был напечатан в детгизовском альманахе «Дружба» (Л., Детская литература, 1991) — в сокращенном (не мною) виде. Предыдущие — «С поэтическим приветом, Сеня Кошкин» и «Вечный форвард» я уже вызвал из небытия. Теперь вот этот (в несокращенной, естественно, редакции), именуемый:

ПУСЯ — ПАРЕНЬ НЕ ПРОМАХ

История о том, как ученик 6 «зэ» класса Кошкин Семен всячески пытался помочь в трудную минуту своему однокласснику Пузыреву по прозвищу Пуся и о том, что из этого не получилось

Улица была волнистая от свежего снега, и я шел по ней, как новенький пароход в стареньком пальто. Март — это ведь почти апрель, апрель — это практически уже май, а май — это значит на носу каникулы, что замечательно! А за каникулами сентябрь, снова школа, что уже грустно, и я пригорюнился, глядя на носки своих ботинок, взметающие взрывчики снежной пыли. Но всё равно было славно: суббота, уроки закончились, вовсю свиристят какие-то птицы, розовеет снег, золотится небо, желтеют и краснеют дома Поварского переулка.

Стоп-машина! Пароход, несмотря на усиленную работу котла, застопорил свое движенье и его стало разворачивать на месте. Что такое, неужели коварный водоворот? Я пригляделся к своей правой ноге и обнаружил, что чуть повыше щиколотки ее ухватила чья-то красная рука с цыпками, рука высовывалась из подвального окошка. «Это что еще за новый, незнакомый вид хулиганства?» — подумал я и подергал ногой. Таинственная рука не отцеплялась. Что ж, может быть, это была рука судьбы, и я присел на корточки. Вид хулиганства был, конечно, неизвестный, а вот вид хулигана был мне знаком и даже очень: не кто иной, как Пуся-Пузырев из нашего же класса (кстати, что-то я его сегодня в этом нашем классе ни на одном уроке не видел).

Пуся у нас не простой хулиган, а интеллигентный, потому что простые хулиганы не могут и двух слов связать, а Пуся легко может связать два слова, или даже три. Простые хулиганы имеют специальное хулиганское выражение лица, все они худые, сильные и откровенные в изъяснении своих хулиганских чувств и намерений. А Пуся имеет лицо прямо-таки целлулоидного пупса — совершенно невинные голубые глазки, круглые щеки, прилизанная белокурая челочка. Кроме того, Пуся довольно упитанный, за что, собственно, и прозван «Пусей», и еще у него никогда не разберешь, нравишься ты ему или нет и что он сейчас тебе сделает: придерется или даст почитать редкую дореволюционную книжку про отношения мужчины и женщины, героически стыренную из папиной библиотеки.

— А, это ты, Пузырев, — сказал я в окошко (Пусей его называют в глаза только друзья-хулиганы, и он терпит, потому что понимает свою некоторую по сравнению с ними хулиганскую ущербность, но если кто-нибудь другой называет его Пусей, он страшно сердится и надменно отзывается: «Кому Пуся, а кому и Игорь Витальевич!» А то и вообще может кулаками замелькать перед носом).

Несколько мгновений Пуся глядел на меня с разочарованным видом, потом поджал пухлую губу и отпустил мою штанину. «Я, я…» — пробормотал он себе под нос.

— А ты чего здесь делаешь?

— А у меня тут гнездо! — остроумно отозвался Пуся и стал закрывать изнутри свое замазанное белилами окошко. Но не успел я еще выпрямиться, как он снова высунул свой круглый нос и горячо зашептал: «Ладно,
заходи… заходи… здесь в парадную и вниз, под лестницу — не заперто!» Не обнаружив, видимо, на моем лице особенно уж сильной радости от такого приглашения, он таинственно прибавил: «Дело есть. Очень
нужно». И захлопнул ставню.

«Дело? Какие у меня с Пусей могут быть дела? Он хулиган, уважаемый человек, а я простой ученик с уклоном в художественную самодеятельность… Никаких у нас с ним дел и быть не может…» — так рассуждал я, протискиваясь в узкую дверку под лестницей.

Подвал был длинный, низкий, еле освещенный тремя маленькими лампочками, свисающими на выгнувшихся проводах с закопченного потолка. Какие-то извилистые коленчатые трубы, какие-то манометры-термометры, к ним привинченные — в общем, ничего особенного. Пуся набычась сидел посреди подвала на обколупанной табуретке. Он был в одной форме, без пальто и шапки, и глядел на меня из-под своей челочки подозрительно и хмуро. Но самое главное — на коленях у него лежала настоящая пневматическая винтовка, какие дают в тирах!

— Стырил?! — спросил я шепотом. — Под яблочко или центральная?»

