Ниже следует русский вариант маленького трактата о неразменных деньгах, опубликованного недавно по-немецки и по-английски (мы сообщали).

Английская версия, точнее, одна недлинная цитата из нее плюс краткая биография вашего экономического обозревателя, закончившего, как известно, Ленинградский финансово-экономический институт им. Н. А. Вознесенского, вызвала короткое, но довольно ожесточенное обсуждение на одном из англоязычных форумов, из которого с удовольствием процитирую следующее высказывание:

Sorry, but to me quoting someone who got his economics degree in the USSR before 1990 would be like quoting a sociology professor from Germany who got his PhD in Germany in 1943.

Боюсь (но в этом и вышесказанное удовольствие, признаюсь, слегка сомнительное), что иностранные «форумные мыслители», по остроте, широте и скорости ума, а главное, по его решительности ни в чем не уступающие отечественным, разоблачили меня в качестве заядлого марксиста. Кафедра политэкономии Финэка может гордиться своим блудным сыном.

К слову говоря, в качестве кого уже только не разоблачали меня в последнее время (безо всякого с моей стороны повода, поскольку сам я, кажется, ни единого разу в жизни ни на одном форуме не был, даже на римском, не говоря уже о выступлениях на них)! На одном, например, польском разоблачили недавно в качестве разом «москаля, жида и шваба»! Впрочем, это уже другая история — о страшных трехголовых чудовищах, снящихся (наяву) польскому народу, вернемся пока лучше к нашему трактату «о самом важном»:

МИМО ДЕНЕГ

I. Продать черного кота на перекрестке

Во многих фольклорах существует мотив «неразменных денег» – звонкой ли монеты, шелестящей купюры ли – которые невозможно потратить. Поскольку они к тебе возвращаются. А купленные товары и услуги остаются, само собой, у тебя. Одно лишь условие: никакой сдачи (забудь на прилавке или оставь на чай — сдачи не надо!), иначе «неразменные деньги» теряют волшебную силу.

Приобретаются такие «неразменные» или «безрасходные» деньги в различных культурах с помощью различных магических процедур той или иной степени затруднительности. В русском, например, фольклоре желающий обзавестись неразменным рублем должен взять пропитанную дегтем веревку, спутать ею «по рукам и ногам» черного кота (совсем черного, без малейшей отметины другого колера!) и отправиться с этим котом на перекресток четырех дорог. Поздним вечером в сочельник. Одна из дорог непременно должна вести к кладбищу. Незадолго до полуночи, следует «пожать» кота посильнее, чтобы он замяукал, и зажмурить глаза. Так, по крайней мере, описывает процедуру Николай Семенович Лесков (повесть «Неразменный рубль», 1894). Ровно в полночь появится некто и начнет кота торговать, деньги за него суля немыслимые. Немыслимые деньги брать не следует, соглашаться только на один рубль, на один серебряный — ни больше и ни меньше! Когда же рубль этот будет получен, зажать его в кулаке, кулак сунуть в карман и немедля тикать — со всех ног и не оглядываясь.

Несомненно, мотив этот отражает присущее всем людям желание навсегда избавиться от материальных забот. Речь идет о персональной, о, так сказать, карманной утопии полнейшего материального благополучия. Однако же, мы знаем (и сказка знает), что в конечном итоге это совершенно невозможно – во всем мировом фольклоре не найдется ни одного-единственного случая, когда обладание неразменными деньгами хорошо кончается: рано или поздно герой теряет и денежку, и всё, что она ему принесла. И возвращается в свое исходное жалкое состояние (в лучшем случае!). Что существенным образом отличает волшебные деньги от других волшебных предметов, предоставляющих своим обладателям, так сказать, натуральные услуги — волшебных горшочков, скатерок, печек и пр. Видимо, не для нас, не для людей созданы волшебные деньги. Видимо, попадают они к нам чисто случайно, мимоходом, а потом уходят к настоящим владельцам.

…Не для нас, правда!? А для кого!?

