Мария Степанова

Стихи

О стихах

Мария Степанова

О

зоо

… И лиса восстает, шатаясь
На коричневых черенках.
И медведь задвигает зренье,
Как бы хвойная пятерня.
И олени кажутся старше собственных шкур.
И полярные совы тратят свой горностай.
И двуцветные утки выводят свой гарнизон.
И двуногие девки торчат из своих чулок,
Выпускают дым восклицательной кнопкой рта
И лежат по скамеечкам лицами к небесам.

Здесь мы не просто так,
Мы здесь по делу.
Как разговор перед боем, я здесь сидела.
Теплый живот, что коляску,
Перед собой катя,
Как в островах охотник, я здесь гуляла,
Словно зачет, получала почет и ласку,
Ибо любой убогий
Двукрылый, четвероногий,
Здесь обретает вес, предъявив дитя.

Здесь успешно поработали конвейеры природ.
Убедительные серии народов и пород
На глазах воспроизводятся, потомством обзаводятся,
Невзирая на неволю и намордник на лице.
И покуда возле пруда хороводы хороводятся,
Натура-полководица, потатчица-заводчица,
Повышает поголовье и пирует на крыльце.

А я всегда была противник обязательных «сезам!»
И в подставленные кольца показательных прыжков.
И когда натура-дура ударяла по газам,
Я бывала неподвижна от вершков до корешков.
А когда и родовое накрывало с головою,
И показывало лица, убеждая повториться
И накинуть пару петель на семейственные спицы,
На два пальца – но продлиться, протянуться по оси! –
Равнодушно и спокойно я твердила им мерси.

Но что из этого вышло?
И что мы здесь наблюдаем?
Над чем смеемся, душа, и куда рыдаем?
Как маленький и пузатый, измазанный жиром божок,
(Названия разные, дело одно и то же)
У зооограды послушный ем пирожок,
И взгляды прохожих мою полируют кожу.

Куда идут дразниться и целоваться –
Склонивши ум, сегодня пришла сдаваться,

Чистосердечным знаньем, повинной явкой
Место себе заработать, как бобр и зебра,
Между сезонной линькой и зимней спячкой
Выгородить себе безмятежный угол,
Лечь на бетонный пол, полюбить решетку –
Верный каркас грядущего гнездованья.
Здесь я и здесь сложу свои упованья.

Здесь я и буду вос- и про-изводиться
С каждым комком еды и кружком водицы,
Телу доверив прочность и многозначность:
То ли двуличность, а то ли единобрачность.

Здесь, где торгуют шариками и соком,
Где дочерей несут на плечах мужчины,
Здесь мне и время место занять по чину:
Чтобы воссела возле «сайгак» и «сокол»:
Лишний свидетель при опустевшем гробе.

Мамкой и нянькой спя при своей утробе.



женщина

Простушка-Чита в клетке нагишом:
Лицо кульком, соски карандашом,
В ногах дитя и в головах корыто.

И то, что шерстью рыжею укрыта,
И то, что мужа ражего пасет,
Ее не успокоит, не спасет.

И краденая тряпка цвета беж
Потешит ум, но тоже не спасает,
А новую такую не найдешь.
И дни идут, и груди обвисают,
Как паруса обманутых надёж.

Дитя по-прежнему играет на полу,
К тебе спиной; оно уже девица
И хочет нравиться в своем углу.
Вот жизнь прошла, и некуда деваться.

А в клетке напротив другие, у них призовые места.
Вот кто-то забегала, сына на плечи надев,
Проверила скорости и дальнобойность хвоста.
А прочие прячут смущенные личики дев.

Иные уходят на верхние полки,
Которые так далеки.
И строят в уме обезьяньи палаты,
Ведут обезьяньи полки.

Иные опасны, иные рябы.
Иные лежат, как древесны грибы,
Как рыбины или рабы.
Над ними качаются ложнолианы,
И тени ложатся на лбы.

С весной они сеют свои семена,
Но время проходит, и что пожина?

И дети, и дети над жатвой обильной
Летают на камере автомобильной,
Мелькая в мужских или женских зрачках,
На клетку направленных слева и справа,
Стареют бессмысленно и величаво
Уже в материнских руках.

И ты отлетаешь недавней заплатой
От жизненной ткани худой и усталой,
Животная женственность с тряпкою смятой
И в задней ладони как насмерть зажатой –
Хлопчатобумажной, заношенной, влажной
Тряпицею маленькой, маленькой, малой!

А я все иду к тебе с очною ставкой,
Как в паспортный стол за решающей справкой,
Стоять, подставляя тебе зеркала –
Стекляшки очков, аппараты для съемки,
Свои, со следами недавней поломки,
Последнего часа тела и дела.


обезьяна

Молоточки стучат, потаенные точки горят,
Потогонные штучки заводят сезон-календарь
Так что мамы и дочки выходят на общий парад,
И отцы с сыновьями заводят совместный букварь,
Где блестит и пофыркиват, чиркает и загора,
Сотней ложечек в мелких стаканах играет с утра,
И единственный выдох, как есть, объясняет врачу, Что ума человечьего несть или я не хочу.

Открываешь глаза – и пора забираться в ковчег:
Прибывает весна, накрывая тебя с головой,
Приближается чех, наступает с востока Колчак
И раздетые немцы как колья стоят под Москвой.
И ободранные, как бока, партизаны лесов.
И убитые летчики без кобуры и часов.
Все, кто жалобы кассационные слал на закат,
Все, по ком, словно колокол, бил языком адвокат –

И не выбил отсрочки. И голая, словно десна,
Постояльцев земля выпускает из стыдного сна.
И они по предместьям за черной почтовой водой,
Сотрясая заборы, свободно идут слободой.
Но куда ни пойдут – сам-скобой запирается дверь,
Лишь подветренный лес поднимает свои соловьи.
Или это шумит безъязыкая малая тварь,
И желает пощады, и бьется в пределы свои?

В ожиданьи амнистии, как перед Страшным судом,
Тут и я посижу у пруда, приоткрытого льдом,
Обезьяньи ладони, как свод, укрывающий свод,
Уложив на живот,

Чтобы то, что обещано в темном пространстве пустом,
Как победный салют, относилось и к нам с животом,
Относилось как ветром, ложилось в объятья само,
Словно в ящик письмо.

В красно-белом пальто, в красно-белом широком пальто
Посидим у пруда, положившись на это и то,
Безразмерное О, как широкий оконный проем,
Населяя вдвоем.

Опубликовано в ж. "Знамя", 9, 2006