Сочинил статью для тематического номера мюнхенского журнала «Tumult» — краткий очерк истории строительства Америки в России. Номер («об Америке»; в основном, об «американском языке») выйдет осенью, к Франкфуртской книжной ярмарке.
Вчерне закончил колонку об Арсении Тарковском.
Для русского читателя там, думаю, будет не много интересного (всё то же и те же — тарковские шамхалы, переводы стихов Сталина, в одном году первая книжка и первый большой фильм сына и пр.), но по ходу сочинения я установил у себя какое-то совершенно неожиданное личное чувство родства и благодарности — как будто он специально был, чтобы я был.
Видел я его один раз в жизни — летом 1986 г., в Москве — не помню, где было чтение. Помню жену — загорелую старуху в пестром тюрбане. После чтения к А. А. подошла французская то ли студентка, то ли аспирантка и передала привет (письмо? нет, вряд ли) от сына из Парижа. Все мы знали, что тот смертельно болен. Помню сухую, старую, судорожную руку, которая медленно гладила круглое, заплаканное французское лицо. Меня привел один вечно-восемнадцатилетний московский поэт, по домашнему знакомству претендовавший на получение лиры, но не только от Тарковского, а ото всех, у кого только предполагалась в наличии какая-нибудь лира. Но знакомить не стал, за что потом извинялся, уважительно мотивируя вышеописанным. Я, собственно, и не претендовал, не говоря уже о лире. А теперь такое чувство…
Кажется, суть значения Тарковского не в величине его как поэта (хотя многие стихи мне по-прежнему очень нравятся — т. е. и сейчас понравились, когда перечитал), а в качестве и природе речи, которой он говорил. Это была как бы «альтернативная речь», «несоветская» — за счет чего? Не думаю, что это можно определить. Другое «словесное мясо». Может быть, дело было в том, что он действительно оказался «младшим из семьи людей и птиц» и был как будто предназначен для продления существования этой речи. для ее передачи по той тончайшей нити, которой был сам. Почему именно он? — Ни из биографии, ни из происхождения прямого ответа на этот вопрос не вывести. Были десятки вполне талантливых людей с примерно схожими исходными обстоятельствами и жизненными путями, но все они в конце концов (или с самого начала) заговорили вполне по-советски. Или замолчали. Думаю, просто так вышло, что это был он. Кто-то же должен был. Как выясняется.
Подозреваю, что он был единственный хотевший из могших.
Дело вовсе не в том, что «по-советски» говорить хуже, чем «на исходном языке». Вполне возможно, что язык этот можно искренне считать «засахаренной земляникой» или как там еще. Или не видеть разницы. Но пример не исторического, а актуального существования этого языка был — лично для меня — как выясняется, совершенно необходим. Как свидетельство того, что можно иначе. Не зря Тарковского по слухам так тихо и сильно ненавидел лучший, вероятно, поэт советского времени, всю свою жизнь построивший на тезисе, что «иначе» — нельзя. И вроде бы он все то же самое делал — и воевал, и переводил, и первую книжку выпустил очень поздно, и с А. А. Ахматовой подруживал. А говорил на другом языке. Между ними стояло аквариумное стекло — непробиваемое. Один был снаружи, другой внутри. Впрочем, об этом я уже писал.
Для немецкочитающих: в издательстве «Oberbaum» должен выйти в этом году не то двухтомник, не то однотомник Тарковского. Точнее пока ничего сказать не могу. У меня есть старое двуязычное издание, сделанное Катей Лебедевой в изд-ве «Volk und Welt» (в 1989 г.! Printed in the German Democratic Republic!). Кстати, довольно хорошее. Особенно один перевод Андреаса Коциола (Andreas Koziol — исходно, в славянских предках, — Козёл, конечно).
Ладно, теперь нужно еще срочно сочинить колонку про Фильдинга. У кого-нибудь есть какие-нибудь мысли насчет Фильдинга?
Вдруг Вам будет интересно… Так…
http://borisl.livejournal.com/88138.html
Благодарю Вас. Интересно.
Насчет ранга Тарковского как поэта несогласен.
Несогласени насчет роли фильмов «сына» в «растиражировании», Для меня было наоборот — эти стихи легитимировали до известной степени такую, в сущности, пошлую вещь, как кино.
Мне трудно сказать. Я услышал эти стихи раньше, чем их прочитал. И потом искал у него другие,которые оказали бы на меня такое же по силе воздействие. Не нашел. Кино пошлая вещь, но эффективная. Ну и сын тоже понимал, конечно, что отбирать для «тиражирования».