— Под яблочко”, — уныло отозвался Пуся и погладил темно-вишневое, поблескивающее ложе винтовки. И рассказал мне фантастическую историю.
Якобы он, Пуся, решивши сегодня в школу не ходить ввиду такой хорошей погоды, с утра гулял, был в кино, заглянул в мороженицу, а потом в тир. Любит Пуся пострелять, хлебом его не корми — дай только чего-нибудь огнестрельное, он даже в спортивно-стрелковой секции состоял, но его выгнали за низкую успеваемость несмотря на высокую попадаемость. Так вот, зашел Пуся в тир, и там, в этом тире, якобы совершил героический подвиг: один грабитель пытался похитить винтовку, для чего мгновенно обрезал веревочку и бросился к выходу, справедливо рассчитывая на то, что заведующий тиром не успеет выскочить из-за стойки и догнать его. Но Пуся, в этот момент входивший в тир, схватил преступника, отнял у него винтовку и сдал бы его в милицию, да злодей вырвался и убежал. (Я-то думаю, что просто они столкнулись в дверях, грабитель выронил винтовку от неожиданности и драпу дал, вот и всё). Тогда дядька из тира якобы сказал Пусе: «Героический мальчик, проси у меня чего хочешь! Ты спас казенное имущество, за которое я отвечаю головой, и я тебе ни в чем не откажу!» Он, наверно, думал, что Пуся попросится бесплатно пострелять, но хитрый Пуся потребовал спасенную винтовку с собой, на один день. А к закрытию, кровь из носу, он принесет ее обратно, и заведующий тиром якобы дал Пусе всё равно уже отрезанную от стойки винтовку. И к ней три коробки пулек.

Лично я в эту историю ни на грош не поверил. Что ж, этот дядька в тире, совсем глупый что ли? А вдруг Пуся не вернет? Хотя, конечно, вид у него такой аккуратненький, глаза голубые и честные… Кто его знает… Но скорее, Пуся просто…

Ну ладно. Пуся подхватил винтовку, пульки и поскакал на один известный ему чердак, где рассчитывал поупражняться без помех в любимом виде спорта. Стреляет он действительно здорово, мы когда нормы сдавали, я видел, ну да ведь он занимался, как я уже говорил. Словом, Пуся залез на чердак и до посинения стрелял там по разным естественным мишеням: стаканам, надетым на отростки труб, выступам в стенах, лампочкам и т.д. Хотя, конечно, человек он интеллигентный, спору нет, и книжек из папиной библиотеки прочел кучу, но вообще-то дурак, потому что перестрелявши на чердаке все лампочки, обнаружил, что образовалась полная темнота и ничего не остается, как высунуться в окошко.

Конечно, Пуся не собирался стрелять по прохожим, да и вообще понимал, что высовываться с винтовкой на улицу довольно рискованно и может привести к крупным неприятностям, например, к детской комнате милиции, которой Пуся при всем своем хулиганстве всё же чурался, хотя все его друзья в ней состояли, и ему, конечно, было завидно. Но, думаю, он опасался, что его родители в полной мере не оценят такого шика и пока что воздерживался. Так вот, он просто выглянул. И на свою беду обнаружил, что напротив через улицу, гораздо ниже его, этаже этак на втором-третьем, имелось окошко с большой и распахнутой форточкой. А за окном, чуть-чуть в глубине, стоял стол, на котором был (иначе не скажешь) воздвигнут огромный пышный торт, разукрашенный разноцветными башнями, цветами и всякими другими цукатно-кремовыми штуками. У Пуси аж слюнки потекли, поскольку он с утра ничего, кроме мороженого, не ел. Но сглотнув, он вдруг подумал, что если целить через форточку, то можно запросто попасть в самый торт, потому что, как я уже сказал, это окно было значительно ниже пусиного.

И меткий Пуся так и сделал. Он в этот торт всадил все оставшиеся у него пульки, а осталось у него их довольно много, у него же было целых три коробки!

Ну, нахулиганил он таким вот новым, оригинальным способом и, довольный собой, отправился наконец домой, обедать. Идет, ухмыляется, думает, какой приятный сюрприз он устроил владельцам этого злосчастного торта.

Пришел домой, поставил винтовку у двери в прихожей, снял пальто и шапку, сказал вышедшей из кухни маме, что в школе всё нормально, и вдруг… — в дверь позвонили!

Да, да, да, это явились хозяева расстрелянного торта! Черт их дернул обратить внимание на странную дырчатость и пупырчатость своего кремового Эрмитажа, черт их дернул колупнуть его ложкой и, естественно, обнаружить богатую россыпь металлических пулек. Но этого еще мало — они сразу же глянули в окошко, а там Пуся как раз косолапо топал домой в обнимочку с винтовочкой. Ну, они вслед.

