Илья Кучеров

Стихи

Илья Кучеров

Ночь перед Рождеством

Мне теперь не надо плакать, прибедняться,
Пригибаться долу, петь кому не лень,
Выгляни на небо, слышишь, сани мчатся –
Это мчится в небе северный олень.

Альтаир и Вега пляшут на ухабах,
Едет Санта-Клаус, баловень и сноб,
Он везет подарки для дедов и бабок,
Для того, кто падал головой в сугроб.

Только Митридатов нет в Каппадокии,
Все теперь засели в четырех стенах,
Выпал вдоль дороги снег до самой выи,
Вот и мчит без цели ветер в трех соснах.

Пусть летит по склону над зимой зеленой,
Над зеленым лесом белоперых птах,
Я вернусь до хаты, буду вновь влюбленный,
Снова буду падать, простираться в прах.

Вышли на дорогу заработать хлеба.
Видят: в небе солнце, а кругом луна.
Вот поймали солнце, расстреляли небо,
Все равно прибытку нету ни хрена.

2009

Ненужное для неучей (*)

Не помогут ни пропись бжшкапета,
Ни большой тарьяк для промывки ран,
Если тот, кто сживает тебя со света,
Соберет в полнолунье гнилой дурман.
Он его испечет на могильном жире
И сожжет на свече в мышином углу –
И повалит дым все шире и шире
И сгустится в туманную злую мглу.
И тогда восстанут люди на люди,
И народу народ принесет змею,
И не знать спасенья в бузе и блуде,
Не найти покоя в чужом краю.
Самого себя держа на ладони,
Не поднимешь к Богу безвольный взор –
Лучше вместе сыграем пьесу Гольдони,
Где герой остается (пусть гибнет хор!), –
А луна, как прежде, плывет над морем,
И ее обратная сторона
Все вздымает волны нашего горя,
Но не может выпить его сполна,
И в пучине османских завоеваний
Бесполезно быть хорошим врачом,
Избегая встреч и дурных влияний,
Изменять себе, молча ни о чем,
И опять уползать в холодные норы,
Где земля гниет, как швейцарский сыр,
Чтоб в объятьях Корана, