиться значительных успехов — права на больничную страховку, например, и даже права на уплату налогов (все пытаются уклониться, а честные женщины, наоборот, стремились!) — но… тут оно и началось. То есть кончилось. То есть начало кончаться.
Причины?
Предлагаются разные.
Во-первых, это, конечно, разработанная вашим корреспондентом концепция замены классовой борьбы половой (см. выше). Она мне мила, но я на ней не настаиваю. Быть может, вам будет ближе обычное (это во-вторых) объяснение всех здешних бед и неурядиц: неквалифицированная рабочая сила, особенно из Восточной Европы, с ее ценовым демпингом и некачественным сервисом, сводящимся к механическому выполнению незамысловатых половых операций — любимая тема пожилых активисток профсоюзного движения, которые очень любят относить свое ремесло в первую очередь к сфере психологического, а уж затем физиологического обслуживания. «Клиенты, они ж поговорить приходят, а всё остальное уже так, чтоб нас не обидеть!» — таково убеждение опытных дам, охотно выступающих с этим тезисом по телевидению. Кстати, по-немецки клиент проститутки именуется “Freier“, «фраер». Само по себе слово исторически означает «жених» (в немецком переводе «Одиссеи», например, Пенелопины женихи именуются фраерами) и издавна использовалось у веселых девиц в качестве веселого обозначения посетителя. И в России на рубеже XIX и XX веков, кстати, тоже («Девушки, в залу — женихи пришли!») — ну, про это читайте «Яму» Куприна, там все очень хорошо и подробно описано. При переходе в русскую феню слово «фраер» расширило свое значение до всеобщего лопуха, который, обнаглев, становится хуже танка, но губится, как правило, жадностью — и в этом качестве оно знакомо всем нам. И даже уже успело устареть, что придает известное благородство любому слову, пускай и блатному.
Третье объяснение заката «Луксора» и ему подобных заведений было выдвинуто несколькими более серьезными немецкими ресурсами со специализацией на экономической проблематике, и это объяснение просто и прекрасно, как учебник обществоведения для старших классов советской средней школы, и я его приведу с особым наслаждением. Все дело в контейнеризации!

Контейнеризацией называется перевод транспорта, в данном случае, водного, на систему перевозки грузов в стандартных контейнерах. Еще в 70 гг., когда я случайно немножко учился в Ленинградском институте как раз случайно водного транспорта, нам этой контейнеризацией проедали плешь почти круглосуточно — сулит, дескать, сплошное повышение производительности портово-транспортного оборудования и поголовное ускорение сроков погрузки-разгрузки грузов, что обязано привести к повсеместному сокращению сроков стоянки судна и т. д. и т. п. Но и сегодня учит нас, например Министерство транспорта Российской Федерации (на своем сайте), что «контейнеризация является генеральным направлением развития глобальной системы грузодвижения». А на Западе, дескать, да-авно уже… Может, она на Западе и давно, контейнеризация эта, но до трагических событий в том же Гамбурге довела сравнительно недавно! Тоже, значит, развивалась постепенно! Можно же было задуматься?!
Здоровенное судно-контейнеровоз сегодня разгружается-загружается часа за три, за четыре. А раньше грузовой корабль с какао на борту стоял в порту битую неделю — поправлял такелаж и пр., а экипаж был отпущен, понятное дело, на берег со всеми вытекающими отсюда последствиями. А если сюда еще контрсталию добавить (или, если кому понятнее, демурраж), т. е. время простоя судна в порту сверх обусловленного договором морской перевозки сталийного времени, то бишь, на бардак, пардон, на «польское хозяйство», то и поболе недели набегало… А куда матросику податься во время демурража?
Но — как уже было сказано выше — признаков катастрофы никто, как правило, не желает замечать. Все предпочитают предупреждать о катастрофах, которые никогда не произойдут.
Интересно, думал ли кто-нибудь, когда заводил всю эту контейнеризацию, пакетирование, автоматизацию погрузочно-разгрузочных операций, применение математических моделей оптимизации технологических процессов и все тому подобное о таком побочном последствии, как закрытие старейшего борделя в Гамбурге и вообще — гибель целой отрасли? Отрасли промышленности! Отрасли культуры! Здравоохранения! Традиционного ремесла и народного промысла!