Пусина мама спросила, чего им надо. Они — так вот и так, ваш сыночек-террорист погубил нам полдня работы, это возмутительно, откуда у ребенка оружие ?!.. Какое? Да вот же оно стоит, в углу! Пуся, конечно, всё отрицает, а они — такие ехидные дядька и тетка! — говорят, что пусть, дескать, попробует их домашнего тортика и скажет, можно ли его есть после того, что с ним сделалось. И протягивают Пусе здоровенный кусище на блюдце. Мама Пусина, натурально, ничего не понимает, а только понимает, что Пуся опять чего-то нахулиганил и зовет папу. А Пуся пока, поддавшись настоятельным просьбам тортовладельцев, принимается уедать торт. Они-то наверняка думали, что он откажется, расплачется, повинится или, на худой конец, сразу же после первой ложки выплюнет металлическую начинку и тут-то они за него примутся. Но не такого парня они напали! Парень не промах!

Пуся себе жует, ни слова дурного не говоря, его родители смотрят на это совершенно очумевшие, а дядька и тетка, чей торт, во все глаза моргают, не понимая, как Пуся собирается переваривать все эти пульки. А Пуся действительно ничего, ест, только щеки раздувает то в одну, то в другую сторону. Наконец эти, чей торт, не выдержали и спрашивают так язвительно: «Что, мальчик, вкусно?» А Пуся ничего, молчит, только щеки надувает и тянется ложкой к последнему кусочку, потому что ему, естественно, охота уничтожить всё вещественное доказательство. Да и торт, надо сказать, попался довольно-таки вкусный. С фруктами и орехами. Тут Пусин папа взъярился, говорит: «Ты что, с ума сошел, тебя люди тортом угощают, а ты молчишь, как чурбан? Что люди о нас подумают, — что мы тебя не воспитываем вообще?! А ну. отвечай немедленно!»

Пусин папа в ситуации совершенно не разобрался. А Пуся, что ему делать, молчит. «Ты чего щеки надул, как бурундук?!» — закричал Пусин папа, подбежал к своему сыну и сдавил обеими руками его щеки, пытаясь втиснуть их на место. И тут на него, грозно склонившегося над Пусей, выстрелился фонтан пулек от пневматической винтовки, которые Пуся старательно отсасывал из жирного и мягкого вещества торта и рассовывал языком по разным закоулкам своих поместительных щек. Мокрые сверкающие пульки застряли в папиных волосах и бороде и он стал похож на заиндевевшее дерево. «Ах ты плеваться, плеваться?!» — еще возмущеннее закричал папа, а те, чей торт, стали капать на Пусю со своей стороны, а мама кричала, что он совершенно испортил себе аппетит перед обедом, и все они грозно надвигались на Пусю с разных сторон, маша руками и ремнями. С Пусиным отцом, если его как следует завести, шутки плохи, как известно, а тут еще эти тортовладельцы, донельзя возмущенные надругательством над их кондитерским сокровищем и особенно Пусиной хитростью. Пуся понял, что будет бит и бит всерьез.

— И так, понимаешь, вдруг стало мне обидно, — сказал Пуся, — что мои собственные родители, для которых я всё делаю, и даже не состою на учете в детской комнате милиции, меня не понимают, мне не верят и не сочувствуют тонким особенностям моей детской души! (Я уже говорил, кажется, что Пуся у нас очень интеллигентный). И я в чем был – без пальто, без шапки, хорошо еще — ботинки не успел снять! — бросился вон из дому, успел только винтовочку подхватить! И теперь я к ним никогда не вернусь. Никогда!

— А куда же ты денешься? — осторожно спросил я.

— Уеду! — твердо ответил Пуся.

— Куда уедешь?

Пуся глянул на меня довольно презрительно и бросил: «Куда-куда, не в Америку же — под Лугу, в деревню к бабушке!»

— А бабушка тебя возьмет?

— У меня знаешь, какая бабка? Закачаешься! Первая хулиганка во всей деревне! — гордо сказал Пуся. — Но ты мне должен помочь!

Дальше мне Пуся объяснил, что он бы ни за что ко мне не обратился бы, если б не перепутал меня со своим другом Корчемкиным, такой же глистой, как я, как он выразился. А если б он увидел вовремя, что я это я, он бы меня никогда за ногу не схватил. Потому что, хотя лично против меня он ничего не имеет, но за шесть лет совместной жизни в школе он заметил, что я для него человек чрезвычайно невезучий. Еще ни один пример, который я ему дал списать, не оказался решенным правильно, хотя учусь я вообще-то не так, чтобы совсем никуда. Еще ни одного разу, когда мы на переменке строили «слона», я не упал не на Пусю, а уж если играть со мной в футбол в одной команде — гарантированное разбитое стекло, вызванные в школу родители и так далее и тому подобное.

