Солдатские кладбища винограда, конец ноября, Пфальц
Виноград хоронят стоя — то есть: стоя он похоронен. Наклоненными шеренгами — как шел на войну.
Одноногие скелеты опираются на собственный крест из легкого светлого металла. Плечи их осыпаны красно-ржавыми, буро-ржавыми и желто-ржавыми волосами, у некоторых в руках — маленькие раздавленные головы. С искривленного сапога стекает на землю вакса. Земля устлана старыми бинтами и смытыми листовками врага.
А вокруг гор шевелится сверху жемчужный туман. И меркнет, меркнет — наполняется сияющей сыростью, паровою смолой…
Ночью сквозь пустые ряды бывшего винограда видна последняя улица — расплывчато, как сквозь залитое пересеченной водою стекло.
Туда идешь, а во мгле тихонько поскрипывают с обеих сторон раздроблённые кости мертвых виноградных солдат.
пфальц — звучит как выстрел.
прекрасные строки…
Спасибо, Павел.
Это просто песня, даже не стихи — такая музыка, которую не спеть нипочём, но хотелось бы, кабы умение.
Спасибо!
Рад. Спасибо.
Да-а, некоторую границу между стихами и прозой я здесь, пожалуй, надтаптываю. Но будучи ретроградом со стажем, в этом не признаюсь.
Воля Ваша:)
Но по мне, так плох тот прозаик, который не надтаптывает хотя бы иногда и в бессознательном состоянии:)
И, наверно, не до конца хорош тот поэт, который своих стихов не поёт, пусть и не имея вокальных данных (это к тому, что терпеть не могу «актёрское» чтение).
Да, но последнее — так, реплика, в частности, чтоб самому запомнить.
Вот Веничка читал «Москву-Петушки» (запись крутится), как пел. Именно пел на совершенно акынскую музыку положенное.
Одно время доставал (скорее даже пугал) русских бардов тем, что авторская песня, к примеру, довольно чётко делится на акынскую и шаманскую.
Заболтался я, но стирать не стану:)
Певали и мы в ранней юности, было дело. Бряцали кимвалами в клубе «Меридиан». В телевизор нас даже пускали, в ленинградскую программу. Но а этим делом давно и бесповоротно завязаны. Под водочку-селедочку можем еще изобразить «До свиданья любимая, за разлуку прости меня» и в этом роде, но не больше того.
Стихи уж читаю как читаю — как все мы читаем, питерские мы…
А прозу, боюсь, так и не научился вслух читать — слишком мало было практики (по-русски, я имею в виду). Только что как раз в Женеве убедился-устыдился. Жена, правда, говорит, что надо было просто подготовиться, потренироваться. Наверно, она права — да что ж я буду собственную прозу репетировать…
Так или иначе, репетировть-то всё надо.
Мы-то ведь тоже теперь не поём, даже по-русски. А в детстве аж на четырёх языках публику веселили, и что самое смешное, все эти четыре понимали на уровне разговорного — местность такой был:)
Теперь всё в пассиве, но форму держим, пусть и за счёт джаза, а не за счёт собственных стишков, положенных на
собственные же лопатки.Нет, в телевизоре-то я отсидел в последний раз году в 98-м, уже в абсолютно сознательном возрасте — совершенно случайно, но это другая история, поскольку петь в наших краях абсолютно некому, и дальше — больше, что примиряет с действительностью:)
Это как с тем Лотом — лучше уже не оборачиваться, но все как-то обернулись.
красиво!
даже запах ощущается —
такая свежесть, что почти металл.
Спасибо!
Насчет запаха я очень рад — потому что он есть, а обозначить его практически невозможно. Он на границе обоняния и зрения. Впрочем, так, вероятно, и стоило написать. Здесь уже нельзя, но я еще подумаю над этим. Спасибо!
Сильно…
А книжек так и нет…
Спасибо. Лена.
Да, теперь уже ожидать не приходится. Всего вероятнее, что они вернулись во Франкфурт, и не исключено, что я в запарке во время ярмарки что-нибудь спутал в адресе и стало быть во всем сам виноват.
Но есть вероятность и что вовсе пропали. Теперь это уже все равно.
Через месяц мы вернемся во Франкфурт; обнаружим возвращенную посылку — пошлем ее вам снова; не обнаружим — пошлем другие книги.
Спасибо!