4. Что делать?

Ну, что уж тут теперь поделаешь. Умерла так умерла.

Олег Юрьев

Занимательное снобоведение: Снобы московские, глянцевые (дополнение к Теккерею): 70 комментариев

    • Сереженька, ну так чего же? — тебе я очень признателен, что зы обо мне вспомнил.

      Может, если бы вся это бордельная история не подвернулась, оно бы некоторое время и продержалось…

      Наверно, я и сам не без вины, надо было саообразить — или хотя бы посмотреть, что, зачем, кто…

      Обнимаю.

      • Так держать, Олег!!!

        Согласен, Олег. Хотя и длинновато… А эти защитники Самойлова ( или Слуцкого, или… имя им, совкам, легион) Просто возмущены что в их модное болотце ваш камушек точно попал! ( См. мою ругань в адрес ентих самых полемичстов и полемиссток…. в ответах на их постные коммметы и комические посты.

        • Re: Так держать, Олег!!!

          Спасибо, Василий Павлович!

          Насчет совков-легионеров это Вы зернисто сказали.

          А что, большое волнение, что ли, насчет Самойлова вдруг? Я видел только (в смысле, Яндекс показал), какая какя-то женщина, называющая себя литературоведом, в очередной раз продемонстрировала, что не умеет ни читать, ни писать. Где же это я писал про ВСЕХ, кто «печатался при Советской власти»? Ну, ладно, это дело обычное.

          • Вообще-то, те, кто умеет читать и писать, умеют и аргументировать свои утверждения. У Вас по поводу Самойлова было два конкретных наблюдения: что в книге нет поэм, и что сравнение качества стихов первого и второго ряда в разные временные периоды (хотя это — момент субъективный, и тоже нуждается в конкретике). Все остальное — абсолютно бездоказательно. В том числе и обвинение в высокомерии по поводу «Памяти А.Р.». Когда эти стихи писались, Самойлов, действительно, думал, что ничего не сохранилось. Бобышев описал сцену, как он это узнал. Правда тут же наврал, что Самойлов не выкинул стихи из книги.
            А если уж говорить о высокомерии, то как не вспомнить Ваш термин «инженерьё» применительно к любителям Окуджавы (это отнюдь не «сам дурак», я, в отличие от Вас, аргументирую).
            Резюме: дело не в наличии «священных коров», а в наличии конкретики, подтверждающей соображения.

            • Во-первых, ничего доказывать, ничего подверждать и ничего аргументировать я никогда не собирался. Я этим вообще не занимаюсь. Я высказываю (в форме литературных эссе) свои ощущения от тех или иных явлений и развиваю на тех или иных примерах свои представления о культурно-антропологических закономерностях. Если для кого-то эти мои впечатления, ощущения и представления оказываются полезными, позволяют кому-то лучше разобраться в собственных ощущениях и представления, выработать или скорректировать собственные представления, — то я рад. Если этого не происходит, то я не огорчаюсь, поскольку знаю, что это скорее обычно и нормально.

              Идея, что в подобных вещах вообще могут существовать какие-то «доказательства», какая-то «аргументация», представляется мне, честно говоря и простите на откровенном слове (хотя знаю, что не простите), довольно-таки пещерной. Никакая аргументация не заставит меня поверить в то, чего я не думаю и не чувствую.

