новая «Критическая масса»

http://www.artpragmatica.ru/km_content/?auid=101

Моя рецензия на «Черновик» Воденникова.
Там же интереснейшие статьи и материалы об Аронзоне и пр.

новая «Критическая масса»: 42 комментария

        • на самом деле, реально любопытно.
          Потому что рифма у Воденникова — действительно любопытная штука: она у него часто строится не по звуковому, а по смысловому принципу — создавая некую «смыслово заряженную вилку» на концах строк. Например, в данном случае слова «ад» и «конец». Не говоря уже о том о собственно звучании: для меня это четверостишие звучит довольно виртуозно, а вам оно кажется провальным.
          Мне интересно, почему вы этого не понимаете, и где проходит этот водораздел.

  1. «…нам только жизнь и зрелость предстоит,
    как раньше смерть и детство предстояло.

    Великолепная формула, несмотря на раздражающую и явно ненамеренную языковую небрежность (смерть и детство все же предстояли)»

    Подозреваю, что явно намеренная. Д.В. прекрасно понимает, что должно быть предстоят и предстояло. Но от первого случая он отгораживается тире после зрелости (оно есть в оригинале), полагая, что предстоит все, что до него — и жизнь, и зрелость. Во втором случае такой фокус не проходит из-за мешающего среднего рода детства. И он сознательно оставляет точную рифму, наплевав на правила. Оно, конечно, его право, но эту крылатую фразу уже растащили на цитаты. И справедливо: оборот великолепен по сути. Жаль только, что тиражирует это самое небрежное отношение к языку.

    Впрочем, тут знает правду только сам Дмитрий. Надо бы его и спросить:)

    В случае же с «бредом» , пожалуй, прав Антон. Смысловая «рифма» ад-конец сдвигает четверостишие из банального мелодраматического стенания (ах, я столько раз жил, как в бреду, и страдал) в некую философскую плоскость (конец любого прежнего ада — начало нового). Хотя с «виртуозностью звучания» он, на мой взгляд, погорячился.

    • А самое интересное, что «жизнь» и «смерть» здесь вполне можно поменять местами. Крылатость фразы от этого не уменьшится. (то есть нельзя, конечно, но по каким-то странным фонетическим законам, не по смысловым)

      • Не, Игорь. Уменьшится как раз. Тут крылатось в парадоксальности. А замена приведет к отточенной формулировке вполне банального утверждения. Отточенность сама по себе хороша, но не слишком интересна. А тут — свежатинка. Притом на абсолютно исхоженном поле. И приемчик вроде бы прост, а почему-то играет.
        Так что тут, по-моему, Воденников рулез:)
        Хотя, сам знаешь, мне эта поэтика не близка. А эстрадность — и того дальше.

      • согретых-раздетых тоже, стало быть.
        ясно.

        Даже если вырвать четверостишие из целого (в котором оно на месте, и кажущаяся сбивка в нём (четверостишии) совершенно оправдана).
        понятно, что мнение не поменяете, но мне любопытно, чем оно лично для вас аргументируется (т.е давая некую оценку, вы её так или иначе должны для себя подкреплять). Проясните.

        • Просто для того, чтобы сегодня всерьез употреблять по отношению к себе слова «ад» и «мука», и чтобы это не выглядело чудовищно, надо быть очень большим мастером. Надо так перестроить всю стихотворную структуру, чтобы слова зазвучали. У Аронзона такие вещи звучат, и добивается он этого одним сдвинутым эпитетом, одной чуть деформированной фразой. Воденников — человек большого природного таланта — допускаю, мог бы сделать что-то подобное, но пошел по другому пути.

          Кстати, о провинциальности… Продвинутость, выражающаяася в предпочтении Пикассо Климту — Вам не кажется, что в 2007 году это несколько анекдотично?

          • честно говоря, сейчас мне не особо интересен ни тот, ни другой — это осталось в истории искусств и моём прошлом, когда я через неё проходил) провинциальность не в этом, разумеется, тем более, что пикассо к 60м уже умер. Грубо говоря, если продолжить визуальную аналогию, то начинать, скорее всего, нужно с уорхола:)

            мнение понятно. любопытно, что в репейнике те же слова для вас звучат: «за этот ад матерчатый подкожный утешь меня», но в более поздних текстах эта деформация, сдвиг вам кажутся графоманией (т.е вы не видите их оправданность — формальную, смысловую и тп.)