«Второстепенен» Тарковский разве что в сравнении с Мандельштамом.
Я под «второстепенностью» имел в виду очень простую вещь: хороший поэт, но «не гений». При всех возможных вкусовых различиях, о таких вещах обычно легко договариваются. Да и у него самого никогда такой установки не было. Так что да — «в сравнении с Мандельштамом».
Не думаю, что так уж «легко договориться», если не принимать на веру готовый список «гениев» . Но мне кажется, разделение на «гениев» и «не гениев» применительно к поэзии XX века мало работает. Настолько разнообразны поэтические миры и настолько они не заменяют и не затмевают друг друга, что выше определенной черты иерархию строить если и возможно, то не очень осмысленно. Тарковский — выше этой черты.
Но Вы же первый вспомнили Мандельштама 🙂
Так для меня и Ахматова существенно «меньше» Мандельштама. Не говоря уж, допустим. о Георгии Иванове. Мандельштам — гений мирового уровня. Но он сам по себе не может «заменить» (в истории литературы и в моем внутреннем мире) ни Ахматову, ни Гергия Иванова, как Пушкин не заменяет Лермонтова или Баратынского.
Я как раз собирался о нем писать в ЖЖ (в столетнюю годовщину), ты меня опередил.
Поразительно, но из всей «квадриги» (…-Петровых-Липкин-Штейнберг) он — единственный — ни на йоту не «осоветился» ни по какому параметру (в том числе не стал антисоветчиком), и при том единственный обильно и бех перерывов издавался с 1962 года до конца советских времен. Это был какой-то чудовищный (и радостный) сбой системы.
Очень характерно, что его открыто или тайно не любили и все шестидесятники, а не только «военное поколение». К Липкину они относились гораздо лучше.
Для меня он (Тарковский) всегда остается «парен» Сергею Петрову (о котором и не знал, вероятно). Это выбор путей самосуществления. Я думаю, Тарковский подсознательно (сознательно он ничего не делал -человек был чисто интуитивного склада) пожертвовал какими-то яркими сторонами своего «я» ради возможности оказаться той самой «ниточкой». Но об этом я напишу поподробнее.
Ну, я написал очень конспективно, просто чтобы зафиксировать (для себя) некоторые наблюдения (над собой), возникшие по ходу сочинения колонки. Так что напиши поподробнее.
О Петрове он, конечно, знал — не мог не знать. Как минимум как о переводчике. Переводческое имя у Петрова было громкое (можно, собственно, спросить вдову С. В. — ты же с ней знаком, кажется, в отличие от меня; но почти уверен, что были знакомы).
Существеннее, что я тогда — в детстве-отрочестве — не знал.
«Военное поколение» — этого я коснулся. Но, скажем, по воспоминаниям Наймана очевидно, что тот его ненавидел. Впрочем, если первые ревновали Тарковского по большому счету — к русской поэзии, то Найман, вероятно, — …к Ахматовой?
Впрочем, и здесь это могло быть антропологического характера, просто менее осознанно.
А что касается причин… Могу только повторить: «он был единственный хотевший из могших». В 30-40-50 гг. желающиц быть «остатками старой поэзии» ббыло не так уж и много. Это надо было еще хотеть. А не наоборот — хотеть «дышать и большеветь». Впрочем, ты прав, вероятно — Тарковского спасала его недорациональность; вероятно, он не формулировал для себя этих вопросов и вообще сутуации выбора. Что в советских условиях — я всегда об этом говорил — позиция, в которой ты проигрываешь меньше всего.
…Я тут, кстати о ненависти, чудный читал текст одного кумыкского националиста, брызжущего ненавистью по поводу предателей-шамхалов, добровольно отказавшихсь от власти и пошедших служить белому царь (за генеральские звания и ордена!).
Шамхалы в самом деле были тиранами и злодеями. Уши ослушникам отрезали, и вообще. Очень обижали горских евреев, за что были вздрючены Ермоловым.
Как-то мне не очень понятен такой быстрый переход от князей и генералов к находящемуся в городе Елисаветграде под полицейским надзором — кто он там был, отец Тарковского? — А, вот — служащий Елисаветградского общественного банка. Александр Карлович его звали.
Промежуточных звеньев как-то никто не проверял, кажется.
А шамхалы, конечно, были не сахар.
Судя по всему, это семейная легенда, основанная исключительно на фамилии.
Да, постепенно к тому же пришел, но тс-с, между нами, не будем рушить легенд…
…Если по лицам судить, плюс отчество Карлович у отца — скорее, из поляков или полонизированных украинских мелкопоместных. Но варианты всегда есть.