              Но всё это, однако же, не означает, что можно приписывать человеку (или тексту) то, что им (в нем) не говорилось. Я нигде и никогда не утверждал, что всякий, печатавшийся при Советской власти, автоматически является «советским человеком», «советским писателем» и т. д (в том смысле, в каком я это понимаю — т. е. в сущностном, а не в смысле принадлежности к Союзу писателей или к определенному периоду времени). Я никогда не утверждал, например, что Арс. Тарковский, более чем успешно печатавшийся при Советской власти, является «советским поэтом». Наоборот, я утверждал обратное. И, между прочим, какого-нибудь Солженицына, мало печатавшегося при Советской власти, или Лимонова, при ней, если я не ошибаюсь, совсем не печатавшегося, я вполне мог бы назвать — да, собственно, и называл — советскими писателями и особями советского культурно-антропологического типа. Я еще довольно мило отнесся к г-же Служевской, аттестовав ей или неумение читать (если она прочла то, чего не было написано), или неумение писать (если она прочла правильно и не смогла этого отобразить на письме). И то, и другое качество, с моей точки зрения, малосочетаемо с профессией литературоведа. Я мог бы предположить и намеренную передержку (что, конечно, более сочетаемо с профессией литературоведа, как мы ее знаем и любим), но я не исхожу из человеческой злонамеренности, если мне не было доказано обратного. Такой вот у меня гуманистический принцип презумпции.

              Что же касается, во-вторых, «инженерья» и Окуджавы (кстати, про «всех, кому нравится Окуджава», я, кажется, тоже ничего не говорил — я вообще редко говорю «про всех»; но мог бы, конечно, к гиперболам я склонен), то лично мне представляется несущественным, как называть: «инженерье», ИТРы (в том числе и гуманитарные ИТРы), кавээновцы, барды, братья Стругацкие и Ко, — это мне все маловажно. Важно только дать в каждом конкретном случае отчетливое (пусть и заостренное) определение того культурно-антропологического слоя (из которого, конечно же, и я вышел. Мне кажется, что ему следовало бы проявлять (а главное, иметь) поменьше коллективного самодовольства — с моей точки зрения, ничем существенно прекрасным (если не считать устройства — по малосмысленности — разного рода «общественных потрясений») он не отличился и является тупиковой веткой развития на дереве русской культуры. Таково мое личное представление. Если Ваше КСП, ССП, КВН и прочие буквы Вам нравятся — то это Ваше личное дело, меня это нисколько не огорчает и не заботит.

              Не знаю, для чего я Вам все это написал. Проще (и разумнее) было бы оставить Ваш задорный комментарий без ответа. Вероятно, это у меня следствие эйфорического состояния и слегка повышенного уровня человеколюбия в связи с успехами росийской сборной по футболу. Ну, и минутка времени у меня появилась…

              • Я тоже не знал, для чего Вам писал, так как не ожидал серьезного ответа. И оказался неправ.
                Благодарю, теперь мне, похоже,ясна Ваша позиция.
                Не могу сказать, что она мне близка, но, по крайней мере, понятна. Наивно полагаю, что первые два абзаца было бы интересно прочитать не только мне.
                Думаю, мне есть, что ответить Вам, но, к сожалению, сейчас как раз проблемы со временем (в том числе и из-за футбола), а отвечать вскользь не хочется. Но я постараюсь в ближайшем будущем найти свободный отрезок.
                Попутно замечу, что на один вопрос вы не ответили (хотя, безусловно, не обязаны отвечать!) — по поводу «Памяти А.Р.». К сказанному ранее добавлю, что не только не вижу поводов для Вашей оценки в тексте стихотворения, но и положение самого Самойлова в момент написания этих стихов не дает даже формального повода предположить данный взгляд. Мне, действительно, интересен источник подобного ощущения.
                Кроме того, Вы затронули еще один очень интересный момент: отношение к поэзии через чтение дневника.
                Мне неоднократно приходилось слышать о восприятии Самойлова именно через дневник, причем дневник приравнивался у читателя к авторской публикации.

                • Я очень рад (хотя — увы, по многолетнему опыту — не ожидал), что Вы услышите мои слова. Обычно никакой коммуникации не происходит, поскольку люди обычно применяют все услышанное-прочитанное к своей персоне: «обругали тютькина — я люблю тютькина — значит, обругали меня — сволочи». Причем Тютькин (Окуджава, Бродский, Самойлов, кто угодно) людям практически безразличен, они защищают не его, а себя — свой выбор, свою правоту.