II. Деньги — вещь темная

Деньги в человеческой истории — изобретение довольно-таки позднее и по сю пору не окончательно осознанное, в том числе и эмоционально. Что такое деньги, почему они всё могут купить, откуда они приходят и куда уходят — все эти вопросы, вероятно, приводили наших предков в самое настоящее содрогание — по крайней мере, до тех пор, пока «экономическая наука» XVIII – XIX вв. не убедила нас (и себя самое), что может на них ответить. С тех пор нас приводят в содрогание эти ответы.

Образ «магических денег» демонстрирует священный ужас простого человека перед магической природой денег как таковых. Другое (точнее говоря, в терминах другой мифологии — мифологии экономической) и позднейшее проявление того же ужаса — «денежный фетишизм» Карла Маркса.

Быть может, как раз этот священный ужас является одной из причин сравнительно малой распространенности мотива «неразменных денег» в искусстве и философии западных народов. Мотив мог быть просто-напросто табуирован и в связи с этим подзабыт. А с другой стороны, рассуждая прагматически: даже если не было никаких табу, всё равно, какова, собственно, метафорическая ценность этого мотива, если — а это само собой разумеется! — мы отождествляем себя с обладателем неразменного пфеннига-гульдена-талера. И какой нас в таком случае ожидает «прирост смысла» — за исключением, понятно, моральных и прагматических плоскостей: трудись, не ожидай никаких подарков, ничего в жизни не дается даром?.. — всё это западному человеку и так неплохо известно.

Ясно, что владение «волшебной денежкой» означает пускай и временную, но победу над нечеловеческим могуществом «златого кумира», а в такую победу западный человек давным-давно не верит, не говоря уже о том, что за последние два-три века с фетишем удалось наладить вполне приемлемые отношения. Кумир сделался сравнительно милостив к «людскому роду» (не ко всему, конечно — к известной его части, к тем, кто знает, что ничего в жизни не дается даром и т. д.). Разумеется, западный человек не станет (не сможет и не захочет) утверждать, что дела его идут хорошо, но… коли не станет хуже, то он будет доволен… А станет хуже, так есть способы всё поправить… Это тоже своего рода религия. Нет у западного человека никаких особых причин чрезмерно интересоваться какими-то там скачущими по карманам монетами — и без них всё более-менее ясно: прибавочная стоимость, производительность труда, глобализация… — или не всё ясно?

Итак, на Западе неразменным долларом или евро никто уже особенно не интересуется (или не хочет лишний раз поминать?), а вот в русской, например, литературе мотив неразменного рубля, почти что заглохший в советское время, вдруг заметно активизировался в 90-х гг. прошлого века и в начале века нашего: не говоря уже о бесчисленных стихотворениях и песнях, постоянно появляются и прозаические сочинения, трактующие приключения героев, тем или иным способом вступивших во владение неразменным — нет, не рублем! — долларом, долларом, конечно! «Фармазонским баксом», как он именуется в романе одного молодого петербургского автора. Слово «фармазонский» мы, пожалуй, запомним — оно еще нам пригодится. Такая актуализация мотива легко объяснима: в обозначенное время (как и в конце ХIX века, когда был написан «Неразменный рубль» Н. С. Лескова) Россия находилась в периоде перехода от товарного фетишизма к денежному. Еще недавно всё здесь выглядело совершенно иначе: в классическом советском обществе 30 – 60 гг. вес и значение индивида определяли не деньги (побежденный бог капитализма), а степень непосредственной близости к власти, доля, так сказать, прямого участия в ней. Позже, во внутренне деидеологизированном СССР 70 – 80 гг., — совершенно понятно в условиях экономики товарного дефицита! — в центре общественного внимания снова оказались не деньги как таковые, а потребительские товары и возможность доступа к каналам их распределения, среди каковых каналов деньги, т. е. прямая покупка, были только одним из нескольких вариантов, и вариантом, к тому же самого социально низкого уровня. «Получить» — т. е. иметь легальное право на «специальное снабжение» — находилось на верхней ступени, «Достать» — т. е. иметь связи, полулегально обеспечивающие овладение товаром в обмен на предоставление собственных возможностей по добыванию других товаров — было на втором месте. Самым же простым (при наличии денег, конечно) и последним делом было как раз «купить втридорога», с рук у спекулянтов или «из-под прилавка».

