Кажется, к стыду моему, каким-то образом мимо меня в свое время проскочил текст Хармса (сохранившийся в архиве чтеца Антона Шварца) под названием «Экспромт» (цит. по названному в заголовке записи изданию):
ЭКСПРОМТ
Как известно у полупоэта Бориса Пастернака была собака по имени Балаган. И вот однажды, купаясь в озере, Борис Пастернак сказал столпившемуся на берегу народу:
— Вон смотрите, под осиной
Роет землю Балаган!
С тех пор этот экспромт известного полупоэта сделался поговоркой.
За текстом следует очень смешной обзор случаев применения «уполовинивания» в язвительных целях, частично не совсем правильно подобранных, поскольку конструкция «полу-то — полу-это», применяемая, например, в эпиграмме Пушкина на Воронцова («Полумилорд, полукупец…») и в большинстве других приведенных примеров прямого структурного отношения к данному («одинарному» и довольно простому по смыслу) случаю не имеет. Смысл обзора в «одомашнивании», олитературивании «кощунства». Завершается изложение объяснением, что-де причиной неприязни Хармса была «общественная роль» Пастернака (имеется в виду, вероятно: в каждой бочке затычка, подносить отбойные молотки метростоевкам, профессиональное «небожительство», со Сталиным перезваниваться и пр.), которую тот «играл» («во многом против своей воли», по удивительным словам автора биографии, который всё пытается объяснить это непонятное, если не мучительное недоразумение: должны же быть «убедительные» причины, по которым одному прогрессивному литературному деятелю не нравится другой прогрессивный литературный деятель).
Непосредственно к этому эпизоду с «Экспромтом» примыкает — очевидно, по той ассоциации, что тоже «беспокоит» — известный хармсовский список «Вот что плохо»:
Современный вульгарный вкус.
Тихон Чурилин.
Пастернак.
Худ. Лебедев.
Худ. Акимов.
Палеховские мастера.
Изд. «Academia».
Косые карманы.
…
Мода на худощавых женщин.
…
Кино.
и. т.д.
Тихон Чурилин, между нами, пасторскими дочками, — один из моих самых любимых поэтов, т. е. он автор некоторых из моих самых любимых русских стихов, но мне совершенно неясно, почему он обязательно должен был бы нравиться Хармсу. Попытка объяснения известными строчками насчет «Осипа Эмильича», «Николая Степаныча» и прочей «шмары», обижавшей бедного Велимира, с самого начала обессмысливается резонной оговоркой биографа, что знакомство Хармся с этими строчками «маловероятно». Да если бы и был даже знаком — праведный гнев? обида за кумиров? Не на Хармса это как-то похоже, а на какого-нибудь советского литературоведа прогрессивных убеждений. Времен «оттепели». Или нынешних времен.
И снова про Пастернака: «К сожалению, сюда <т. е. в этот список. — О. Ю.> угодил и Пастернак — видимо, в глазах Хармса он прежде всего был якобы успешным деятелем Союза советских писателей». Тут очень интересно всё: и «к сожалению»; и «в глазах Хармса он был прежде всего…»; и это «якобы»…
«Другие вещи в этом списке объяснимы, если, например, знать любовь Хармса к полным женщинам и нелюбовь к пошлости».
Непонятно, конечно, как насчет кино. Тоже объяснимо или настолько необъяснимо, что и говорить нечего?
Всё это, разумеется, не в упрек автору полезной и интересной книги, которую я читаю с удовольствием и — надеюсь — пользой. Очень любопытным — для меня лично и моей, так сказать, «маленькой пользой» — является это вот мучительное (прежде всего, судя по всему, для самого биографа) непонимание не столько даже человеческой, психологической составляющей героя (и его «товарищей по движению»), сколько культурно-антропологической природы этих людей. Скорее всего неосознанно, полуавтоматически от них априори ожидаются реакции, нормальные для советского шестидесятника — «порядочного человека» в законе советской интеллигентской кухни, существующего в строго (но подвижно, п. ч. на шарнирах) организованном дуальном мире, разделенном на своих и чужих, хороших и плохих, прогрессивных и реакционных. «Свои» не могут не преклоняться перед Пастернаком и не могут не презирать союзписательских карьеристов, кроме, конечно, тех случаев, когда последние тоже «свои» и карьерой своей занимаются ради всего светлого и прогрессивного и назло нехорошей «власти», которая их награждает премиями, дачами и пр., потому что а что же еще ей остается, власти, кому же еще ей давать, потому что все хорошие и талантливые «наши», а ей же нужны хорошие и талантливые — хотя бы для заграницы…
Идея, что кому-то могут просто-напросто не нравиться стихи Пастернака (конечно, не только Пастернака — но и любого сверкающего головкой патрона, вложенного в обойму интеллигентского браунинга) и/или его личность, его поведение, его взгляд на вещи и что этот кто-то не обязательно руководствуется какими-нибудь общественно-политическими причинами или своими личными шкурными или даже пускай нешкурными личными интересами — эта идея, как видно, по-прежнему представляется значительной части (пост-)советской интеллигенции совершенно дикой и невозможной. А когда один патрон не хочет прилегать к другому… — невозможная вещь, надо вколачивать сгибом ладони. Вот поэтому интеллигентские браунинги и не стреляют. В отличие от пулеметов.