                  Именно об этом шла для меня речь в связи со стихотворением «Памяти А.Р.» — вне зависимости от личного положения автора на момент написания. Так же неважно (для меня), опубликовал он его, «зная», «не зная» и т. д., — это все мелкие подробности: он его написал и выразил в нем комплекс своих представлений «о месте поэта в рабочем строю» — о тексте я и говорю, а не о «поведении» (ничьего поведения не сужу, да и не интересуюсь особо). Речь шла о «правоте победителей» (одним из которых Самойлову еще предстояло стать) — о признании «советской реальности» единственно возможной (поскольку реально существующей) реальностью. А «ривины»-де — городские сумасшедшие, которых можно пожалеть. Ривин был городским сумасшедшим, и пожалеть его было бы неплохо, особенно при жизни — но он был свободным человеком. В том смысле, что даже не знал о существовании границ. Соответственно, в своих высших проявлениях он достигал иногда того, чего люди, соглашающиеся на ограничения (или даже добивающиеся в результате права на снятие для себя лично каких-то ограничений — «на спецпасорт», так сказать) никогда не достигают (или почти никогда не достигают — исключения бывают из всех правил). Вот что я имел в виду под «жирным и советским» в этом стихотворении. Перечитав, я оговорился, что некоторая нотка внутреннего сомнения в нем все-таки звучит, но — не перевешивает остального.

                  Я не относился к стихам Самойлова через призму его дневника. Я писал о том, как неприятно меня удивила человеческая личность, встающая со страниц этого дневника. До такой степени я этого не ожидал. Но к стихам — т. е. к единственному, в сущности, что меня интересовало, я старался подходить «как к таковым», как к новым текстам. Эти свои впечатления я и изложил.

    • И Верхнеудэнск тоже правильно писать?

      Я, знаете, человек старомодный, «сноб» в хорошем смысле слова — так что я, пожалуй, останусь при «улан-удинском». А то еще заставят, тофо гляди, писать «кыргизский», «Кыев» и «Таллин» с двумя нн.

      За похвалу спасибо.

      • Верхнеудэнский Вы бы сказали, если бы он был Верхнеудэ. Но он назывался ВерхнеудИнск до переименования в Улан-Удэ. И правильно говорить таки улан-удэнский. Поверьте, я там родилась. И живу рядом.

        • Да, я поверил и проверил.

          Морфемно-орфорграфический словарь Тихонова(Тихонов А. Н. Морфемно-орфографический словарь: Около 100 000 слов / А. Н. Тихонов) напр., дает «улан-удинский».

          А вот, например, — по нашей теме — Улан-удинский судостроительный завод себя сам так именует:
          http://www.pwgs.org/ent/y7.htm

          В любом случае, мне кажется, удинский звучит куда лучше и естественной, так что при наличии нормативных разночтений я ориентируюсь на свой личный вкус и свое личное чувство языка.

          Но если я ранил Ваш местный патриотизм, то прошу прощения.

          • о, Господи, о каком местном патриотизме Вы говорите? 🙂 разумеется, нет 🙂 просто Ваше написание режет глаз и слух живущим здесь.
            «На -инский оканчиваются прилагательные:
            …если они образованы от географических названий на -и (-ы)…
            …если они образованы от географических названий на -а (-я)…»
            Это Розенталь, других вариантов он не предлагает. Я думаю, также следует учесть, что слово бурятское, отрезать от него окончание и менять суффикс «н» на «ин» не логично.
            Впрочем, со вкусом Вашим я спорить не буду 🙂

            кстати, на собственном сайте судостроительный завод именует себя «улан-удэнским».

  1. «Смотрите! Они вертятся! Вертятся!!!»

    Эти «снобы» снобируют на себя. … В некотором смысле, это социальный аутоэротизм

    Так оне и не скрывают своих планов и интересов:

    «…интерактивная база данных Who is Snob, участники которой смогут дополнять и редактировать информацию о себе, а также при желании прокомментировать некоторые факты своей биографии».

  2. В страшном волнении дочитала обе истории, и не скажу, чтобы вторая взволновала меня поболее первой. Или наоборот. Обе прекрасны; и все в них прекрасны, кроме, понятное дело, дурацких снобелл. Если уж говорить по сути, то я в своей жизни видела только одного относительно обеспеченного относительно нового богатого, который бы не был дурацким идиотом, а, скорее, наоборот. Но и этот пример меня не разубедил в очевидном.
    Ясное дело, что тут нет речи о третьем поколении, эти уже всегда поприличнее, в массе своей.
    Но кто их видел, живьем-то?