          • Отличие «ада» в «Репейнике» и «Черновике» в том, что в первом случае «ад» употребляется в таком контексте и окружении, что его мелодраматические коннотации нейтрализуются. Понятно, что это — не придуманное Воденниковым, что это все полвека существует в культуре, но прием употреблен грамотно и работает. И потом, одно дело сказать, «есть некий ад», другое «я был в аду». Ну и кроме того (и это главное!) лирический герой «Репейника» ни в коем случае не претендует на тождество с поэтом, стоящим на эстраде перед публикой. Автор «Черновика» говорит «о себе любимом» с конкретной аудиторией, таковы правила игры. В силу этого мелодраматизм куда сильнее бросается в глаза.
            Впрочем, если когда-нибудь мне покажется, что в новых стихах Воденникова есть некий непонятный мне поворот и сдвиг и вообще какая-то непонятная мне глубина, я буду только рад пересмотреть свое мнение.

          • т.е отличие в том, что в первом случае он «игровой», «игрушечный» (и соответственно легко считывается как «приём»), а во втором — что он претендует на «реальность»: за этот ад, за этот бред.
            Грубо говоря, во втором случае это попытка совершить нечто, выраженное в словах «и тут кончается искусство, и дышат почва и судьба». И для вас это слишком большая и значимая тема, накладывающаяся на «эстрадность» и тд (хотя по факту Воденников читает публично крайне редко, в отличие от других фигур поэтического процесса), поэтому вы готовы назвать окружение поэта, его «сейчас» — словом «аудитория», «девочки» и тд. Интересно, большая тема, на самом деле)

          • Кстати, я только что посмотрел свою статью на сайте — там «аду» и «раздетых». Уже исправили или…?

          • Молодцы, что исправили, но дело не во мне. За свои описки я как-нибудь и сам отвечу. Спасибо, кстати, что заметили.

          • что же до чисто формальных вещей (т.е не спотыкаясь на личной реакции на «заряженные» слова), то если рассмотреть это четверостишие:

            Ведь сколько раз уже — в очередном аду —
            я прижимал к лицу свои мужские руки
            и полагал, что я иду — к концу,
            а шел, как правило, к какой-то новой муке.

            то оно окажется очень структурированным по звуку, по мелодике, по расставляемым акцентам (и всё это работает на порождение «смыслового облака»), не говоря уже о внутренних рифмах: «аду» рифмуется с «иду», а «конец» с «лицом» и тд.

          • я это говорю потому, что довольно назвать его «графоманским» — это странно звучит: слишком явно в нём формальная «навороченность», «сложность», виртуозность заключается в том, что она на первый взгляд, как ни странно, не видна — это сродни толстовскому «мастерство такое что и не видать мастерства»

          • Здесь Сёма.

            Г-н Шубинский всё правильно сказал. Надо было еще хлеще.
            Шубинский чересчур филолог, он вынужден разводить цирлихи-манирлихи со всяческой графоманией: тут, дескать, настоящая искренность-шмискренность, а здесь — не настоящая и проч.
            А по-моему отсюда всё зло: все эти водденниковы и возросли таким пышным крапивным цветом, оттого что с ними считаются как с явлением каким-то. А это графомания и есть. Первостатейная-с…
            Доказательства, дабы не быть голословным, в моих заметках (см мой ЖЖ): там мне доводилось рассуждать и о сём, с позволения молвить, пиите.

          • да, я читал ваши записки и рассуждения, разумеется. Давно, по ссылке в жж Херсонского.

          • не сомневаюсь, что Херсонский замечательный поэт, но ваши реплики (и противопоставления) говорят более о вас: потому что говорить можно только о понимании, а не наоборот: потому что это значит расписываться в собственной близорукости, и мнить её нормой вдобавок. (я не говорю, что вы близоруки — потому что каждый (по своему) близорук. Я говорю о том, что разговор с позиции непонимания бесперспективен абсолютно: вы берёте на себя ответственность отделять агнцев от козлищ, но не понимаете того факта, что как только вы (условно говоря) этих «ангелов» увидели, то до «козлищ» вам становится мало дела: вы оставляете мёртвым их мертвецов.