Между тем, всё это, конечно, совершенно обычная вещь. Олейникова тошнило от Мандельштама. Хармсу не нравился Пастернак. Льву Толстому, например, Шекспир. Или наоборот: одной чрезвычайно почитаемой мною поэтессе нравится Маяковский, понимания у меня для этого нет ровно никакого, но я знаю, что так бывает и особо не огорчаюсь. Для подобных вещей существуют — естественно, существуют! — свои объяснения. Но объяснения эти, с моей точки зрения, практически никогда не находятся в системе вышеописанных социокультурных ориентиров. Они или чисто бытового (бывает, к сожалению, особенно между современниками), или — чаще! — чисто вкусового, я бы сказал, физиологически-вкусового характера. Или являются следствием сложных систем представлений о социокультурных закономерностях, не укладывающихся в простые сетки. Или всё это вместе и еще что-нибудь вдобавок.
К слову, подведение Пастернака (потому что в данном случае речь, конечно же, не идет ни о какой его «общественной роли», а именно что о стихах) под рубрику «дурного вкуса» само по себе не является неожиданностью или даже новостью. Я не литературовед и не специалист по Пастернаку, но «бенедиктовщину» в нем, отмечали, если не ошибаюсь, и не раз и не два. Словоупотребление его и принципы образостроения — и не только «допростотных» стихов, но и «неслыханных ересей» тоже — вполне могут быть — и бывают — обозначены как «безвкусица». Вопрос, конечно, с какой точки зрения, т. е. с точки зрения какого «вкуса» — какого значит: чьего — поскольку абсолютного и вечного вкуса не бывает.
Именно поэтому список Хармса мог бы послужить щелкой в систему его «вкуса», можно было бы задуматься о «вкусе» как эстетической категории в поэтике Хармса и всего его круга. Думаю, можно было бы придти к чрезвычайно интересным наблюдениям над константными координатами этой категории начиная с момента ее возникновения в начале XIX века. Я уже не говорю, что представление о «хорошем» и «плохом» вкусах косвенно описывает некоторую базовую культурно-антропологическую реальность, на которой оно строится, и, соответственно, можно было бы показать, что поэтика Хармса и/или Введенского гораздо ближе к линии Пушкина — Баратынского — Тютчева — Фета — Блока — Ахматовой, чем к какому-либо «футуризму», за исключением Хлебникова, который, впрочем, имеет к футуризму в этом, сущностном (а не историко-литературном) смысле еще меньше отношения, чем Бенедикт Лившиц. Впрочем, это я размечтался.
Как же интересно! Благодарю.
Рад, что Вам интересно.
Хармс — лучший, а Пастернак… прошёл мимо.
даже Доктор Живаго. стоит сейчас, ещё не поздно?
А что, собственно, может быть поздно? Даже детские книжки можно читать, если в детстве пропустил, — и, может быть, даже с большими пользой и удовольствией. Так что зависит от свободного времени и интереса.
Стихи и у Пастернака есть замечательные в своем роде, ранняя проза («Детство Люверс» и т. п.) очень кондиционная, а насчет «Доктора Живаго» мне уже свою точку зрения высказывать приходилось: http://www.booknik.ru/context/?id=25954 Но это не значит, что его «не стоит» читать.