    • Жить в эту пору прекрасную…

      Ну, мое убеждение состоит в том, что новые богатые — это в основном старые комсомольцы, распилившие советское нархозяйство при помощи фарцы и диссиды.

      Какие они было в своих райкомах и банях, такие они и остались в своих клубах и Куршавелях.

      Вот, собственно, и вся история.

    • «Наоборот» — это «идиотский дурак»?

      Пардон, не удержался, соблазн бо великий.

      А насчет третьего поколения — так для чего, Вы думаете, вся эта бурная деятельность последних лет — политборьба, снобирование и пр. — только для того, чтобы продлить себя в новых поколениях, соблазнить их «снобизмом» и «правым делом», безразлично, в «правом» или «левом» варианте. Чтобы «третьего поколения» не было, а всегда было второе.

      • О-ой, ну-у что Вы-ы…, ка-анечно же нет.
        Мудрый умник, вот какой. Или наоборот, уже не помню.
        ***
        Тут же припоминается «мудурак», «мудурацкий». Искандеру, кажется, принадлежит.
        ***
        — Зачем вы меня лорнируете?
        — Я вас не лорнирую, я вас снобирую.

  3. Делайте что хотите, только, ради Бога, не заменяйте барщины оброком !Именно эта роковая ошибка, совершенная не нашими отцами, и привела, во многом, к той ситуации, которая заставила тебя теперь написать все это.

  4. Хм, за «вкусные детали» надо ссылать, считаете? А за «вознамерился закрыться» что предложите делать? Честно говоря, если оставить в стороне Ваши этимологические изыскания вокруг слова «сноб», придётся признать, что по результатам коммуникации редакции и автора именно последний заслужил наименование «сноба». Даже в Вашем пересказе видно описание сотрудничества весьма доброжелательного издательства и автора, не желающего выполнять свою работу и, извините, кидающего понты при корректной попытке редакции исправить ситуацию с не слишком читабельнымм текстом (понятно, что тема не располагает, ну так на то и профессионализм).

    Я не тщеславен и не склонен к перечислению разных своих успехов, но иногда, к сожалению, приходится, чтобы привести в чувство какого-нибудь глянцевого деятеля, полагающего, что он тебя осчастливливает своим обращением и своим гонораром.

    Если это не снобизм, то что тогда снобизм?

    Всё, что я пока читал о попытках «Сноба» взаимодействовать с авторами заставляет меня думать о том, что эта редакция слишком хороша для сегодняшних авторов.

    • У меня, как у автора, столкнувшегося с коллегами этого мальчика С. в похожих ситуациях, тоже порой возникали мысли предложить им собственноязычно вкусить «вкусных деталей» улан-уд(и/э)нских рудников… Но с другой стороны, Олег Юрьев мог бы предложить свои соображении о том, как должна функционировать редакция, а то столько иронии, а ответа на вопрос «что делать?» так и нет…

      • Я вообще уже не реагирую на комментарии к этой записи — и порому что вся это история меня давно не интересует, и потому что она очень часто привлекает какую-то совсем «моль журнальную», вроде автора комментария, на который Вы отозвались.

        Но Ваша постановка вопроса меня заинтересовала. Я, конечно, этой редакции ничего не должен, денег я у нее не брал и, кстати, на нее не жаловался — у меня не было к ней претензий, а был только социологический, точнее, культурно-антропологический интерес. Мне казалось, это довольно ясно явствует из моего текста.

        «Что делать?» Пожалуй, я думаю, что из этого же моего текста следует, что сделать ничего нельзя. Это вопрос качества человеческого материала, а не организации редакционной работы.

        Дождаться следующего эона — вот мой совет.
        А пока он не наступил — не интересоваться такого рода прессой и такого рода литературой.

        «Такого рода» — значит: произведенной такого рода людьми. Какого рода? — именно это я и стремился описать.

