Колонка № 49 в берлинской газете «Der Tagesspiegel» — к пятидесятилетию со дня смерти Луи-Фердинанда Селина.
Следующая колонка будет юбилейной, пятидесятой, и поэтому «на свободную тему» — почему даже самые крупные немецкие писатели нашего времени, при всем невероятном расцвете немецкоязычной литературы, который мы сейчас наблюдаем, никогда не станут «классиками». Одна из причин: их для этого слишком много.
Я как-то очень сильно не согласен с Вашим описанием «Путешествия». Т.е. ещё герой «Смерти в кредит» может быть определен как несимпатичный, Schurke и Spiesser и т.п. Но Бардамю, скорее, вызывает всяческую симпатию, он абсоютно не Schurke (хотя, конечно, мелкий буржуа), он не делает мелких гадостей и отворачивается от крупных — но главное, он хочет, чтобы его оставили в покое. Вообще здесь звучит совершенно гоголевско-шинельное сочувствие маленькому человеку, каким бы противным он ни был, и если я в принципе согласен с последней фразой про «ein Spiegel, in dem der Europäer die Gräuel sehen kann, die in ihm stecken», то она в наименьшей степени относится, по-моему, именно к этому роману, и не только этим исчерпывается величие Селина. Скажу так: после него и на его фоне всё написанное на французском кажется ненастоящим, бледнеет и рассыпается.
Ну, о значении Селина я сказал — оно несомненно.
От персонажа у меня именно такое впечатления, как я описал, — никакой симпатии он у меня не вызывает, ни на грош — что же тут можно поделать?
Но, конечно, по сравнению со своим автором, Бардамю чисто ангел.
Ну, автора обсуждать, подобно французским министрам, не очень удобно.
А у меня Бардамю вызывает несомненную симпатию, хотя не уверен, что Селин рассчитывал на это. Вот в «Смерти в кредит» — точно не рассчитывал.
Почему же неудобно? Обсуждать все можно, что интересно.
Но, конечно, не подобно французским министрам — подобно французским и прочим министрам лучше ничего не делать (я помню, на что Вы намекаете — на юбилейную историю, очевидно).
Личность и социокультурный тип Селина — очень интересная и важная тема, ставящая вопросы, которых я в колонке на 4000 знаком мог только вскользь коснуться. Чей это голос (помимо того, что это голос индивидуального человека Селина), почему это стало возможно, что такое — уж извините, но это мое впечатление! — примитивное животное смогло артикулировать свой необычайный речевой такант, что это за фаза европейской цивилизации, в которой это может происходить?
Ну, Селин, конечно, не примитивное животное, а вот если Вы собираетесь ответить на эти вопросы поподробнее, я бы с удовольствием почитал.
Нет, совершенно не собираюсь.
После юбилейной колонки я собираюсь писать о советском травелоге Джона Стейбека, потом, очевидно, о Ломоносове, потом об «Одноэтажной Америке» Ильфа и Петрова, если издательство не лопнет, которое обещает ее первый перевод.
Жаль, что не о Селине.
А ты зачем, дружище, прислал ссылку на текст, который мне никак не прочитать, в том смысле, что не могу я дискутировать не зная от чего танцуете?
А, в общем, автор и его герои вовсе не одно и тоже. Что относится не только к Бардамю, но и к самому Фердину из Праздников и Военной трилогии.
Мне, кажется, что хозяин этого блога где-то уже писал, что Селин фиксирует истерическое состояние обывателя и это совершенная правда, как правда, и то, что истерика эта, как и собственно страдания психопата из лавочников, подлинные, самые настоящие, более того, купленные кровью самого автора, и именно это коренное обстоятельство делает тексты Селина литературой, причем великой, как бы временами не был его герой мелок, низок и визглив.
А по поводу Смерти в рассрочку, трудно найти более тягостную и неприятную книгу, но как может быть иначе, если вся она о самом страшном — насилии над детьми.