> одной чрезвычайно почитаемой мною поэтессе нравится Маяковский, понимания у меня для этого нет ровно никакого
Олег, прошу прощения, но не противоречит ли это Вашему недавнему утверждению: «Но ни разу — ни разу! — я не встречал хорошего поэта, которому бы искренне нравились плохие стихи»?
http://oleg-jurjew.livejournal.com/219251.html
——-
К слову, мне тоже нравится Маяковский, — но это я так, безо всяких, разумеется, претензий (тут, наверно, следовало бы поставить смайлик).
Ну, тут можно было бы включить встроенные в мое «недавнее орверждение» тормоза и порассуждать про искренне-меискренне, например. Но не буду, а лучше замечу, что я же, во-первых, не утверждал, что у Маяковского, например, плохие стихи — я подразумевал, чо лично мне от него тошнит с его хорошими стихами, а во-вторых, и это даже существеннее, речь у меня скорее шла о конкретных стихах, о конкретных текстах, а не о «поэтах», т. е. о суммарных образах.
По правде сказать, мне с трудом верится, что, с одной стороны, подразумеваемой поэтессе нравится поэт Маяковский и не нравятся его стихи, а с другой — что можно икренне (подчёркиваю: искренне) считать хорошими стихи, от которых — и от автора которых — тошнит.
Хотя, конечно, чего только не бывает на свете.
Ну почему же, не вижу в этом ровно удивительного или необычного — это всего лишь различие между условно-объективными и условно-субъективными аспектами восприятия. Я лично могу, например, «вчуже» счесть — и совершенно искренне (а почему я должен быть неискренним)— «хорошими» некоторые стихи в рамках определенной системы или с точки зрения определенных качеств, поскольку / если понимаю конвенцию, в которой они существуют, но это совершенно не означает, что они мне лично нравятся и что я «согласен» с этой конвенцией. Например, чтобы далеко не уходить от нашего предмета, — я считаю стихи Пастернака очень хорошими по разного рода версификационным качествам, включая сюда звук и напор, если это можно формализовать как версификационные качества, но человек, который за этим стоит и картина мира, которая за этим стоит, мне малоинтересны. А иногда и малоприятны. Поэтому я — лично я — считаю эти стихи очень даже хорошими, но не люблю их. Разумеется, у Пастернака есть с десяток стихотворений, где поэтическое качество пересиливает в моих глазах «содержжание», где мне удается отключиться от смысла сказанного — эти стихи я очень люблю.
Очень хорошо, кстати, представлью, как можно «любить» поэта, т.е. историко-литературную фигуру, и не особо интересоваться его стихами — например (но это только пример), если ты считаешь этого поэта своим «предшественником», возводишь к нему свою литературную родословную, пюользуешься, таким образом, его «символическим», как бы сказал Дима Кузьмин, историко-литературным «капиталом». Вообще, мне кажется, на практике существует огромное количество вариантов.
Мне кажется, считать все «плохим», что тебе не нравится, и всё «хорошим», что тебе нравится,можно — но это уж как-то выходит совсем совсем просто и годится только для «внутреннего употребления».
Тогда, видимо, говоря «понимания у меня для этого нет ровно никакого», Вы сильно утрировали. То есть Вы, наверно, имели в виду не собственно понимание (понимание-то у Вас как раз, получается, есть), а, так сказать, сочувствие, готовность хотя бы в какой-то степени разделить отношение.
Говоря «тошнит», Вы, надеюсь, тоже утрировали, иначе даже отчуждённое понимание, на мой взгляд, довольно сомнительно. Ну как можно понять, что устрицы хороши на вкус, если тебя от них тошнит? Конечно, стихи и поэты — объекты более сложные, и всё же…
Что до возведения неким автором своей литературной родословной к некоей фигуре, то мне кажется, что оно всё-таки всегда основывается на любви к каким-то его произведениям (если это не мистификация). Но, может быть, я не прав, и это не обязательно.
> годится только для «внутреннего употребления».
А может быть, это и есть пресловутая ‘искренность’ (употребляю это слово безоценочно и, прошу заметить, с Вашей подачи) — выносить наружу то, что годится только для «внутреннего употребления»?
Насчет понимания, конечно второе — «сочувствие, готовность хотя бы в какой-то степени разделить отношение», как Вы и пишете. Мне кажется, это даже как бы даже такой устойчивый советский оборот, несколько бюрократически-политического употребления: «Не вызывает понимания позиция дирекции жилтреста, отказывающейся произвести починку мостовой под надуманным предлогом плохой погоды».