Наверняка — мы тут с тобой гадаем, а кто-то знает. Выяснить то это не так сложно, было бы желание.
Но в колонке я буду держаться шамхальской теории.
Кстати: читал ли ты воспоминания Липкина о том, как пьяный Тарковский, проезжая через Тарки, высовывался в окно машины и кричал: «Здравствуй, мой добрый народ!»
Если не сами воспоминания, то ссылки на это место — да, знаю.
Надо сказать, что в «литсреде» до конца ему, кажется, не верили насчет всех приключений от шамхальства до переводов Сталина — судя по всему, он любил телеги погононять.
Ну, а то, как он полностью — с начала до конца — придумал историю своего общения с Мандельштамом, и даже стихи про это написал, сбив с толку всех мандельштамовских биографов?
Ну вот видишь. Этого я не знал, кстати.
Тогда точно из поляков.
Он был женственной натурой. Хотя и как мужчина он был большой молодец… — очень смешное интервью Липкина.
Нет, конечно поляк.
Еще интереснее воспоминания Лиснянской (кажется. в «Знамени» за прошлый год).
Ладно, я уже свой урок пока что выполнил. Но это, вероятно, есть и там, куда я дал ссылку.
…А воспоминаний о Фильдинге г-жа Лиснянская не написала случайно?
Шестидесятники — нет, открыто не не любили. Лебезили. Году в 1983 в консерватории был вечер грузинской поэзии, который вели Думбадзе и Евтушенко, А.А. читал переводы. Вечер кончился, и Евтушенко аж весь извился, пока не заполучил Тарковского, вырвав его из рук каких-то автогрофобратилей, чтобы подвезти в Переделкино (или куда еще?) на СВОЕЙ машине.
Левитанский очень его любил. На словах — само собой, и он — единственный (плюс артист Мих. Козаков) из знаменитых, кто хоронил А.Т. на кладбище, т.е. из ЦДЛа добрался до Переделкино.
Винокуров — пожалуй единственный, кто ненавидел открыто, называл А.Т. мертвым поэтом — на своем семинаре в Литинституте. Ваш покорный слуга, тогда совсем юный, наябедничал А.Т. как Винокуров его не любит, на что получил в ответ гневную тираду: » А кого он любит? Он больше всего любит лелеять свой жирный живот!» Сказал будто бы со злостью, а в голосе была совершенно детская обида.
Насколько я понимаю, литературное самопозиционирование Евтушенко (как и Вознесенского) предуматривало демонстративное и экзальтированное доброжелательство ко всем «талантам» — даже к публично оскорблявшему его Бродскому. Потом для него Тарковский в любом случае не конкурент.
Разумеется, и другие публично негативных эмоций не высказывали: работали важные ограничения литературно-общественного плана. Кожинов, у которого таких ограничений не было (в силу принадлежности к другому общественному лагерю) написал в статье то, что многие думали и высказывали приватно…
Но по меньшей мере отчужденность по отношению к нему была почти у всех.
Прочитал этот материал и сразу перед глазами — да уж какие там ребята, всем за или под пятьдесят! — из «Заозёрной Школы», — существовала такая в (трудно период оконтурить) 80-х в Танаисе.
Во многом — ученики и, отчасти, возможно, продолжатели традиции (одного из направлений, Тарковский, всё же, был очень разный).
Геннадий Жуков есть в электронном виде в достойном объёме.
Сейчас молчит.
Если Вас это интересует хоть каким-то образом — могу выслать архив.
Да, мне известно это явление — Калашников и др. Кажется, у меня даже книжки были в конце 80-х, но куда-то пропали в результате перемещений в пространстве.
Тогда многие пытались производить себя от Тарковского, особенно в Москве и на окраинах; в некотором смысле, он был не менее генеративной фигурой 80-хх гг., чем Бродский. Но проблема заключается в том, что воспроизвести Бродского легко — как вследствие совершенно конкретных технических признаков, так и вследствие «антропологической близости».
У Тарковского не было никких особенных технических признаков, даже лично-интонационные были не особенно яркими, что избавляло, конечно, от такого количества эпигонов, как это было и есть у Бродского. Особость ситуации Тарковского заключалась в — о чем я, собственно, и пишу — в его маркированной «антропологической особости», причем не поддельной (по типу Олега Волковы — «мы, дворяны»), а настоящей. Поэтому я не знаю ни одной удавшейся попытки «продления» Тарковского молодыми людьми позднесоветского времени — как бы они ни старались. Не и исключая — при всей симпатии — и «ростовских».