          • Знаете, дражайший мой, Вы делаете мне весьма банальную выволочку. Сейчас все страшно пугаются собственной возможной «близорукости», а точнее — ответственных суждений. Оттого там много бездари развелось: снисходительны мы больно стали. А я ни у кого права не спрашиваю, говорю, то что вижу и ПОНИМАЮ, а вовсе не «с позиции непонимания». Близоруким себя не полагаю (на мой взгляд и слепой должен видеть, что Херсонский — поэт, а Воденников — погулять вышел, однако, как Вы пишете почти «каждый близорук».) Но и не навязываюсь никому. Не любо — не слушай.

            А до «козлищ» мне как раз и есть дело, я в основном занимаюсь не восхвалением, а критикой. Так что Ваши претензии не по адресу.

          • что вы, выволочки устраивать — это ваша прерогатива) наволочками трясти, чтобы перья летели) Ответственные суждения — это замечательно, но они должны быть чем-либо подкреплены, если они подкреплены непониманием — то грош им цена. Поэтому я могу говорить с Шубинским (он принимает того же Воденникова периода репейника, но отрицает дальнейшее — прекрасно, разные мнения — это хорошо, но нам всё равно есть о чём говорить). О том, что мне неинтересно, я говорить не буду.

            Если вы думаете, что «критика» — это сказать: «А! поэт К. погулять вышел, а вот поэт В. — это даааа, это мастер, вполне, я его понимаю, хотя и пожурю иногда, бывает», то становитесь похожи на порутчика Ржевского, лихо щёлкающего орешки на ипподроме.

            Я вас провоцирую, не ведитесь. Всё, что хотел сказать, я сказал:)

          • Друг мой, Вы выпили что ли?
            Вы же сами сказали, что читали мои заметки.
            Чего ж Вам еще?

            Там о Вашем В-ве всё и сказано. Конкретно и подробно, с цитатами.
            Я же сослался на них. Так что каждый может глянуть.
            Зачем мне у Шубинского-то повторяться?
            Так что говорите, но не заговаривайтесь.
            И без наволочек, будьте добры.
            Иначе с Вами и разговаривать не стану.

          • Я не думаю, что вы не сознаёте, что «понимание» — далеко не ограничивается приведением цитат и выражением своего мнения по их поводу: потому что, как известно, слушать мало, а надо ещё и слышать) Собственно говоря, вы поступаете вполне оправданно — т.е меряете по себе: по своему читательскому, писательскому опыту, пониманию языка и пр. Но понимание — это когда рассматриваемый предмет стрямятся рассмотреть исходя из его оптики, его внутренней логики, а не из своей. Своя — в этом помогает, да. Но в вашем случае она вам часто этот самый рассматриваемый заслоняет. Грубо говоря, я думаю, что полновесное критическое высказывание (если такое вообще достижимо) — это растворение в предмете, нечто вроде «нырнул, пожил в этой среде, вынырнул. Теперь могу сказать — там так-то и так-то, это течёт туда, это сюда». Понятно, что всё равно, это будет приблизительным. Иначе это не критика, а токование тетерева — и всё о себе, как правило.

          • Нет уж, друг мой, нырять там некуда.
            Мелко, шею можно свернуть.

            Насчет «растворись и поживи». Знаете, для того чтобы понять, что подукт испорчен, в иных случаях не нужно его съедать. Даже надкусывать не надо.
            Достаточно понюхать. А часто и не приближая к носу особенно.
            Обоняние надо беречь.

            Благодарю Вас за содержательный диалог.
            Искрене Ваш Сёма Штапский, референт.

          • пропали слова «предмет» (рассматриваемый заслоняет) и «но» в начале последнего предложения:)

  2. Что ж до Аронзона, Валерий…
    Тяжело, откровенно говоря, читать заметки сокамерника-хранителя Вашего Юрьева о том, какой А. великий поэт и т.д. Юрьев ведь не лишен ума и вкуса… Тем паче тяжело.
    Я Вам так скажу: А. действительно трогает. Он тёпел, трогателен и по-настоящему искренен, в отличие от рецензируемого Вами Воденникова, где сплошной наигрыш.
    А. по-настоящему талантлив, да… Но даже до Бродского, с кем его постоянно сопоставляют, ему весьма далековато-с. У Б., напр., нет неряшливых рифм, его рифмы в той же степени хорошие рифмы (даже если клаузулы у слов не совпадают), в какой они хороши у Маяковского, к примеру. Независимо от качества стихов.

