ХОР “ПОЛЕЖАЕВ”

строфа

золотой
оселедец
расслоён
о колодец

положён
на порожек
как мерцающий
ножик

на порожек
полóжен
из темнеющих
ножен

из ножон
подлужённых
и затем
погружённых

ВСЁ ТЕМНЕЙ
ОКОЛОДОК
В ОБЛАКАХ —
ОГОРОДАХ

ГОР

антистрофа

золотой
запорожец
из отслóенных
кожиц

положён
полужженный
а вокруг
полужёны

соложён
да посолен
хоть бы вытек
из штолен

посолён
но солодок
встал бы хоть
из колодок

А НЕ ЛЮБО
НЕ НАДО
СПИ В УГЛÉ
ПОЛУСАДА —

ВОР

эпод

спит в углу
палисада

ВОР

тень горы
как глиссада

ГОР

в ней мерцают
кинжалы

ГОР

а он лежит
полежалый

ВОР

ЧЕРЕЗ ДВА ГОДА, романс

Куда ушли нагие зимы?
Их больше нету
Ни в невском воздухе, ни в рейнском.

В бумажном садике еврейском
Вновь пишет снег неугасимый
Как свет по свету.

Вгорает след неугасимый
Слюдою — в воздух
В бесследном дворике еврейском.

И в невском проблеске, и в рейнском
Вновь: только снега шаг гусиный.
И в ватных звездах.

ДОЖДИК ВО ФЛОРЕНЦИИ: СНАРУЖИ И ВНУТРИ
(ранняя весна 2007 года)

— Мы вышли из ворот под синий дождь флоренский,
В жемчужной сеточке жужжащий на весу —
Как туча пчельная, как воздух полуженский,
Как вдох, которого уже не донесу. —

Так пело олово, расплескано меж облак,
Так ныли головы деревьев под мукой
И сердца голого летел веселый отблик
Над телом свернутым реки полумужской,
Так твердь творожная свой дождик отрояла —

остановившийся чтоб подождать пока вдохну
архангел с крыльями как крышка от рояля
наклонно реющий по итальянскому окну.

ЕЛЕНЕ ШВАРЦ С ЛЮБОВЬЮ И НАДЕЖДОЙ

Шуршащий гром почти замолк,
Столь нестерпимый человеку,
И чтобы дождик не замок,
Уже замкнули на замок
          Огнем замощённую реку.

Прощай, прощеная зима
И запах смертного карбида,
Спускающийся на дома,
И ты, светящаяся тьма —
          Мы свидимся, дева-обида.

Мы были блеском без тепла,
Мы были теплотой без тела,
Когда на западе блестела
Обледенелая пила
          И птица в падении пела.

Теперь мы дождик на весу,
Зеленый снег шестиугольный,
И воздуха укол небольный,
И Бог, смотрящий на лису,
          И грохот шуршащий над Школьной…

ОДА НОЧИ

Я хотел бы звезд зеленых,
вздыхающих в ночном пуху,
и я хотел бы гор, сожженных
зыбкой нитью наверху,
но сыпкой тенью черный порох
ссыпается с заоблачных корон:
мир этот с верху покорён,
где горний гул, и дальний шорох,
и самолеты в сияющих шорах,
и горны ночных похорон.

Луны подотъеденный твóрог,
звезд огурецкий орех
застревают в решетчатых створах
неподъемно-ступенчатых рек:
подрагивают колосники,
подпрыгивают колесики,
и чей-то поезд поперек реки
сквозь облый мрак летит по просеке;
река же, створы затворя,
углом уходит в горькие моря.

ПРОЩАНИЕ

Под искрящейся лещадкой
Черная вода лежит.
У реки возок с лошадкой —
Кто там, цыган или жид?

Кто там, попик или барин,
Петушок или бекас,
Астраханский ли татарин,
Чигиринский ли черкас?

Кто там, ворон или мельник,
Или древний, глупый цверг?
Что там — черный понедельник
Или каменный четверг?

Почему с тоской нещадной
Он глядит из-под руки
На серебряный и чадный
Черный свет из-под реки?

Отчего уже не режет
Этот свет, и стар и нов,
Отчего не слышен скрежет,
Стук и скрежет жерновов?

Остановлены страданья,
Остановлена вода.
До свиданья, до свиданья,
До свиданья навсегда.