III. Обратно в настоящее; не по ту сторону денег

Но нас, конечно, интересует в первую голову здесь и сейчас, а не какие-то там древние истории про никому не интересную советскую жизнь. Естественно! Мы ведь и живем здесь и сейчас — и деньги текут сквозь нас туда и сюда именно что сейчас и здесь. Туда и сюда, туда и сюда… А куда «туда», собственно?

Перевернем-ка мы ситуацию с неразменной деньгой. Поглядим на нее не глазами обладателя волшебной монеты, а с точки зрения, скажем, булочника или мясника, получающего эту монету в уплату за булку хлеба или свиное отбивное и на следующее утро обнаруживающего ее исчезновение из казалось бы надежно захлопнутой кассы. Все печати на месте? — Все печати на месте! Тут-то мы и обнаружим, что всё становится значительно интереснее и, главное, как-то существенно персональнее. Вдруг мы замечаем, что парадигма «волшебных денег» отражает всю систему функционирования товарно-денежной цивилизации и при этом с точки зрения ее непосредственного воздействия на нашу маленькую жизнь, т. е. с наиболее важной для нас точки зрения: ДА, ГОСПОДА: МЫ НЕ ТЕ, КТО РАСПЛАЧИВАЕТСЯ НЕРАЗМЕННЫМИ ДЕНЬГАМИ, МЫ ТЕ, КТО ПОЛУЧАЕТ ИХ В УПЛАТУ!

Мы — не покупатели. Мы — продавцы, о чем и пытался предупредить нас (к сожалению, присущим ему тяжеловесным и путаным образом) еще дедушка Маркс, но мы, под воздействием консумистской пропаганды, не обратили на это должного внимания. Между тем, мы только и делаем, что продаем. Продаем наш труд, наше время, наше тело. А иногда — и черного кота, связанного по рукам и ногам и дико мяукающего. Только вот что-то никто у нас кота этого не покупает, никто не приходит на перекресток четырех дорог, который уже сочельник подряд.

В уплату за наш товар (если его, конечно, покупают) мы получаем деньги, но только где они, эти деньги? Деньги имеют свойство исчезать, это известно всякому. Наверно, они возвращаются к тому, кто их заплатил. Итак, у него уже наш товар, и деньги у него тоже, кажется, есть. Не иначе как: это наши деньги наполняют его карманы, чьи же еще?

Мы просто-напросто оказались НЕ ПО ТУ СТОРОНУ ДЕНЕГ.

МИМО ДЕНЕГ.

Некто иной владеет неразменным золотым, а мы живем со сдачи, которую этот некто забывает на прилавке или оставляет на чай. В принципе можно сказать, что мы живем с чаевых (благодарсссте; сравнительно щедрых, что говорить… нет-нет, мы не можем — и не хотим — сказать, что довольны, но… — жить пока можно…) Только вот кто он, этот Некто, покупатель черной кошки и владелец «неразменного золотого», тот, кто, по всей видимости, контролирует всю социальную и экономическую систему нашего «настоящего»?

На этот вопрос можно было бы дать очень разнообразные ответы – в зависимости от политических и философских воззрений, жизненного опыта, общественного положения и т. д. Каждый из нас знает (или думает, что знает) что и кому он продает — труд, время, тело или все-таки черного кота. Работодателю, государству, публике или некоему Некто. Смысл произведенного нами изменения перспективы заключается в попытке обнаружить владельца неразменных денег, того самого великого Некто. Великий Некто, однако же, вряд ли позволит себя так легко обнаружить. Скорее всего, он вообще не позволит себя обнаружить, если сам не захочет, что довольно-таки сомнительно. Но начать поиски и собрать по их ходу новое знание гораздо важнее, чем обнаружение таинственного незнакомца (или таинственных незнакомцев, если их много). По сути дела: ведь даже и необязательно найти «этих типов» – найти себя самих (или, как минимум, посмотреть на себя под другим углом) было бы тоже очень недурно. Собственно, даже простая возможность ответить на главный вопрос нашего времени «Куда идут деньги?» простым определением «Деньги возвращаются к этим типам» вносит некоторое просвещение в абсолютный мрак нашего непонимания. Даже если об «этих типах» ничего неизвестно, кроме того, что они «эти типы».