Ничего не могу сказать, такое бывает: вот для меня самого, например, неудачливый человек — Вовка Цыбьяк, а удачливый — Муська Хромченко. У нее всегда все примеры правильно решены, и есть такая народная примета, что если ее дернуть за косу, то по английскому не вызовут пять уроков подряд. Но этим надо пользоваться очень осторожно, потому что Муська чрезмерно обидчива, и хотя по английскому вызывать не будут, зато по математике она списать не даст, так что так на так. А Пуся продолжал: «Придется обращаться к тебе, Кошкин, ничего не поделаешь, тем более, что просьба у меня маленькая и простая, а от нее зависит вся моя жизнь. Поможешь?»

Я сказал, что если смогу — помогу, а Пуся спросил, есть ли у меня рубль, потому что ему надо купить билет до Луги на автобус, который отходит в 23-35 и еще пулек для своей винтовки…

— Так ты не собираешься ее возвращать?

Пуся посмотрел на меня с искренним изумлением и покрутил пальцем у виска.

…один рубль у него есть, а надо еще один. Он мне потом вышлет.

Я сказал, что конечно бы дал, но, к несчастью, нахожусь в состоянии отчаянной нищеты, так как растратил все деньги, выдаваемые мне мамой, на четыре месяца вперед из-за ужасной дороговизны конвертов и почтовой бумаги, с помощью которых я рассылаю свои поэтические и прозаические произведения в различные журналы и газеты — в «Искорку», «Костер», “Мурзилку»,»Новый Мир» и другие.

— Ишь, в «Мерзилку», — пробормотал Пуся. — А занять ни у кого не можешь?

Я сказал, что занять я ни у кого не могу, потому что мне отдавать не из чего, и вообще это может произойти только послезавтра, в школе, в естественных условиях, ведь заявиться сейчас к кому-нибудь домой специально за рублем — дело крайне подозрительное. Станут спрашивать зачем, да почему, а не скажешь — не дадим и что ты их сам не знаешь, что ли? А деньги нужны сегодня — не сидеть же Пусе всю субботу и всё воскресенье на этой табуретке в этом сыром подвале. Но зато я знаю способ, как из одного рубля сделать два рубля, и можно попробовать.

— У-у, — застонал Пуся. — Что-то ты, Кошкин, изобретаешь, как всегда. Я же с тобой о серьезных вещах… И почему именно ты мне подвернулся своей ногой под руку?!

Я ему на это ответил, что ничего я не придумываю, а точно есть такой способ, потому что такой способ мне открыл мой родной дядя Жулик, мамин брат…

— И сам ты жулик! — раздраженно сказал Пуся.

Я обиделся немножко, потому что мой дядя Жулик — не жулик, а просто так называется, потому что его так моя мама, чей он брат, называет, потому что его вообще-то зовут дядя Юлий, а мама еще в детстве изучала в школе французский язык и перевела на него имя своего младшего брата. Получилось – Жюль. А из Жюля — Жюлик, уменьшительно-ласкательно, а потом и Жулик, для простоты произношения. Но он, конечно, никакой не жулик, а наоборот, очень хороший, только всё время выдумывает всякие изобретательные способы, чтобы немножко разбогатеть, потому что у него маленькая зарплата и большая семья из жены тети Ляли и моих двоюродных братьев Бобки, Степки и Глебки. Но разбогатеть ему никак не удается, потому что всё у него выходит как-то неправильно и совсем не по его планам. Недавно он, например, нашел на помойке рояль, который, вероятно, кто-то выкинул при переезде на новую квартиру, ведь поставить рояль в комнату новой квартиры нельзя, потому что в новых квартирах очень низкие потолки и придется ходить на четвереньках поверх рояля, кроме тех случаев, когда на нем играешь, сидя в коридоре на табуретке и сунув руки в комнату.

Дядя Жулик осмотрел найденный рояль и сразу понял, что это очень ценный, старинный рояль, на котором, может быть, играл сам Бетховен. Поэтому его надо притащить к дяде Жулику домой, отремонтировать и продать за большие деньги какому-нибудь знаменитому музыканту, у которого денег, конечно, куры не клюют, да и кур-то нет, вообще клевать некому, вот пусть дядя Жулик и клюнет, а знаменитый музыкант будет играть Бетховена на рояле самого Бетховена. Хорошо еще, что у дяди Жулика большая комната в старой квартире и его семье — тете Ляле, Бобке, Степке и Глебке — удалось как-то разместиться вокруг этого громадного инструмента и под ним, что касается Бобки, Степки и Глебки. Дядя Жулик очень долго возился с этим роялем: вызывал краснодеревщиков, чтобы они поставили новые ножки и крышку и сделали какие-то узоры по рисункам дяди Жулика, вызывал косторезов, чтобы они вырезали новые клавиши, менял все струны внутри рояля, собственноручно обвертывал молоточки, которые бьют по этим струнам каким-то особым войлоком, и потом, когда решил, что довел рояль до такого состояния, что за него самому Бетховену сесть было бы не стыдно, вызвал настройщика и дал объявление в газету: «Продается совершенно новый очень старинный рояль площадью в двенадцать с половиной квадратных метров». И стал ждать покупателей. Покупатели довольно долго не появлялись и дядя уже было приуныл, но в один прекрасный день позвонил один прекрасный пианист и сказал, что он пришлет своего настройщика посмотреть рояль и послушать,как он звучит, а если настройщик скажет, что рояль хороший, то непременно купит, поскольку доверяет этому настройщику как самому себе и даже больше.