12.III. 2010

ОДА РАССВЕТУ

хоть небосвод насквозь померк
сквозит из его дуг и падуг
какой-то страшный фейерверк

зеленый блеск и белый сверк
как сад где только дуб и падуб

по скользким лестницам зари
как за медузою медуза
сплывают света пузыри

ночное мужество замри
дневному ужасу обуза

ГИМН ВЕСНЕ

Смертью горло полоскали
Дуры-горлинки во сне,
Из пылающих клёвов плёскали
В голые глаза весне —
Золотыми полозками
По воспаленному стеклу
И вспылёнными полосками
На расплавленном полу.

Вот сад, где ртутная вода
Стекала всю ночь тройным уступом
В темнеющее никуда
По темно-голубиным купам —
Сквозь пыль и пыл стекла, сюда;
И ночь за ночь ее труда
Оплачена тройным сюркупом:

Медведки скрылись, и волчцы
Шипы зеленые надели,
Седеют в гробе мертвецы,
Когда еще не поседели,
И смертью дурни-горлецы
Полощут горло в самом деле.

* * *

Что будет музыкой в аду?
Пила в разветвьях голотелых
И колоченье оголтелых
Косилок на холостом ходу?

Что будет золотом в аду?
Ветчины узкие магнолий?
А злотым медным — не стегно ли
Медведки, вытомленной во льду?

Что будет пóтом в полом сне?
Что будет Тютчевым и морем?
Что — истомлением, что — горем?
И что потóм, куда и мне..?

ОДА ИЗ ПОЕЗДА

в речках медных нечищенных
изгибается медленный ток
а со сгибов посколото
у лещинок у нищенок
меди старой пятак на пяток
но зато сколько золота
на плечах у дубовых мужчин
выбегающих молодо
из лощенных закатом лощин

самолеты бескрылые
нас несут над склоненной страной
тени белые милые
расплоясь от небесного холода
оплывают за нашей спиной
но зато сколько золота
набегает у нас на стекле
и ссыпается смолото
к уходящей под землю земле

МАЙ

Дóждь был. Деревья отжали
с острых воскрылий крахмал.
Шершень споткнулся на жале
и тяжело захромал
по опаленной ступеньке
на опыленную тьму —
шелка лоскутья, как деньги
розы роняют к нему.

Здравствуй, пустая природа —
мытые мая сады,
древ золоченая рота
у серебреной воды,
осы, и красные шершни,
и моховые шмели,
черви, латунные стержни,
выросшие из земли…
мертвые в каплях стрекозы…
крыльев потерянный шелк…
дикие майские розы…

…Дóждь был. И снова пошел.

ПРОГНОЗ НА ЛЕТО

Я вижу синие дворы,
Где стены сложены из дыма.
На камни Иерусалима
Ты положи свои дары.

Владимир Шенкман (1955 — 2002)

Лето будет красное, как поезд-стрела.
На застывших колесиках, перестуженных добела,
на колесиках золотых-раскаленных
пролетит — от стрекоз черно-желтых и до сине-зеленых.

Лето будет белое, встанет снег золотой.
Станет ветр обратный дуть рот в рот пустотой,
и, чернее зеленого, муравьиные львы
вылетят из иерусалимской Невы.

Лето будет черное, а в нем золотые фонарики.
По разлившейся пóд небом иерусалимской Москва-реке
метеором подкачанным вперекос
перелетит — от зéлено-синих и до желто-черных стрекоз.

А КАК Я ВЫШЕЛ, БЫЛ ПОЛОН САД

…а как я вышел, был полон сад
огней сдвоений, теней строений;
был сразу клетчат, затем полосат,
и пáром из облачных строений
окачен с краю, где неба скат…
…когда б я знал, что уже пора,
что в яблоке юном достанет воска
на тающий в небесах укус,
я в дом бы вернулся, что был как куст,
кем-то срубленный без топора
у предпоследнего перекрестка.

…но кто у въезда на нéбо стоял
средь ягод бело- и чéрноплóдных
и был, как столиц небесных столяр
и как плотвиц стоместных плотник? —
стамеской он тьму от тьмы отслоял…
…когда б я знал, что уже июль,
что сада счетверена занавеска
свеченьем со всех небесных сторон,
я вышел бы úз дому, сел в паром
и пó небу, белому как от пуль,
поплыл бы — в забытой руке стамеска.