  5. Хм, за «вкусные детали» надо ссылать, считаете? А за «вознамерился закрыться» что предложите делать? Честно говоря, если оставить в стороне Ваши этимологические изыскания вокруг слова «сноб», придётся признать, что по результатам коммуникации редакции и автора именно последний заслужил наименование «сноба». Даже в Вашем пересказе видно описание сотрудничества весьма доброжелательного издательства и автора, не желающего выполнять свою работу и, извините, кидающего понты при корректной попытке редакции исправить ситуацию с не слишком читабельнымм текстом (понятно, что тема не располагает, ну так на то и профессионализм).

    Я не тщеславен и не склонен к перечислению разных своих успехов, но иногда, к сожалению, приходится, чтобы привести в чувство какого-нибудь глянцевого деятеля, полагающего, что он тебя осчастливливает своим обращением и своим гонораром.

    Если это не снобизм, то что тогда снобизм?

    Всё, что я пока читал о попытках «Сноба» взаимодействовать с авторами заставляет меня думать о том, что эта редакция слишком хороша для сегодняшних авторов.

  6. Какой пркрасный текст!!!

    Будучи начинающим (в общем-то) журналистом, должна признаться, что давно не читала такой остроумной колонки. Вы отлично бы заменили Панюшкина в «Ведомостях»: прямо нельзя оторваться, не дочитав до конца, хотя уже и ясно все сразу (тем более, что представляешь проект немного изнутри, и знаешь наверняка, что это missunderstanding априори).

  7. Какой пркрасный текст!!!

    Будучи начинающим (в общем-то) журналистом, должна признаться, что давно не читала такой остроумной колонки. Вы отлично бы заменили Панюшкина в «Ведомостях»: прямо нельзя оторваться, не дочитав до конца, хотя уже и ясно все сразу (тем более, что представляешь проект немного изнутри, и знаешь наверняка, что это missunderstanding априори).

  8. Всё — и историю переписки, и сам рассказ с размышлениями о закрытии борделя — прочла с большим удовольствием. Спасибо!
    Прошлым летом, будучи в Гамбурге, с подругой-немкой плавали ради развлечения на пароходе по реке с заходом в порт. Видела всю эту контейнеризацию. У подруги муж — работает в порту математиком — пишет программы погрузки-разгрузки. Подруга сказала, что раньше в гамбургском порту работали 50 тыс. человек (лет 25-40 назад). Теперь, после компьютеризации, всего 5 тыс. — начальство, крановщики и компьютерщики. Час простоя, если не вписался в программу, штрафуется на 5000 Евро. Вовремя не встал под разгрузку-погрузку, задерживаешься на сутки — посчитайте, какой убыток. Меня впечатлило.
    До посещения ли борделей тут? Так что Вы причинно-следственные связи совершенно верно описали. А снобы и их редакторы оказались туповатыми для понимания макроэкономического эффекта контейнеризации. Не хотят развиваться…

  9. Всё — и историю переписки, и сам рассказ с размышлениями о закрытии борделя — прочла с большим удовольствием. Спасибо!
    Прошлым летом, будучи в Гамбурге, с подругой-немкой плавали ради развлечения на пароходе по реке с заходом в порт. Видела всю эту контейнеризацию. У подруги муж — работает в порту математиком — пишет программы погрузки-разгрузки. Подруга сказала, что раньше в гамбургском порту работали 50 тыс. человек (лет 25-40 назад). Теперь, после компьютеризации, всего 5 тыс. — начальство, крановщики и компьютерщики. Час простоя, если не вписался в программу, штрафуется на 5000 Евро. Вовремя не встал под разгрузку-погрузку, задерживаешься на сутки — посчитайте, какой убыток. Меня впечатлило.
    До посещения ли борделей тут? Так что Вы причинно-следственные связи совершенно верно описали. А снобы и их редакторы оказались туповатыми для понимания макроэкономического эффекта контейнеризации. Не хотят развиваться…

    • Да нет у меня никаких взаимоотношений с этим издательством, Юля! Правда нет.