Первым кандидатом на гордое звание «этих типов» оказываются, само собой разумеется, кредитные банки, финансовые воротилы вообще — в массовом сознании именно они являются «главными злодеями» нашего времени. Не стану защищать «торговцев несуществующими деньгами», плоды их деятельности всем очевидны, но из нашего сюжета я бы их всё же вывел: деньги, «одалживаемые» нами у банка, — это, по сути, купленные нами деньги. Это не те деньги, которыми нам платят — не деньги, которые мы получаем, а потом не обнаруживаем их у себя в кошельке. Об «одолженном» мы как раз с самого начала знаем, что рано или поздно оно должно уйти и унести с собой часть нашего «заработанного»… Но его-то у нас уже как раз и нет, не правда ли?

Так что речь сейчас не о «ростовщиках». Честно сказать, было бы слишком легко и слишком неинтересно считать их «этими типами». В конце концов, и так уже все это думают.

IV. В стране фармазонов

Наш образ «неразменных денег» прекрасно функционирует и на макроэкономическом, так сказать, уровне. В этом случае обитатели «богатого Запада/Севера», все вместе, как общность, оказываются как бы на «той», на правильной стороне денег. Что, конечно, делает несколько выносимей и, судя по всему, в значительной степени финансирует личное, персональное положение каждого из этих жителей Запада/Севера на «не той стороне» денег. Богатый Запад/Север, по всей видимости, является коллективным обладателем некоего «неразменного миллиона», который всегда возвращается к своему владельцу — сколько бы Восток/Юг ни получал денег в качестве ли гуманитарной и экономической «помощи», в уплату ли за сырье или дешевую рабсилу (кредиты мы сейчас тоже выведем за скобки, точнее, в них введем, хотя в современном мировом хозяйстве кредиты очень часто представляют собой своего рода подарки или выплаты, возврат которых нисколько не ожидается, а часто и не желается).

В родословном древе восточноевропейских сказаний о «возвратных деньгах» имеется, между прочим, одно очень изящное ответвление: вера, что в «тридевятом царстве, тридесятом государстве» проживают некие «фармазоны» (как известно, народное произношение слова «франкмасоны»). «Фармазоны», что на разговорном языке XIX столетия означало по большей части просто-напросто жуликов и воров, являются у себя в «фармазонской земле» обладателями неразменных денег. Собственно, эта земля и является родиной неразменных денег, местом, откуда они к нам приходят и куда они возвращаются, пройдя через карманы случайных продавцов черного кота и кассы случайных булочников и мясников. В XIX веке под «страной фармазонов» еще могло пониматься какое-нибудь фольклорное тридевятое царство, сегодня же нам ничего другого не остается, как понимать под нею Север и Запад, Северную Америку и Западную Европу. Север/Запад представляется южным и восточным соседям своего рода «Фортунатовым кошелем», в котором никогда не кончаются деньги (еще один фольклорный образ, ровно 500 лет назад возникший в средневековой Европе, еще не скрывавшей своих особых отношений с темой неразменных денег). Стоит, однако же, заметить, что бездонный кошель — это всё же несколько другой мифологический мотив, переносящий нас метафорически на другие, хотя и вполне плодородные уровни, где мы можем познакомиться с представлением о деньгах как о сырье, о некоем натуральном продукте, по неизвестным причинам некоторым странам и народам дарованном, а некоторым — ни в малейшей степени. Что-то вроде нефти или угля: где-то они есть, где-то их нет, обычное дело… Стало быть, там где они есть, можно их, деньги, добывать, добывать и добывать — черпать, так сказать, ведрами «из недр», не размышляя особо о том, что будет, когда они кончатся. Так делают все владельцы сырьевых ресурсов. Сказанное хорошо объясняет методику построения различных национальных и международных бюджетов и психологию президентов, директоров нацбанков и пр. «ответственных лиц», но здесь нету мотива таинственных существ – зато он есть у магических денег.