Настройщик пришел, долго шевелил усами и восхищался роялем, но сказал, что предыдущий настройщик его неважно настроил, кое-чего надо подтянуть, а без этого он своему другу знаменитому пианисту купить его не посоветует. Дядя Жулик сказал, что пусть-де он и подтянет. Настройщик покопался в рояльных струнах минут пять, потом подтянул штаны и сказал, что за это подтягивание с дяди Жулика сто рублей. И подмигнул. Дядя Жулик ему тоже подмигнул и понял, что если ему не дать ста рублей, то он обругает дяди-жуликов рояль своему другу знаменитому пианисту и дяде Жулику от этого рояля уже никогда не избавиться. А если дать, то всё будет в порядке. Конечно, выглядело это всё не слишком хорошо, но дядя Жулик рассудил, что его-то рояль замечательный, а настройщик — шантажист и негодяй, и пусть ему будет стыдно, когда его друг выиграет на этом рояле какой-нибудь международный конкурс. Поэтому дядя Жулик деньги ему дал. Настройщик сказал «мерси», погладил по головам Бобку, Степку и Глебку и пошел прочь, сказавши, что вечером за роялем приедут, ждите, дескать. И ушел. И дядя Жулик сел ждать. И ждет он до сих пор, живя вокруг рояля, потому что выбросить его жалко, а девать некуда. Но он всё время рвет волосы на голове (немного уже их осталось) и кричит, что он, дядя Жулик, доверчивый идиот, и как же это он не понял, что этот мерзкий настройщик сам сначала позвонил по телефону и притворился знаменитым музыкантом, а потом пришел, притворившись своим собственным настройщиком, а потом сорвал с дяди Жулика сто рублей и спокойненько ушел, издеваясь в душе над моим доверчивым дядей. И как это — кричал дядя Жулик — я мог клюнуть на такую аферу, как? Тетя Ляля ему на это спокойненько заметила, что он же хотел клюнуть, вот и клюнул, и пусть он немедленно достает сто рублей где хочет, потому что ей нечем кормить Бобку, Степку и Глебку. И дядя немедленно пошел, как он всегда делает в таких случаях, и уволился со своей работы, чтобы устроиться на новую, где зарплата больше, а времени для различных изобретений и приключений еще больше…

Пуся сказал, что ему дела нет до моего глупого дяди (мой дядя не глупый, а просто доверчивый и невезучий!), и что наверняка способ, как делать из одного рубля два, столь же дурацкий, как вся эта история с роялем.

Я сказал, что не хочет — не надо, не навязываюсь, но что дело действительно не стопроцентное — может выйти, а может и нет. Но попробовать было бы можно, если бы Пуся захотел.

Пуся сказал, что выхода у него нет, потому что ему подвернулся именно я, и поэтому пусть я ему говорю этот способ, а уж он подумает.

— Способ очень простой. — сказал я. — Берешь рубль, бумажный, и смотришь на нем номер. Потом идешь в телефонную будку и набираешь на телефоне эти семь цифр. Кто-нибудь подходит и спрашивает, чего, мол, надо. Ты ему говоришь: вот, дескать, не хотите ли приобрести интересный сувенир — рублевую бумажку, номер которой полностью совпадает с номером вашего телефона. Дядя Жулик утверждает, что полным-полно дураков, которые за два рубля охотно покупают такой рубль. Что они с ним делают — дядя Жулик не знает, — может быть, приклеивают к телефонному аппарату, чтобы не забыть своего номера. И что он сам, когда его детям не хватает на молоко, всегда так и делает, и еще ни разу не случалось, чтобы ничего не вышло.

Пуся сказал, что не верит он во все эти глупости, но пусть я попробую и протянул мне аккуратно сложенный вчетверо рубль. «На, звони, а я здесь посижу. Если выгорит — купи на обратном пути на полтинник пулек, я уж там у бабушки постреляю…» И мечтательно моргнул.