    Вот Вы знаете, конечно, такого эмигрантского поэта Поплавского? Читаешь-читаешь его, натыкаешься вдруг то тут, то там на какие-то волшебные строки, и только ахаешь и думаешь: что если б он чуть-чуть поработал, не погнушался бы, так сказать, черновым трудом? Иным это, наоборот, мешает, чрезмерный профессионализм способен порою иссушить поэзию. Но с Поплавским (как и с Аронзоном) как раз-таки обратный случай. Жутчайший дефицит профессионализма, мастерства.
    Вы не можете это не понимать.
    Вот и с Аронзоном так же.
    Всё кое-как смонтировано, какие-то куски, осколки, ошметки — чего-то действительно мощного. Такое ощущение, что какое-то совершенное поизведение раскололи вдребезги, а потом склеили наспех его отдельные фрагменты.
    Только не говорите мне, что это — особый случай, что этот поэт так особенно устроен, что стихи его от этого только выигрывают, а отделка бы их загубила. Что он так неряшливо писал под Божественную диктовку (это неверно хотя бы потому, что в стихах его чувствуется некая умышленность, недаром ведь он — наследник обэриутов). Такую софистику я терпеть не могу.
    Рассуждающих так я отсылаю поглядеть на пушкинские черновики. Или уж не признавать Пушкина «солнцем русской поэзии» 🙂

    Искренне Ваш Сёма Штапский, референт.

    • Поплавский — действительно пример гениальной, но своего рода графомании. Точнее, это «вечно подростковые» стихи. Другое дело, что природный талант там был настолько сильным, что, даже при полном непонимании некоторых основ мастерства, эти стихи определенное место в русской поэзии занимают.
      Аронзон же — мастер. И все то, что Вам кажется неряшливым, у него — осмыслено и на своем месте. Видите ли, рифмы не бывают вообще плохими и вообще хорошими. У Пушкина очень «банальные» рифмы в сравнении с Ширинским-Шихматовым и Бенедиктовым. И что? Все работает в контексте, в системе. Возьмите первую и вторую редакцию «Столбцов» — Заболоцкий заменил «неряшливые» рифмы на точные, и стало хуже, потому что рифмовка утратила связь с образной, зрительной, фонетической системой стихов. Об этом см. в моей статье про Елену Шварц.

      • Ну, Заболоцкий, положим, знал, что делал.

        Знаете, с людьми Вашего склада (а нынче им — имя легион) трудно спорить. Не потому, что Вы там чего-то не понимаете, а скорее наоборот: Ваше понимание по мне — так весьма избыточно для избранной Вами стези (ну — профессии, если слово это Вас больше устроит). Не зря я говорил выше, что Вы — чересчур филолог.
        Вы и люди Вашего склада почему-то свято верите, что в поэзии и (в искусстве в целом) существуют некие контексты и системы, внутри которых неумелое или посредственное произведение, «работает» и превращается в высококачественное и гениальное. Но ведь на самом деле этого нет, это наваждение, родившееся в головах лотманов, шмотманов и прочих шарлатанов и каким-то бесовским образом заворожившее несколько поколений филологов.

        «На холмах Грузии лежит ночная мгла…»
        И ничего больше не надо. И во всех возможных контексах и системах, равно как и вне всяких контекстов и систем это гениально.
        Я, разумеется, немножко утрирую, заостряяю…
        И, кроме того, я сам долгое время (да и сейчас еще отчасти) был в плену этих проклятых контекстов и систем.
        Но знаете, не полезно ли иногда встать из-за письменного стола, развести воздух руками, разуть глаза (или, говоря высокопарно, отверзнуть зеницы), вздохнуть полной грудью и послать к черту все эти контексты и системы…

        Искренне Ваш Сёма Штапский.

  3. Спасибо за рецензию — хотя я не слежу за Воденниковым (и на него чуть-чуть обижен), его прежние стихи так хороши, что были бы жаль его потерять…

    А вот что меня в КМ смутило, так это фантастическая ругань (вроде бы рафинированного) Гандельсмана в сторону Кушнеров в ответ на куда менее фантастичную ругань самих Кушнеров.

Добавить комментарий