Как ни странно, последовательное чтение всех этих в основном хорошо известных сочинений обогатило, как минимум, одним новым и неожиданным убеждением: центральным текстом ленинградской прозы 60-70 гг., наряду с «Летчиком Тютчевым» и «Абакасовым» Бориса Вахтина (помещенная здесь «Одна очень счастливая деревня» всегда находилась, в сущности, несколько в стороне) является «Летний день» Олега Григорьева. Великое сочинение, скажу прямо.

Положим, оно мне очень нравилось и когда мы его читали пару десятилетий назад в «оборванном виде» («на этом пришедшая из самиздата рукопись обрывается», — сообщал А. Х.), в журнале «Эхо» Марамзина и Хвостенко (здесь этот текст), но только сейчас, на полном объеме, стал понятен разворот и изворот, а главное: на фоне «современников» фактура григорьевского текста наглядно демонстрирует основное его внутреннее отличие — полный отказ от шестидесятнической социальной истерии. Попросту говоря: этот текст не ищет виноватых и потому это не интеллигентский текст. Что само по себе не странно — во многих смыслах Олег Григорьев и не был «интеллигентом», но вот что удивительно: Б. Б. Вахтин как раз «интеллигентом» был, да еще каким! — патентованным! обер-интеллигентом! имел даже обыкновение говаривать «мы, интеллигенция»! — а вот «Тютчев» и «Абакасов», тем не менее, проза не интеллигентская — печальная, но не истеричная, смешная, но не смешащая. Не ищущая виноватых. Всего этого, к сожалению, нельзя сказать о «Дубленке».

Сопоставление с «Летним днем» до некоторой степени проясняет то тягостное чувство, какое постоянно возникает у меня при чтении «легенды ленинградской прозы» — Рида Грачева, в котором этой социальной истерии выше крыши: его «убогие» и «сирые», его оттепельные дурачки вовсю подразумевают всевозможных виноватых, подразумевают «иную», «правильную» жизнь — то есть встроены в утопическую картину мира, то есть это интеллигентская литература. Не приходится сомневаться, что рассказы Рида Грачева производили в свое время ошеломляющее впечатление — и по свободе высказывания, и по свободе обращения с техническим средствами еще вчера «условно-неизвестными», т. е. невозможными в «наших условиях»; думаю, современникам Рид Грачев казался изобретателем некоторого количества интонационных и фразостроительных приемов, с которыми пришел. Может быть, в какой-то степени он и был их изобретателем, это сейчас уже неважно. Проблема — для меня — в том, что с рассказами Грачева (и даже с «Адамчиком», к сожалению) произошло то же самое, что произошло со стихами Красовицкого — они просто-напросто обветшали. Слишком уж тесно они были связаны с пафосом (да и с литературной техникой) своего времени. А технические приемы — ну что ж, они ведь довольно быстро растаскиваются и анонимизируются.

То же, пожалуй, можно сказать и о знаменитых в свое время ранних рассказах Вольфа (взятое в сборник «Как-никак лето», пожалуй, не относится к их лучшим образцам; в нем уже начинает проявляться некоторая болтливость, как правило, порождаемая систематическим сотрудничеством с советскими журналами и особенно издательствами) — отложенные в ящик, они не пережили своего времени. Сережа ими очень гордился, показывал очень осторожно и только очень доверенным людям, а потом, уже в девяностые годы, очень, кажется, удивлялся, что его легендарные рассказы, похваленные «самим Олешей», производят меньшее впечатление, чем стихи, которые он всерьез (т. е. не в шутку) стал писать с конца 70 гг. и которым сам до конца не доверял. Впрочем, несколько очень хороших старых рассказов Вольфа мы напечатали когда-то в «старой» «Камере хранения» («Выпуск шестой», 1997)).

А вот «Летнему дню» Григорьева обветшание не угрожает, он на все времена и будет только набирать. Повторяю, это главное впечатление: великая проза.

В остальном — книга полезная, но несколько странная. Если бы я составлял такой сборник, то без упражнений Александра Кондратова я бы, пожалуй, всё же обошелся, при всем почтении. Единственное их достоинство по сравнению с будущими извержениями его же московского клона — бескорыстие, т. е. неторговость. Они сочинены не на продажу. Слегка удивила повесть Б. И. Иванова — по опыту ли, по предрассудку я ожидал, что будет совсем наивно, а это оказалось вполне в своем роде квалифицированно — типа и не хуже Битова. Валерий Попов — не самый смешной из возможных, тоже уже с некоторым налетом болтливости, но, вероятно, таков вкус составителей. К слову говоря, и у Генриха Шефа я в старых «Молодых Ленинградах» лучшие рассказы читал, чем напечатанный здесь.

… Нет, но всё же некоторое потрясение обнаружилось: в «Справках об авторах» сообщается, что Борис Борисович Вахтин «возглавлял секцию художенственного перевода» в Союзе писателей. Я уже много раз удивлялся, до какой же степени народ наш одарен талантом забвения: в России десять лет назад — уже древняя история, а двадцать лет — доисторические времена. Вахтин руководил семинаром по переводу с восточных языков при Союзе писателей, завсекцией же — должность небольшая, но начальственная, ее на нашей памяти занимал сначала Поэль Меерович Карп («не рыба, а переводчик» по словцу Вольфа: «плыву я, а навстречу Карп — не рыба, а переводчик» — по писательскому абонементу в бассейне, где теперь снова кирха, имелось в виду), а после его свержения в результате небольшого дворцового переворота — Юрий Корнеев. Это всё, конечно, никому не обязано быть известно и/или интересно (как и последующие склоки), но как раз люди, занимавшиеся «Коллекцией», и сами к Союзу писателей до известной степени прикосновенные (Б. И. Иванова оттуда, например, выгнали), могли бы, кажется, ощущать разницу между возглавлением секции ЛО СП РСФСР и ведением семинара — и соответствующими этим занятиям социальными состояниями? Нет, уже не могут… Это не то что упрек — скорее, наблюдение.

Второй том «Коллекции» («1970-е») мне не подвернулся, но оглавление его, помещенное в первой «Коллекции» как-то не особенно вдохновляет. Третий, по 80-м годам, кажется, и вовсе не вышел. Всё это неудивительно. Ну, нету у нас замечательной прозы на три тома, да и не так уж принципиально отличны в этом смысле — в смысле выхода качественной прозы — три последних десятилетия Ленинграда. Один том — еще можно было бы сделать: начиная с Вахтина и кончая кривулинским «Шмоном», в сущности, недооцененным… Немногие, но существенные прозаические тексты Аронзона не позабыть, а главное — только что, в двух дополнительных томах пушфондовского собрания сочинений Е. А. Шварц напечатанные юношеские — можно сказать «юношеские» в данном случае? «девическими» они в любом случае не являются — рассказы Шварц; они совершенно поразительного чисто прозаического качества.