В АМЕРИКЕ (2)

в америке где грыжеваты
и дрожжеваты облака
вспенённый крест из жидкой ваты
на небе ширится пока
из каменного перелеска
где смертью поят зеркала
не вылетит кусочек блеска
и не дожжет его дотла — — —

— — — в америке где полудённый
огонь сжижается в дыму
и крыж вспенённый полутемный
над ней снижается во тьму
и перелесок шлакоблочный
весь в искрах гаснет надо мной — — —
— — — в америке светло-полночной
во тьме ее полудневной

ПЕСНЯ О ПЕКЕ ДЕМЕНТЬЕВЕ*

Жуковский, время всё поглотит —
Тебя, меня и славы дым…

К. Н. Батюшков («Жуковский, время всё поглотит…», 1821)

Слава слáвна, мгла заглавна,
Вспухл над нею алый шар —
Пребудет наше время плавно,
Пока в реке плывет пожар

У сада Летнего, где вскипяченная
Та Лета русская, Фонтанка черная,
Литейным расплавом втекает в Неву,
Но — с лавы дым не тонет наплаву!

Но — слабый дым плывет уже три века,
И кто на нем плывет, как в облаках?
Великий Петр и Петр малый, Пека.
И кто еще, с коробочкой в руках?

Пусть эта песня и надсадна,
Ее споют, хоть не своя,
Два Петра, два Александра,
Два Иосифа и я.

_________
* Дементьев Петр Тимофеевич. Родился 29 ноября (12 декабря по новому стилю) 1913 г. в Петербурге. Умер 6 октября 1998 г. «Шаровая молния». «Маленький виртуоз». «Игрок, делавший с мячом всё что угодно». «Ни на кого не похожий из футболистов своего времени и не нашедший преемников в будущем». «Гений в нашем футболе был один — Дементьев Пека».

* * *

О.

в россии маленькой двойной
               в ее волне сверкальной
мы были сном и довойной
               и завойнóй зеркальной

мы спали в кованой воде
               в ее литом завое
в огнях пружинных и везде
               где падали мы двое

где два окна и довойна
               и завойна за воем
ночных машин — и чашка сна
               под солнечным завоем

и где — невидимы чужим
               ни локтем ни коленом —
мы и сейчас еще лежим
               в огне военнотленном

ТРИ РАЗА О ГРОЗЕ

1.

Где гром был кругл, там бегл стал блиц.

И небо вспыхнуло, oгрузло…
И глина, сметена с таблиц,
Кусками застучала в русло.

2.

Где холм был обл, там шпиль стал длинн.

И в облаках померкли соты…
И по краям ночных долин
Огней обрушились высоты.

3.

Где небо шар, там дело швах.

И свет шарахался в аллее…
И сердце скрипнуло на швах
И, может быть, еще левее…

* * *

загород черный светом зарос
в форме наклонно-ходящих полос
ростом с нас

пригород белый тенью прирос
как на желéзе подтек купорос
просто снясь

подгород желтый прахом подрос
как от надпоротых папирос
ростом с нас

город незримый в воздухе рос
весь наплоенье невидимых роз
просто снясь

О ЗВЕЗДКАХ

О звездках — о жужелах еле живых,
О плачущих крыльями в черных коробках,
Облитых мерцаньем ночных ежевик —
Оттекшим, померкнувшим; или же в их
Осевшим подблескивать крыльях коротких, —

О тех облаках, да — об их животе,
О розово-синем и желтом сысподу,
О мраке крученом в его пустоте,
О тьме, где вращаются тени не те,
О свете, сбегающем в гулкую воду, —

О свете другом, из другого угла
О черно-зеленом, как лавр или падуб,
Оттуда идущем, где полая мгла,
Оттуда, где голая полночь кругла,
Откуда ни света, ни мрака не надо б, —

О небе другом на другой стороне,
О серо-сухом, как ежовая шерстка,
О полой луне, да — о полой луне,
О полуиссохшей, о той, где на дне
Огонь наддвоённый глядит из наперстка. —

ПАВЛОВСК — ВО СНЕ

За полоненною луной
В слезах — бежать — в одной сорочке
В заполоненное луной
Тьмы облако без оболочки

Остановиться не дойдя
До круга света и распада
И в черных пóлосах дождя
Среди — застыть — глухого сада

И засыпая до весны
Свежо и горько пахнуть тленом
В зеленых волосах луны
Плечом смутнея и коленом

* * *

Иппокрена… выцветшая рана
У сухого неба на краю…
Пьет больная птица из-под крана
Ржавую небесную струю.

