Перемонтировка соседа

Посв. О. П.

Сосед с нижнего этажа, из торцевой однокомнатной квартиры, меня боготворит.

На этот счет имеется неоспоримое доказательство: вот уже многие годы он заводит себе головные уборы, как у меня. Стоило мне, например, купить шляпу фасона «Хэмфри Богарт», в которой я стал известен населению нашего района под именем “Der mit dem Hut” (ну, этот, в шляпе), как сосед — не знаю уж на какие шиши! — купил себе целых две шляпы, одну зимнюю и одну летнюю, и стал их носить с соответствующими костюмами, победоносно на меня при этом поглядывая. Сначала я здоровался с ним, приподнимая шляпу над головою, как Ленин, и эта нездешняя изысканность поражала соседа в самое сердце, но скоро я утомился и ограничил себя прикосновением двух пальцев к полю или одного к тулье, как какой-нибудь буквально Джон Уэйн. Такая роскошная небрежность оказалась еще действенней: сосед весь на ходу изгибался, сам под себя подвертывался и, не в силах решиться на тот или иной вариант, помахивал в воздухе сухими белыми лапками. Более всего на свете он любит здороваться, жаловаться на бедность (когда покупает мои книжки и укоризненно подает их надписывать), а также мыть лестницу. Последнее производится обычно в светлом костюме и ярко-малиновых резиновых перчатках.

Через несколько лет шляпа моя обвисла и обветхла слоями, как осенняя листва над кремлевской стеной зоопарка, и я купил себе на зиму вязаный гондончик для тепла головы. Сосед смотрел на меня несколько дней недоверчиво, но все же появился в оранжевом лыжном шлеме, совершенно нейдущем к его темно-серому английскому плащу.

Окончательно же все стало ясно, когда я затеял ходить в синем бейсбольном кепи с длинным козырьком, окаймленным, как бывшая наша копейка, золотыми колосьями, и с какой-то еще сложносокращенной руной на тракторном переду. Мне это кепи подарил один знакомый индус в подземном переходе метро — а я ему за это подарил два евро. Бейсболка соседа оказалась клеенчатой, с какими-то пуговицами над козырьком и затейливой посеребренной пряжкой, сквозь которую проглядывал полуголый затылок с пергаментной складкой.

…Но, полагаю, он меня одновременно и ненавидит. У них, у немцев у этих, всегда так — две бездны одновременно и не знаешь в какую вляпаешься. Ф. М. Достоевский ведь все о немцах писал, говоря, будто якобы о русских. Русских-то он и не видал никаких — в своих Баден-Баденах и Петербург-Петербургах.

Короче говоря, если бы сосед меня не ненавидел, то зачем бы он, платя по какому-то льготному удостоверению половинные деньги за билет, посещал все мои литературные выступления и по окончании известной ему наизусть программы вылезал с вопросами, которые представлялись ему чрезвычайно ехидными.

Например, почему в моей книжке «Прогулки при полой луне» за «Четвертым ленинградским рассказом» следует «Второй московский», и к лицу ли такому серьезному писателю с бородой и в шляпе, каким я общезаметно являюсь, подобные детские игры?

Тогда я еще был действительно в шляпе, поэтому терпеливо объяснил ему (на отборном немецком языке без различения, правда, длинных и коротких слогов, ибо нашему брату этого не дано), что пользуюсь приемом перемонтировки пространственно-временных последовательностей с целью создания художественно ценных эффектов от- и остранения.

Через года полтора он поинтересовался, не кажется ли мне, что порожденного мною Нового Голема неприятно и страшно повстречать даже в литературе, но я уже был в вязаном гондоне и сухо ответил: «Не кажется. Следующий вопрос, пожалуйста».

Но когда, еще через годик-другой, возвращаясь домой, я застал его подметающим под нашим дверным ковриком, я был уже в бейсболке. Поэтому я вынул из-под полы монтировку, подаренную мне индусом в виде сдачи с десятки, и к чертовой бабушке перемонтировал соседа двухбездного в пергаментную щелку под посеребренной пряжкой.