Попытка возвратить мотив неразменных денег в (коллективное) сознание кажется мне очень важным делом. И особенно сейчас, на вершине их могущества (это не оговорка — нынешний кризис как раз и демонстрирует степень могущества нашей волшебной монетки). Всякое новое понимание — вещь полезная, как могла бы научить нас история человечества, если бы уже некоторое время назад не отказалась от педагогической деятельности — за полнейшей бесполезностью.

V. (Пост)марксистская (магическая) формула

Собственно, я мог бы счесть свой долг выполненным: мотив неразменных денег возвращен в коллективное сознание. Всё за этим следующее не может являться задачей одного-единственного автора. Пути «неразменных денег» должны быть изучены и обдуманы со всех сторон, совместными усилиями поэтов, философов и экономистов — только так, наконец, мы сможем понять мир, в котором живем.

Существует, однако же, одно обстоятельство, которое не дает мне покоя и не позволяет закончить изложение на этом самом месте. Это обстоятельство — судьба бедного, если помните, черного котика, дико мяукающего, опутанного деготной веревкой, проданного за серебряный рубль некоему Некто. Рождественской ночью, на перекрестке четырех дорог, одна из которых ведет к кладбищу, Зачем этому Некто (или, как бы сказал Буратино, этому Некту) кот и что будет с ним дальше (с котом, разумеется, а не с Нектом)?

…И вдруг — озарение! Кота — несомненно! — обучат (выдрессируют!) на «волшебного помощника»!

«Волшебным помощником» в фольклористике именуется существо, помогающее герою в достижении его целей. Часто это животное: волк, конек-горбунок, кот… Например, Кот-в-сапогах.

…Выдадут каждому коту сапоги? Позволю себе усомниться.

Итак, в сапогах или без, но по завершении курса волшебного помощника наш черный кот должен быть в состоянии выполнять следующие волшебно-экономические операции: превращаться в любой предмет и быть в этом качестве своим хозяином проданным. Через некоторое время кот возвращается в исходное кошачье состояние и к своему хозяину, превращается и продается дальше. Хитро!

Вышеописанная процедура также является чрезвычайно продуктивным образом, необходимо-дополнительным к нашему основному мотиву. Поскольку мы живем в обществе, ориентированном на потребление, то постоянно сталкиваемся со скорым (вслед за их приобретением) исчезновением вещей сомнительной надобности (выкидываются, теряются, забываются… как минимум, никогда не используются). Как на микро-, так и и на макроэкономическом уровне — поезда, самолеты, заводы; почти всё вооружение!

…Но что же будет, если они снова встретятся — черный кот – волшебный помощник и неразменное платежное средство? Т. е. что будет, если за исчезающий и возвращающийся к продавцу товар расплатятся исчезающими и возвращающимися к покупателю деньгами?

Чтó, если известную марксову формулу Т(овар) — Д(еньги) — Т(овар) окажется необходимым дополнить новым членом — К(от):

К – Д – Т = Д – Т – К, или в упрощенном виде: К – К – К?

Не оказалось ли бы это образной конфузией (в юридическом языке означающей, как известно, «совпадение в одном лице кредитора и должника (как основание для прекращения обязательства»)? Или наоборот — существенным смысловым обогащением? Об этом мы — экономисты, поэты и философы — должны будем еще как следует поразмыслить.

VI. P. S.

Кстати, а что, собственно, произойдет, если циклы возвращения всех (или большинства) находящихся в обращении неразменных денег совпадут, и все они (или большинство) одновременно вертанутся к себе, в Фармазонию? Из наших карманов, из наших касс, из наших банков.

Правильно: ФИНАНСОВЫЙ КРИЗИС!