Опять же, проезжая на велосипеде мимо магазина «KniЖnik» на Данцигской площади, обратил внимание на скромный томик, поскольку так случилось, что никогда до сих пор этого сочинения не читал. Всего остального Мариенгофа читал, а это, с одной стороны, никогда самоходом не подворачивалось, а с другой стороны, особо и не интересовало — поскольку особо не интересовал Есенин. Я — как теперь выяснилось — ошибочно полагал, что там Есенин главное.
Причем никакого распространенного во временах и местах моей юности отталкивания или пренебрежения к Есенину у меня нет и не было, просто-напросто — не особо интересовал. Несколько лет назад, когда вышла книжка в МС НБП, я за раз перечел основной корпус, что всегда полезно. Многие стихи очень понравились, много есть шедевров для хрестоматий юношеского чтения (безо всякой иронии, большое дело), но в целом было ощущение, что звук плосковат — дыхание не глубокое, а поверхностное. Это все, разумеется, не касается «Пугачева» — это сочинение совершенно выдающееся и восхитительное, и с глубиной звука там тоже всё в порядке. Может, ему Мандельштам помогал его писать? Интересная мысль.
Возвращаясь к Мариенгофу — и безотносительно к Есенину, который меня по-человечески так и не заинтересовал — книга совершенно замечательная. Я бы поставил ее на второе место среди известных мне сочинений Мариенгофа (а я читал, кажется, всё, кроме пьес) — после «Екатерины», конечно же, этого упоительно написанного (хотя в смысле исторических представлений и довольно казенно-нигилистического) романа об императрице Фике. «Циники», не говоря уже о «Бритом человеке» — довольно душные и скушные произведения (а может, виноват непрививаемый к русской прозе экспрессионизм, что и по Пильняку видно, и по Артему Веселому, и по прочим попыткам).
«Роман без вранья» трактует тот же самый материал, что и «Циники» — пореволюционную Россию и ее человеческие типы — но написан гораздо просторнее, живее и веселей. Хорошей плотной прозой, но без экспрессионистской натуги. Есенин Есениным, кто им интересуется, свой интерес (или свою потребность в раздражении) удовлетворит, но ценность романа (а это действительно роман с сюжетом, даже в некотором смысле любовным) — в самом образе времени и страны, в самом потоке жизни, проходящем через страницы.
Надо будет заезжать в «Книжник» в этот, благо близко и по дороге, если на велосипеде кататься на реку ехать. Может, еще какую дыру в образовании заткну.
Здесь бы мне хотелось сказать, возможно, не совсем связанное с Вашим текстом, но отталкивающийся от него смысл. Мандельштам, как кажется, приводя Есенинскую строчку » Не расстреливал несчастных по темницам», относился с уважением к Есенину, вспоминал случай, или этот случай упоминается у Надежды Мандельштам, что Есенин вышел из пивной, и пьяный признавался в любви к стихам Мандельштама, звал пить. Они не пошли, это понятно. Это, конечно, не доказывает, что любил стихи поэта Мандельштама, тем более по пьяной лавочке, по пьяной слезе, было сказано.
У Мандельштама есть эпиграмма под номером 478 в Б.П. зеленой серии.
Мяукнул конь и кот заржал —
Казак еврею подражал.
1932 (?)
И комментарий к ней.
Интересно, что поэт этот — Павел Васильев. Близкий по духу Есенину, многое взявший у него.
Да уж, действительно — сказанное не имеет ровно никакого отношения к моей записи.
Насчет «Пугачева» и помощи Мандельштама я, естественно, пошутил — так уже далеко зашло, что это надо объяснять?
Все, что Вы приводите более или менее общеизвестно, хотя ко всем фактам, имеющим в качестве единственного источника Н. Я. Мандельштам, следует относиться с большой осторожностью: она их часто передергивала, исходя из своего представления об исторически выгодной и, соответственно, желательной картине.
Павла Васильева Мандельштам обожал, и Васильев как поэт имеет, на мой взгляд, не очень много близости к Есенину — только что в смысле до некоторой степени сходного происхождения, хотя в данном случае гораздо важнее разница в поколениях: Есенин все-таки был человеком дореволюционным, Павел Васильев — провинциальным комсомольцем, хоть и очень талантливым. Что оба были пьющие, так почти все были пьющие. Эпиграмма Мандельштама — шутка с большой симпатией. Да и почему бы, собственно, Мандельштаму не относиться с уважением к Есенину, если его восхищала гражданская смелость процитированной строчки? Я писал в свое время в статье о Мандельштаме, что он в конце 20-х — начале 30-х гг. находился в некоем, как бы я теперь сказал, романтически-оппозиционном приподнято-эйфорическом состоянии, которое разрешилось потом «Эпиграммой» (http://booknik.ru/context/?id=28334, если не читали).
В общем, система отношений в раннесоветской литературе, система дружб и вражд, часто очень странных с точки зрения современного, чрезвычайно примитивизированного (в том числе и усилиями Н. Я. Мандельштам) представления об этом времени и об этой среде — вещь чрезвычайно интересная и нуждающаяся в изучении и прояснении.
Но, безусловно, не в связи с этой моей скромной записью.
Я люблю и «Роман без вранья», и «Циников». «Бритый человек» слабее. У Мариенгофа хороши еще другие его воспоминания — «Мой век, моя молодость». Пьесы его я так и не прочел, знаю только «стихи Тредиаковского» из «Заговора дураков». Это единственное у Мариенгофа хорошее стихотворение.
Да, про стихи и говорить нечего. В поздних воспоминаниях много смешного, но это не проза. «Роман без вранья» — проза.
И я «Циников» люблю. Особенно по молодости лет да по свежести впечатлений любила. А «Бритого человека» нет. Это все-таки разного уровня произведения, мне кажется, при всей схожести поверхностей.
А вот «Екатерины» как раз не читала. И хорошо! Есть что прочесть.
Ну, «Циники» значительно лучше «Бритого человека». Но все равно душноватое сочинение. А «Роман без вранья» с его псевдореальными фигурами, собственно, о том же самом, но значительно воздушней.
«Екатерина» — опять же очень пестрое сочинение, но, на мой вкус, очень удачное. Это один из вариантов ленинградской школы исторической беллетристики, тыняновской, в принципе.