Спит больная птица под лоскутным —
Шевелящим листья — потолком…
Музы, музы… скудным и паскудным
Задыхаясь вашим ветерком.

СТИХИ С ДЫРОЧКОЙ В СМЕРТЬ АЛЕКСАНДРА МИРОНОВА

Подплакнули товарищи, подплыли господа,
Подкапнула на клавиши сгущенная вода —
Сгущенная, сыченая, свяченая вода.

Подплакнули товарищи, сушеные сычи,
Свящённые опарыши, ночные усачи,
Как бархатные парусы вздыхая у свечи.

Не плакайте, не плакайте, скажу я господам,
Ни сýхоты, ни слякоти врагу я не отдам —
Не плакайте, не клапайте, а позовите дам!

Пусть выпрыгнут из баночек на ножке небольшой,
Похожи на испаночек, но с русскою душой:
С орляночкой начищенной и с решкой небольшой —

В морозном небе высвещенной орешкой небольшой!

19.IX.2010

ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ С ДВУМЯ ЭПИГРАФАМИ

1. ТАМ, ТОГДА
(Ленинград, ноябрь 1981 г.)

Мой друг! я видел море зла
И неба мстительного кары…

К. Б. (1813)

Там рвет себе тельник беглый бук,
гатчинский бухой голштинец —
он камню райского града внук;
и на плече твоем, смотри,
треугольный его гостинец
с мéртвой семечкой внутри.

Там на углу ланских равнин
дробно дрожит под наши скрипы
крученый тополь-дворянин
и, распустивши тыщу губ,
на плечике у сдутой липы
заснул с рассветом барыга-дуб.

Там светит ветер к ноябрю
всё заведеннее и безгрешней,
и в ту кромешную зарю
ты, мимо всех этих господ
(чернореченской черешней
натрудивши губ испод),

едешь — как кесарь к косарю,
летишь — как русский Гельдерлин,
плывешь — как в море зла, мой друг,
по каменно острóвскому проспекту
пока-еще-домой…

2. ЗДЕСЬ, ТЕПЕРЬ
(Гейдельберг, октябрь 2010 г.)

Wie der Vogel des Walds über die Gipfel fliegt,
Schwingt sich über den Strom, wo er vorbei dir glänzt,
Leicht und kräftig die Brüke,
Die von Wagen und Menschen tönt.

F. H. (1800)

Под горою безводный Неккар
через расчесочки течет,
над горою взводный пекарь
звезды хлебные печет —
звезды хлебные бесследные
у него наперечет.

Под мостóм несет поноску
неподвижную река,
а нас с тобою несут по мóсту
четыре срезавшихся каблука
и сыплют искрами над нами
остывающие облака.

По мостý грохочет фура
в сияньи дымных кристаллид,
а у мóста кротко и хмуро
швабский Батюшков стоит —
швабский Батюшков-Безбатюшков,
со шваброй пасынок Харит.

Как поднимешься по Неккару,
так закончится гора,
и расплакаться будет некому,
оттого что уже вчера.
Скрипят на морозце ночном флюгера
в прошло-будущем у столяра,
еще-пока-не-дóма…

ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ С ОДНИМ ЭПИГРАФОМ

Бог — это коробочка.

D. J.

1.
и там где неба вток
и там где света выток —
слитного снега свиток
размотанный в листок

а там где мрака вдох
и там где праха выдох —
светлого снега слиток
раскатанный в ледок

но там где справа мрак
и там где слева морок
всё странный какой-то шорох
в светящихся шарах

и если снизу прах
то значит сверху порох
взрывается на гóрах
на белых — на горáх

2.

пусть будет проклята звезда
рассученная в провода
пронизанная сквозь кристаллы
недопроявленного льда

пусть будет проклята вода
не долетевшая сюда
недосиневшая до снега
недолютевшая до льда

пусть будут прокляты огни
ночей и не они одни
и неба склонное Онего
с пустыми башнями в тени

пусть будут прокляты и дни
что в дымном воздухе сини
и тени что во тьме привстали
неразличимые в тени