Конечно, хорошая, но чуть перехваленная — в том смысле, что не уникальная для Эрмитажа.
По нескольку полноценных (но не вершинных) вещей Эль Греко, Веласкеса, Гойи, Мурильо, один Дюрер, один Караваджо, один маленький Босх, один хороший Лоррен, один хороший Латур, парочка не лучших Тицианов. Много второстепенных испанцев XVII века — очень хороший средний уровень, кстати, видно, что Веласкес — не уникум, а «первый среди равных».
Сходить надо было, конечно.

Особо сильных впечатлений два.

Одно — испанский королевский дом. Какие некрасивые и какие несчастные люди! Ничего страшнее, чем лицо выросшей инфанты Маргариты, девочки из «Менин», я не видел в жизни. Черты лица и взгляд дегенеративной пэтэушницы, в десятилетнем возрасте изнасилованной отчимом. (Это Габсбурги, первые Бурбоны выглядят повеселее — вплоть до Фердинанда VII, основателя Прадо, который на портрете кисти Гойи кажется сбежавшим из дома скорби и кем-то для смеха наряженным в генеральский мундир бессмысленно подхихикивающим уродцем).

Второе — стандарты женской красоты позднего Ренессанса, барокко, рококо. Каждый раз смотрю и поражаюсь. Рубенсовские женщины — это еще ничего, у них, при толстых целлюлитных ляжках и больших животиках, есть пропорциональные груди и попы. Но тициановские Венеры, эти огромные бесформенные белые тюлени! А Аталанта Якоба Иорданса — жуткая краснолицая рыночная торговка! Это семнадцатый век. А в середине восемнадцатого толстенькая низенькая круглолицая Елизавета Петровна считалась первой красавицей эпохи.
И вдруг где-то в эпоху Гойи все приближается к нашим стандартам, возвращается к ним, потому что стандарты эти очень похожи на вкусы времен Филиппо Липпи и Боттичелли.