что только что вышел из печати очередной номер журнала «Эсквайр».

К этому очередному номеру ваш корреспондент прикосновен следующим образом: к нему, т. е. ко мне, и еще к трем поэтам (Мих. Айзенбергу, Гр. Дашевскому и Марии Степановой, если я правильно осведомлен) обратились из этого журнала с просьбой назвать несколько стихотворений прошлого 2006 г., которые произвели на каждого из спрошенных наибольшее впечатление, и снабдить выбранные стихотворениями собственными комментариями..? обоснованиями..? впечатлениями..?

Такая вот превосходная идея пришла в голову Филиппу Дзядко. Ему и принадлежит.

Я выбрал шесть стихотворений, хотя мог бы выбрать и двенадцать, и даже двадцать четыре, потому что, по моему глубокому убеждению, мы живем сейчас в удивительные времена изобилия замечательных новых стихов.

На пути претворения в жизнь идея (по обыкновению), претерпела некоторые изменения. Из шести выбранных мною стихотворений остались три, но самое главное — было отменено то, что было самым главным в идее, а именно, комментарии и объяснении. Увы.

Интересующиеся найдут под загибом все шесть выбранных мною стихотворений и все шесть «комментариев». Стихотворения располагаются в алфавитном порядке авторов.
Сразу скажу: какие стихи и каких поэтов выбрали коллеги, я не знаю. Журнала я еще не получал. Стихотворения, оставшиеся в номере, мне известны, но я их не называю, поскольку полагаю, что в данном случае это несущественно.

* * *

Так ночь зарницами бледна,
и молния близка,
что тьма кромешная видна
до каждого листка.

Несется свет из черных рам,
а гром не говорит.
Мгновенный вывешен экран,
он фосфором горит.

Горит, но запись не ясна,
и скоропись быстра.
Мысль понимает, что она
не молнии сестра.

Той быстроте преграды нет.
И прямо, без преград
в ослепший мозг заходит свет,
что зрению не брат.

Михаил АЙЗЕНБЕРГ (Москва)

Стихотворец молча смотрит на грозу сквозь ослепшие желтые стекла веранды. И он же, стихотворец, там, снаружи — в фосфорных сполохах, в светящихся черным скелетах деревьев. Сам вспыхивает и гаснет, сам дышит и задыхается.

Гроза забрала его и сделала собой, своим существом, своим голосом. Она уже делала это с Тютчевым и Фетом, и вот — с ним. Боже, какое это счастье!

ДУШЕНЬКА, НЕЖЕНКА, РЯЖЕНКА

I
душенька, неженка, ряженка,
былинка, пылинка, шелковинка, —
как в плошку, в тело ты плюхнулась,
как ложкой, будет исчерпана
из всех посудин сладость твоя.

II
неженка, ряженка, душенька,
пылинка, обманщица, бисеринка,
ледышка, голышка, бродяженка, —
а скинув наряд свой поношенный,
куда пойдешь ты, радость моя?

III
ряженка, душенька, неженка,
свистулька, висюлька, диковинка,
голышка, голубушка, браженка,
беглянка, цыганка, шелковинка,
бродяжка, бродяжка, бродяжка. — — —

Ольга МАРТЫНОВА (Франкфурт-на-Майне)

Поверх знаменитого предсмертного обращения императора Адриана к своей отходящей душе („animula vagula blandula…“) написать эти почти безглагольные стихи — лирическая дерзость, сегодня почти беспримерная.

И не знаю я ничего отчаяннее, и горше, и обнадеженней, и безнадежнее, чем последняя их строчка, состоящая из трех одинаковых слов: „бродяжка, бродяжка, бродяжка…“

* * *

зачем холодный обморок колодца
и розовый мышиного горошка
затем что ни следа не остается
растресканной садовою дорожкой

за тем как никого не стало рядом
однажды никого не стало жалко
кругами парами за ручку детским адом
песочницей пустой качелью шаткой

безногой куклой безколесою машинкой
бездетной верою петровною в завивке
за флейтой синтаксической ошибкой
но наизусть чтоб громко без запинки

перед лицом товарищей случайных
на берегах до времени постылых
не оставляй их маленьких начальник
прости их ну пожалуйста прости их

Александр МЕСРОПЯН (хутор Веселый Ростовской обл.)

А от этого просто-напросто сжимается сердце — и разжимается, выталкивая в жилы шелковую кровь облегчения, печали и счастья.

Замечательные стихи. Ну, совсем замечательные стихи! Совсем-совсем замечательные стихи.

* * *

О + О

…о Всех Чужих, о празднике, в котором
открылось вспомнить их, узнать,
медового восполнить провалы света
в будущее их возвращенья. там повтором —
залог невыносимо нежный, горький
жизни дальней. отражают воды летом
ничто. сбываются дороги,
сокрытые за тайной темноты
в начале расставанья и печали.

и вот вернулись все чужие. на пороге
свет ничейный. «не бойся темноты.
послушай сказку, укрой получше ноги» —
потом проходит сон, как и в начале

Олег ПАНФИЛ (Кишинев)

Стихи, как бы написанные по границам слов, по швам, прострочкой. Нежная, светящаяся материя (в обоих смыслах) вздувается слегка, обстроченная; она подрагивает, помаргивает — и разгорается ровным теплым светом.

Летит по темному небу над темным лесом гроздь окутанных шелком фонариков — и это и есть „наша маленькая жизнь“ — вся, в этих тринадцати строчках.

КОФЕ Г-А

Зерном среди зерен толкаясь,
В воронку мельницы плыть,
Чтобы твердую свою твердость
И черный свой блеск избыть.

Узнает ли меня мой ангел
В измолотой во прах муке?
И мечется песок, стеная —
Мельчась, дробясь в слепой тоске.

И всех вас сварят, подадут…
Ужель, душа, к тому тружусь,
Чтоб в этом горестном напитке
Чуть-чуть, но изменился вкус?

Елена ШВАРЦ (Петербург)

Снова эта кинжальная, обоюдоострая формульность строки, снова эта ни с чем не сравнимая и все со всем сравнивающая — даже путь кофейного зерна с путем к вышней целокупности — барочная баснословность образа! Снова, как когда-то в 70-х и 80-х годах, сверкает и разит, и смешит, и пугает, и утешает! Такова религиозно-философская лирика от Елены Андреевны Шварц, и ни у кого такой нет. Ни у кого на свете!

A VISION

Темное тело грядущего лета.
Липы дырявые в светлом дыму.
(Мелком на асфальте – вопрос без ответа.
Ответа – чьего? Обращенный – к кому?

Зa домом ночь немного белее.
Возле развязки – совсем не бела.
Едет машина, вздыхая и блея.
Блеск на стекле, блик от стекла.

И к, прости Господи, лесопарку
Тянется мокрый, мерцающий след.
Это трехглавую вывел овчарку
Мертвый сосед.)

Быстрое темное тело вбегает
В дым, распадается в нем.
(Дым – на помойке, там мусор сжигают.
Дым над невидимым желтым огнем.)

Что ж это значит? Лесные пожары
(Едкая, пасмурная пустота
Сразу за выездом на Шушары
С Вантового моста)?

Валерий ШУБИНСКИЙ (Петербург)

Прямой потомок гумилевского “Трамвая”, ничем на прародителя не похожий, кроме этого улетающего петербургского дольника — дольника вопросительного, дольника удивляющегося (в том числе и тому, что еще существует), дольника, вытесненного с гранитных набережных в пригородные лесопарки, в, прости Господи, Шушары.

Блистательный дольник!