Я пошел на улицу искать телефон-автомат, представляя себе, как Пуся со своей пневматической винтовкой вразвалку идет по лесу (он ведь говорил вскользь, что будет заниматься охотой и рыболовством и кормить свою бабушку свежей дичью) и крутит своей большой белесой головой в разные стороны, подыскивая подходящую свежую дичь. Хотя, конечно, я не знаю, на кого можно охотиться с такой винтовкой — на бабочку, на шмеля? На майского жука с его твердым панцирем и страшными рогами или, скажем, на большую стрекозу с пучеглазым бронированным лицом я бы лично с таким оружием не вышел — опасно.

Все-таки дядя Жулик замечательный человек! Всё оказалось, как он сказал — какая-то бабка сразу же согласилась купить Пусин рубль за два и долго мне объясняла, как к ней добраться. Только ехать было очень далеко — на метро до площади Мужества, а потом какими-то троллейбусами по каким-то горкам; я даже в троллейбусе вздремнул и чуть не проспал свою остановку.

Старуха была высокая, худая, горбоносая, с сине-седыми волосами, состроенными на макушке в двухэтажную башенку. «Покажите-ка, молодой человек», — сказала она, протягивая длинную желтоватую ладонь, и я положил туда рубль. «А-ага-а», — протянула старуха, внимательно прочитав всё, что было написано на рубле и зачем-то посмотрела бумажку на свет. «Ага», — повторила она и, размахивая руками, пошла в комнату. Подол ее халата, обшитый коричневыми кружевами, тащился за ней по полу, вздымая пыль. «Идите, идите за мной!» — крикнула она, поддав коленкой дверь.

Узкая комната вся была набита старинной мебелью — низенькими и темными этажерками, тумбочками и табуретками. Посередине комнаты стоял овальный стол, а на столе квадратная кадка, из которой торчали огромные мохнатые листья — типа лопухов, но дико небритые.

— Ну, — сказала старуха. — Сейчас сверим. — и, приподняв один лист, вытащила из-под него телефонный аппарат — я таких и не видал никогда: сам деревянный, высокие медные рычаги и деревянная же трубка с двумя кривыми медными раструбами.

— Где ж она, подлая? — бормотала старуха, крутя аппарат перед своим лицом. — Ничего не понимаю…
Посмотрела на меня внимательно: «А что же вас, молодой человек, заставило заниматься таким неблаговидным занятием?»

”Ну всё, — понял я. — Сейчас она мне даст жизни!»

И я стал быстро-быстро объяснять ей про своего несчастного друга, который из-за трагической ссоры с родителями оказался на улице без пальто и шапки, всего с одним рублем, и ему не на что купить автобусный билет в Лугу, где живет его бабушка… («Бабушка?» — иронически переспросила старуха. «Да, бабушка!» — твердо ответил я). И вот эта операция с рублем — единственная возможность спасения для моего товарища, а что вообще-то мы никогда такими делами не занимаемся, а наоборот, в сущности, тимуровцы и зеленые патрули, и это в первый и последний раз…

Но старуха как будто меня не слушала, а думала о чем-то своем, изредка переспрашивая: «Без пальто?» или: «Неужели такие звери родители?»

«Звери, звери! — говорил я. — Бьют бедного Игорька каждый день ремнями, мокрыми полотенцами и совками для мусора!»

«Неужели даже совками для мусора? — удивлялась старуха. — Ка-акие!”

Наконец, она кивнула головой, показывая, что уже всё поняла, встала и сказала: «Ладно. Я твой рубль беру, подожди тут немножко». И вьшла.

— Вот тебе два рубля, вот тебе три бутерброда с колбасой, и вот тебе пальто — это старое пальто моего внука, никому не нужное. Раз твоего друга так мучают родители — пусть действительно… уезжает… Там тоже и школа есть, и всё… Ну, что смотришь — как зовут-то тебя?

— Сеня зовут, Кошкин… — промычал я, ошеломленный старухиной добротой. Я-то уже, честно говоря, думал, что ничего не выйдет, а тут…

— Ну хорошо, Сеня Кошкин, беги…

И я, бормоча «спасибо-спасибо», выкатился на улицу.

— …Такая добрая, такая добрая, — захлебывался я, рассказывая Пусе про свое приключение, а он не отводил взгляда от клетчатого пальто с большими квадратными пуговицами, которое я держал на руках.

— Всё, Кошкин! — прервал он меня. — Кранты!

— Чего кранты? Вот же — и деньги, и пальто…

— Вот именно, что пальто, — мрачно сказал Пуся, кусая бутерброд. — Пальто-то мое!

— ???

— Мое пальто, старое… Это ты к моей бабке попал, ну, другой — папиной маме — значит, кранты.

