Это как минимум десять, по моим представлениям! Потому что ровно десять лет назад, в декабре девяностого года, его похоронили с воинскими почестями на Иерусалимском военно-морском засекреченном кладбище (вместе со всем экипажем подводной лодки “Иона-пророк алеф бис”, погибшей при исполнении секретного задания). В слоистую серо-желтую скалу, как бы скалу из подсолнечной халвы, въезжали по рельсам, как в печь крематория, запаянные гробы, один за одним, один за одним…— и казалось, что это будет длиться вечно. А мы с сестрой Лилькой стояли перед огромным портретом рыжебородого складчатолобого и -щекого человека в капитанской фуражке — и загораживали руками глаза, потому что не сообразили взять с собой из ленинградской зимы солнцезащитные очки, а портрет бликовал немилосердно. В пять утра в нашу дверь позвонили и с акцентом харьковским или днепропетровским — с одним из тех акцентов, какие возникают, когда язык несоразмерен рту, например, слишком мал или слишком велик, спросили: “Пардон, здесь живут сын и дочь капитана Яакóва Пагана?” — “Кого-кого? — переспросил через дверь потрясенный Перманент и даже отступил в глубь квартиры на курьих ножках в развевающихся трусах. — Капитана Пагана. Собирайтесь, он утонул смертью храбрых. Машина внизу. Самолет в восемь. Похороны в семнадцать ноль-ноль”.

— Ну прямо! Щас! Утонем мы им, как же! Нашли дураков тонуть! Это по государственной надобности так было надо! В связи с событиями в Заливе! А чтобы вас привезли, так это мое было условие, а то когда бы я еще повидал вас с Лиличкой?! — Белую капитанскую фуражку, как на той фотографии, он поставил на стол и бросил в нее перчатки с меховыми отворотами и черную вязаную шапочку. Под шапочкой же оказался не лысый, а в плотных, коротких, слитных, как бы налитых на голову волосах. Ах вот как, оказывается, седеют рыжие люди — волосы их становятся глиняными… Но борода еще была рыжей, хотя и побледнела по сравнению с портретом.