Говоря «тошнит», мы все-таки всегда утрируем, кроме случаев, когда нас действительно тошнит, но с Вашей аналогией я бы не согласился — стихи всё же не устрицы. Меня, например, «тошнит» от ст-я Межирова (случайный пример, взят просто из-за его предельной упрощенности) про «Коммунисты, вперед», но я согласен признать, что оно в рамках своей системы вполне квалифицированно исполнено и, значит, «хорошее». Мне это нетрудно признать именно потому, что я сильно расширяю употребление этого понятия.
Спасибо, это понятно. Да, может быть, тут я немножко «придираюсь к словам». Прошу прощения.
Прошу прощения за опечатки. особенно за «орверждение» — чего-то в последнее время всё больше их получается.
Еще мне пришло в голову, что различие между «хорошими стихами» и «плохими стихами» не равно различию между «великими стихами» и «невеликими стихами», граница проходит по совсем другому месту.
Ну, надеюсь,я достаточно объяснился.
Но побудительным толчком к моему тогдашнему «орверждению» были наблюдения за практическим восприятием конкретных текстов.
Пожалуй, можно было бы переформулировать таким образом:
Хорошим поэтам нравится в стихах то, чего они сами не могут (или думают, что не могут). Плохим поэзтам (или непоэтам, или полупоэтам) — то, что они сами могут (или им кажется, что могут).
Думаю, это «орверждение» правильное, но, во-первых, всё же «статистическое», т. е. требует «по большей части», «чаще всего» и т. д., а во-вторых, неплохо бы и сюда всяких оговорок по поводу дефиниций, на случай споров, в которые я, правда, не вступаю (только в осмысленные разговорыс разумными собеседниками, интересующимися предметом! — как с Вами, например).
Спасибо за разъяснения, Олег, хотя, как ясно из моего предыдущего комментария, не могу сказать, что они меня вполне устроили. Но почему, собственно, они должны меня устраивать? Спорить, в самом деле, не обязательно.
Особое спасибо за формулировку насчёт «могут / не могут» — мысль спорная, но чрезвычайно увлекательная, хочется об этом думать.
А вот что ещё меня заинтриговало. Понятно, что «хорошие стихи» могут быть «не великими». А могут ли, на Ваш взгляд, быть «великими» стихи «плохие»? Только, чур, серьёзно.
Конечно же, мы не спорим, Герман. Мы просто разговариваем и интересуемся мнением друг друга. Это по нынешним временам огромная редкость и я Вам очень благодарен за это. Я сделал пояснения к предыдущему комментарию — именно не как аргумент в споре, а как пояснения, для себя тоже (и, вероятно, в первую очередь).
Над Вашим последним вопросом я еще подумаю, ладно? Это очень интересно.
Т. е. я должен разобраться, возможно ли это в системе моих предствлений и определений, об этом же речь, не правда ли?
Про прозу мне один раз случилось так написать («плохой, но великий роман Майринка» — в моем романе «Новый Голем»), но с прозой дело яснее («пень яснее») — там для этого давно уже придуман специальный термин «культовая книга».
Я еще подумаю над этим, ладно? Речь идет о том, какие видоизменения в определениях я должен был бы сделать, если бы признал такой вариант, что следовало бы оговорить, что ввести, что вывести — словом, подумаю.
Конечно, серьезно.
Я в принципе почти всегда серьезен, Особенно, когда шучу.
И Вам, Олег, спасибо за этот разговор.
Да, конечно, меня этот вопрос сейчас интересует именно в системе Ваших представлений и определений.
А спешить нам совершенно некуда.
очень очень интересная формулировка могут/немогут.
действительно _часто_ встречал плохих/начинающих/любителей стихотворцев, которым нравятся именно те стихи, которые они могут, стихи на которые почти неотличимо похожи их собственные тексты (или кажутся похожими;) )
И о себе могу сказать и ещё о своих некоторых друзьях, я восхищаюсь именно так: «(ай да сукин сын!) да как же ему это удалось…»
Пожалуй, согласна. И подозреваю, что мы с Вами во вкусах бы не сошлись в очень значительной степени.
Да, это вполне возможно.
«бенедиктовщина» — в смысле безвкусица?
я сейчас пастернака намного больше полюбил, чем в предыдущие 30 лет, вкус испортился, что ли)
Слово «бенедиктовщина» историко-литературно употребляется именно в этом значении.