Я кинулся к окошку, высунулся, оглядел улицу и сказал: «Нет, она за мной не успела бы — она же всё-таки старенькая…»

— Какой же ты для меня невезучий, — сквозь бутерброд вздохнул Пуся: — Да ты мою бабку не знаешь, у нее голова — она сама говорила — Дом Советов, а не голова. Она наверняка прямо на автобусный вокзал
поедет, к отправлению. Будет она за тобой по всему городу скакать… Для того и деньги дала — чтобы я еще чего-нибудь не придумал… Или еще хуже — родителям позвонит, они в милицию… Но это ж надо, — покрутил он головой: — чтобы так всё совпало!..

Я очень огорчился. Ведь, действительно, выходило, что как я ни стараюсь Пусе помочь — всё оборачивается против него!

Пуся вдруг застонал и шлепнул себя ладонью по лбу:»Какой же я балдила! Я же у нее сам этот рубль взял, на столе… у телефона! Спросил — можно, а она из кухни крикнула, что да!!!»

Я вспомнил, как Пусина бабушка осматривала аппарат и ничего Пусе не ответил. Все-таки, скорее, он сам для себя более невезучий, чем я для него. Я помолчал и спросил: «Ну что, будешь сдаваться?»

— Ни – ког — да!!! — отчеканил Пуся. — Никогда!

Тогда я предложил ему пойти ко мне домой — хотя у мамы сегодня день рождения, но будут только свои, родственники, а родители у меня очень добрые и Пусю обязательно накормят, и можно будет переночевать, тем более, что гости наверняка засидятся до вечера, или даже до ночи, и будут разговаривать, кушать, танцевать, а о нас забудут. А если уже будет час ночи, то значит метро не ходит, и мы скажем, что Пуся далеко живет. Тогда он переночует у нас, а утром пойдет и купит билет на дневной автобус и — поминай как звали!

— Точно! — сказал Пуся и с уважением посмотрел на меня. — Пусть не думает, что самая умная! Мы ее обведем вокруг пальца!

Пуся натянул пальто, засунул под него винтовку и застегнулся. Кончик дула, конечно, высовывался из-под полы, но вряд ли бы кто-нибудь обратил на него внимание, тем более, что пока происходило всё, что я здесь описываю, уже и стемнело. Пуся встал со своей табуретки и мы пошли на улицу.

— Ты здесь подожи, а я пойду маму предупрежу, — сказал я Пусе.

Мама чего-то жарила-парила на кухне. «Где тебя носит?! – закричала она. — Уже скоро гости сходиться начнут!»

— Мам, можно у нас будет, ну… из нашего класса один… ему идти некуда… я тебе потом расскажу… Можно?
Мама скакнула к плите, что-то подвернула, что-то приоткрыла, что-то, наоборот, захлопнула, обтерла руки о фартук, поправила очки и рассеянно сказала: «Можно, можно, конечно, только пусть руки вымоет». Потом посмотрела на меня внимательно: «Как это некуда?!»

— Ну это сейчас некуда, а вообще-то есть куда, просто его родители уехали, а ключ он забыл, а…

Мама успокоенно кивнула: «А-а, ну да, да…»

Я вернулся в прихожую. Пуся скромно стоял в уголку. Пальто он еще не снял и дуло пневматической винтовки по-прежнему торчало снизу.

— Я же говорил! — победно сказал я. — Они у меня мировые! Раздевайся, чего ты?… Сейчас жрать дадут!

Пуся снял пальто, поставил винтовку в угол, нежно обтерев ее приклад рукавом, пригладил волосики и выжидательно взглянул на меня.

— В столовую, в столовую! На кухне негде! — закричала из кухни мама: — Я вам сейчас обедать дам, пока гости не пришли». И быстро прошла из кухни в столовую, балансируя двумя тарелками супа, деревянным подносиком с рассыпающейся горкой хлеба и позванивающими ложками.

Мы пошли за ней. Папа, сидевший у телевизора, повернулся, мама подняла голову от тарелок и я увидел, как с их уже улыбающихся лиц начали сползать улыбки; пройдя через отметку нормального выражения, их лица стали принимать какое-то странное, никогда мною не виденное — глаза округлились и застыли, а рты приоткрылись и нижние губы оттопырились. Они стали до смешного похожи друг на друга.

«Чего это с ними?» — подумал я и посмотрел сначала на себя — может, я ширинку не застегнул или пиджак надел на левую сторону… Нет, всё вроде было нормально. Тогда я посмотрел на Пусю и увидал на его физиономии то же самое выражение, что у моих папы с мамой — как будто он был их сын, а не я.

Пуся стал медленно-медленно пятится из столовой в коридор, а я смотрел то на него, то на родителей и ничегошеньки не понимал.

— Вы что, вместе стреляли? — спросила мама дрожащим голосом.