С Бродским всё ещё проще (и сложнее). Удаётся воспроизвести лишь технические приёмы, да и то лишь те, что на поверхности, и речь не о нём и не о них.
Ростовские, полагаю, и не пытались напрямую продолжить, каким-то образом воспроизвести оригинальные технические приёмы, каковых и не было особо, как верно замечено. Калашников — да, вроде бы, переписывался с Тарковским, чего не могу сказать о Жукове. Бондаревский — отдельная фигура, вовсе своеобразная.
Жуков с глубоким уважением отзывался о Тарковском — да, было, при мне. Возможно, есть некая тематическая близость, но не более того. Здесь географический (даже, историко-географический) фактор силён.
Книжки-то у меня есть, и записи есть в громадном количестве. Ну да, и доставшийся случайно электронный архив Гены, в который иногда заглядываю. Жуков, как раз, наиболее интересен сам по себе, вне заявленной темы. Хотя — да, определённые привязки прослеживаются.
Ну, это ведь не очень релевантно, Сергей, — кто с кем переписывался и кто о ком с уважением отзывался. Я думаю, Вы с этим и сами согласны.
Культурно-антропологически все позднесоветское «культурное» стихотворчество, куда включаются и попытки «наследовать» Тарковскому, есть продукт чисто советский — по поэтике. Об этом я говорил. Чисто советским было и позднесоветское стремление изобразить себя «отраслью серебряного века», самостилизиватьс себя, тоже никому не удавшееся. Кстати, не должно оно было удастся и Тарковскому, оснований для этого у него было немного. Но — удалось. Мое предположение о причинах этого — см. в тексте.
Согласен со всеми доводами.
спасибо. вообще — и за Ваш «конспективный пост» и за все комментарии, Ваши и нет. арсений тарковский очень правильный. очень. со всеми «телегами» и прочей эквилибристикой. ещё раз спасибо.
Не за что.
К нам в институт приезжал Андрей Тарковский — с Зеркалом, кажется. Я послал тогда записку: а почитайте, пожалуйста, какие-нибудь стихи Арсения Тарковского. Андрей очень удивился: хм, странная просьба, я подумаю.
Еще он говорил фантастические вещи: мои, говорит, фильмы не для кинотеатров. Вот в будущем будут такие штуки, чтоб можно было прямо у себя дома по 10 раз один фильм крутить. Мы тогда долго смеялись над его маниловскими фантазиями.
Провидел, значит.
Я смотрел «Зеркало» в ленинградском кинотеатре «Великан», в великанском зале с галереей. Было человек шесть. Наверно, не для кинотеатров.
Но я, в принципе, к его фильмам довольно равнодушен. Последний, который смотрел, был «Сталкер», и так он мне не понравился своей стругатчиной, что я решил на этом закончить. Так что ни «Ностальгии», ни «Жертвоприношения» не смотрел.
Тогда как раз зал был битком набит.
Был еще такой забавный эпизод. Есть у меня приятель-новозеландец, молодой дизайнер, работал в Москве пару лет. Пошли мы как-то с ним побродить по Лосиному Острову. Ну а там до леса доберешься мимо ржавых газгольдеров и брошенных узкоколеек. Как в Сталкере, говорит вдруг Том. Я удивился. У нас, говорит, в университете был полугодовой спецкурс по Тарковскому.
Я-то сам спокойно отношусь. Но отдельные куски мне нравятся в любом его фильме. В одних таких кусков больше, в других — совсем мало.
Ты немного потерял, это неудачные фильмы — два последних.Особенно «Жертвоприношение».
Что касается более ранних, то просто в том месте, где начинается серьезный диалог с претензией на философию, надо выключать звук и любоваться картинкой.
Я сейчас, по ходу сочинения колонки, скачал «Зеркало» и «Солярис», может быть, и пересмотрим. По ходу дела скачался еще и американский «Солярис», где Клуни играет Баниониса. Теперь мы всё размышляем, в каком порядке смотреть — сначала Клуни, а потом Баниониса или наоборот.
Да, я знаю, что немного потерял. По «Сталкеру» было очевидно, что ничего больше не будет.
Такое же решение я, кстати, принял в свое время по поводу Никиты Михалкова в связи с кинофильмом «Родня», хотя бесконечно люблю «Неоконченную пьесу». Может быть, именно поэтому.
А по-моему (я Вам ничего не советую, а только мое мнение говорю) и оба последних фильма замечательны, во всяком случае, не намного хуже прежних. Особенно «Жертвоприношение».
Меньше всего мне нравится «Сталкер», а больше всего — как ни странно: «Солярис».
Спасибо. Может, при случае и нарушу зарок. Иногда надо.