      У меня к ним нет ровно никаких претензий, они даже на свой скобарский лад старались как могли.
      С точки трения присущих им представлений о том, как все в мире устроено.

      Я ни на кого не жалуюсь и не считаю, что со мной обошлись несправедливо.

      Я написал все то, что написал, чтобы зафиксировать некоторый социальный опыт. И то, как у них все в мире устроено.

      А то, что через полгода разразилась история, что кто-то и меня «вкинул» в эту историю, и глянцевые люди стали интерпретировать этот мой текст как жалобы, как выражение каких-то обид — так в этом я не виноват. Хотя в смысле «антропологического знания» новую информацию, конечно, учел.

      • На самом деле пресса везде одинаковая. Но только для Москвы надо писать из Москвы, а вы — уже мутант и инопланетянин и не учитываете пожелания и представления публики. То же самое с немецкой прессой — какой Расею прикажут изображать и видеть — такая она и в печати. Я вообще не понимаю, как все-таки разным народам удается коммуницировать.

        • Народы вообще никак не коммуницируют, коммуникация между народами в принципе невозможна, а когда народы всё же начинают пытаться понять друг друга, добром это никогда не кончается. Так я лично думаю.

          Но это всё же не имеет прямого отношения к вопросу где и как писать.

          Я должен сказать, что в принципе «не учитываю пожеланий и представлений публики», и никогда не учитывал, ни там и ни здесь, поскольку в принципе не отношу себя к сфере обслуживания. В этом смысле я не «уже» мутант и инопланетянин, а всегда был мутант и инопланетянин. В 90 гг.

          В принципе, до сих пор с этим как-то более или менее смирялись и там, и здесь — и, тьфу-тьфу-тьфу, пока продолжают смиряться. Не все, конечно, и не всегда. Не «снобы», конечно» с их деньгами и не «Радио Свобода» например с 6 американским флотом за плечами, но пока что бывают и другие возможности, не так ли? В немецкой прессе (где я много публикусь, поскольку жить-то надо) мне приходилось сталкиваться с тем, о чем Вы говорите, — вплоть до попыток прямой цензуры; но — могу, конечно, судить только по своему личному опыту — если ты не соглашаешься говорить то, чего не думаешь, то тебе или позволяют говорить то, что ты считаешь нужным или просят уйти. Пока есть куда уйти — ситуацию можно считать более или менее нормальной. Так мне, по крайней мере, кажется.

  10. Потрясающе, получил огромное удовольствие от текста, в особенности от его последней части. На месте редактора — опубликовал бы не глядя. Просто какая-то «Затоваренная бочкотара» получилась!

    • самое забавное, что мне тексты, подобные тому, что написал г-н Юрьев, показывали в качестве образцовых, когда предлагали сотрудничество со «Снобом»
      приоритеты и установки у них, действительно, меняются на ходу…

  11. все прочел.я к ним хотел продюсером идти, на их медийную часть
    пробил по всем каналам, умные люди сказали это просто красивый распил олигархических бюджетов…и ничего интересного я там для себя не найду…оказалась правда

    спасибо за пост)

  12. Snob

    У нас в клубе на http://professionali.ru/ вдруг началось обсуждение
    этого проекта. Естественно, начал со знакомства. Но увы, даже не смотря на шапочное знакомство с Яковлевым, я пока не получил туда доступ, и внутрях проект не видел. Поэтому мне трудно составить своё мнение. Мне пояснили, что этот проект для снобов. И вход не для каждых! Мне предложили подписаться на печатный журнал, тогда пустят…

  13. Критиковать чужую работу «легко и приятно», но мне «искренне кажется» следующее:

    Мне кажется, что редакторы хотели «социального» текста, т.е. анализа социального феномена с использованием того «языка описания», который возник во второй половине 20-го века как следствие социальной критической теории. Т.е. аналитической социальной журналитсики, подобной той, которая етсь в хороших западных изданиях
    Этот же текст — другой жанр: не аналитический, не свидетельствующий о знакомстве с социальной проблемой и подходах к ней, а предназначенный, очеивдно, для демонстрации авторского остроумия, литературного вкуса, слога и т.д.

Добавить комментарий