Тут Пуся как-то дико хрюкнул и бросился к выходу. Я за ним. Но не успел он пробежать и половины прихожей, как дверь, которую я, очевидно, плохо захлопнул, отворилась и на пороге встала та самая старуха, которой я продавал рубль. За ее спиной топтались мужчина и женщина, по всей очевидности, Пусины родители.

— Извините пожалуйста, — сказала старуха моим родителям. — Тут наш Игорек к вам случайно затесался, мы уж его заберем домой, вы не против?

А Пуся при этих словах, совсем ошалев, подпрыгнул на месте, перевернулся в воздухе вокруг своей оси и бросился бежать по коридору. Добежав до ванной, он принялся отчаянно дергать ручку. Наверно, он хотел закрыться там и жить в этой ванной комнате всю свою жизнь, никогда оттуда не выходя. Но ванная оказалась заперта изнутри.

Все точно заледенели и молча смотрели, как Пуся истерически дергает за ручку. А я тоже смотрел и всё думал: откуда это его бабка разузнала наш адрес, если она за мной не следила? И вдруг понял: она же сразу к Пусиным родителям поехала, чего ей дожидаться на вокзале 23-35-ти. Она им сказала, как меня зовут, и они позвонили нашей классной руководительнице Людмиле Ивановне.

А Пуся всё бился в дверь ванной. Вдруг дверь отворилась и показался очень веселый, обтирающий крепкую красную шею полотенцем дядя Жулик. Он жизнерадостно посмотрел на Пусю и воскликнул: «Ага! Здорово! Нашел все-таки! Вот замечательный мальчик!» — обратился он к моим родителям (Пусиных родителей и бабушку он еще не видел от ванной, потому что они стояли у самого входа не шевелясь и не говоря ни слова): «Он сегодня один на один победил грабителя, который пытался у меня из тира — я же сейчас в тире работаю, не говорил? — увести винтовку, а я ему за это — взял грех на душу — дал винтовку с собой. Ждал его, ждал, после закрытия ждал… — всё не идет. Я уж отчаялся, пошел к вам, а тут — глянь! — разыскал все-таки! Вот это молодежь, вот это люди растут! — восторженно заключил дядя Жулик и похлопал понурившегося Пусю по плечу. — Ну-ка, неси винтовочку-то!»

Пуся, всё так же глядя в пол, поплелся в прихожую, взял винтовку и понес ее дяде Жулику. А тот уже шел навстречу ему. “Здрасте!” — сказал дядя Жулик, обнаружив все-таки Пусиных родственников, стоящих у двери. Те вежливо поздоровались, а бабушка вдруг заплескала руками: «Молодой человек, молодой человек! — закричала она дяде Жулику. — Я же вас знаю, я у вас рубль покупала, а вы мне еще кран починили и про рояль рассказывали… Вы же у меня свой кошелек забыли, с десяткой! Знала бы — принесла!.. А это ваш сын?» — показала она на меня. «Племянник», — возразил дядя Жулик. «Всё равно, очень милый мальчик, очень шустрый — весь в вас!»

Дядя Жулик улыбался несколько растерянно и вертел в руках винтовку. Пуся озирался, словно бы ища, куда ему смыться, а я совершенно не понимал, что же теперь делать и поочередно смотрел то на маму, то на папу. Тишина стояла очень тяжелая — такая же примерно, как на уроке, когда учитель бодро спрашивает:»Ну, кто хочет ответить?” и смотрит, кажется, именно что на тебя.

И эту-то мерзкую тишину нарушил мой папа, мой милый папа.

— Что же мы стоим? — сказал он: — Проходите, раздевайтесь, у нас тут небольшой праздник, чай будет, жена торт испекла…

Тут он осекся, посмотрел на маму и тихо добавил: — Еще один…

И мы сели за стол, и пили чай, и ели мамин торт, очень вкусный (но, конечно, меньше того и не такой разукрашенный), и пришли тетя Ляля с Бобкой, Степкой и Глебкой, и все хвалили Пусю за то, что он так героически отнял винтовку у грабителя, а тетя Ляля требовала у своего мужа, чтобы он немедленно ушел с такой опасной работы. А меня тоже хвалили — за то, что я такой верный друг, а потом пришли еще гости, и взрослые танцевали, и дядя Жулик рассказывал веселые истории про свои приключения, а потом все, очень довольные, разошлись, на прощанье договорившись встретиться еще раз, теперь уже у Пусиных родителей. И мы всей семьей вышли провожать Пусину семью на лестничную площадку и долго махали им руками, и приглашали приходить еще, а Пуся подошел ко мне, положил руку на мое плечо и, помолчав, сказал: «Все-таки, Кошкин, ужасно ты для меня невезучий человек. Я тебе еще это припомню!»

И припомнил. Но это уже совсем другая история.