СОВЕРШЕНСТВО С НЕБОЛЬШИМ ДЕРИБСОМ

У покойного Сергея Вольфа, более чем замечательного русского поэта, была кормящая его (т. е. кормившая его в доперестроечные времена) профессия: «в миру» он был советским писателем. Ничего необычного — многим замечательным поэтам и писателям приходилось тогда (да и сейчас приходится) иметь, «пропитания ради», далекие от литературы профессии.

В этом своем качестве, в качестве «члена СП», определявшем в 70-80 годы его образ жизни, взгляды на эту самую жизнь и даже до какой-то степени форму одежды (например, парадную — кожаный пиджак / джинсы), Сережа имел определенную систему убеждений или, я бы даже сказал, верований по поводу тогдашнего литературного «кто есть кто» (или, как он бы сам, вероятно, выразился, поскольку обожал вмешивать в свою устную речь раздельночленные англицизмы: «кто есть ху»). Ничего необычного — все, как полагается человеку его времени и места: «прогрессивная советская литература» (скорее юностевого, чем новомирского склада) плюс Бродский и всё, что к Бродскому обычно прилагается в ленинградском комплексном обеде — от Валерия Попова до Кушнера и обратно. В этой жизни, т. е. в 80 гг., Сережа был лояльный ленинградсий писатель. Но из 60-х, когда он сам был в первых рядах (из которых потом по разным причинам вышел), он унаследовал множество отношений и мнений, которые особо не пересматривал. К тому же, как положено, был исправный слушатель «Голоса Америки» и Би-Би-Си — преимущественно джазовых программ, но и литературные принимал, слегка интересуясь — иногда слегка тревожно — карьерами былых знакомых в западной жизни. Поэтому и некоторые персонажи «неофициальной» и «зарубежной» литературы входили своими какими-то боками в его иерархии, но, разумеется, очень побоку. Кроме, разумеется, Бродского.

Всё положенное он признавал, уважал, выпивал с ним (если оно не было уже в отъезде), в женской части — иной раз и иными средствами доказывал свое почтение (при том же, разумеется, условии), но увлекался скорее не очень, предпочитая рыбную ловлю, выпивку, джаз и любовь во всех смыслах этого непристойного слова, от спортивных до лирических. Собственные стихи его, конечно, тоже интересовали, без этого он бы не был поэтом — но и смущали отчасти и даже сильно, поскольку совершенно не укладывались ни в структуру его собственных читательских склонностей (в основном, переводная фантастика и прочее переводное в прозе; плюс некоторые предпочтения личного плана — например, то, о котором ниже), ни в «профессиональные» представления о Правильной Литературе. Правильная Литература должна была быть а) бойкой и б) публиковаться. Ни тем, ни другим Сережины стихи даже близко не пахли. Впрочем, об этом я уже писал здесь и здесь, речь сейчас идет не о самом Вольфе, а о писателе, которого он действительно любил, читал и перечитывал — и действительно считал великим и самым лучшим. как бы оправданием существования всего цеха — всей советской детской литературы — да и вообще всей советской литературы (т. е., в данном случае, чисто терминологически: печатаемой литературы его времени), и очень обижался, когда я с юношеским задором утверждал, что Бунин — вот тот действительно великий и самый лучший, а никакой советский писатель не может быть великим и самым лучшим, потому что одно просто напросто противоречит другому. Впрочем — пускай и без юношеского задора — я и сейчас так думаю.

Мы поменялись. Сережа взял у нас перечитать Бунина (он никогда не держал у себя много книг — только действительно нужные и любимые; ненужное распродавал), а взамен принес две бережно обернутые калечкой детгизовские книжечки Юрия Коваля, «по сравнению с которым Бунин — полное говно!».

Юрий Коваль мне тогда в целом понравился, но Иван Бунин нравился мне по-прежнему значительно больше. Сережа остался этим обстоятельством слегка недоволен, но на дружбе нашей это, естественно, не сказалось. Сережа не стал бы ссориться «из-за литературы». Из-за позабытого обещания или невозвращенного рубля — сколько угодно. Но не из-за литературы же!

В принципе, я считаю полезным время от времени проверять давние впечатления и, собственно, даже радуюсь, когда они пересматриваются — это вносит в жизнь некоторое приятное оживление. Поэтому, обнаружив в магазине «KniЖnik» среди прочих ШВЭКСов и самую легкую в мире книгу Юрия Коваля с посмертным романом «Суер-Выер» (плюс добавленные к нему рассказы и повести старого, детгизовского формата), тут же ею и обзавелся.

(окончание — надеюсь, что не продолжение — следует)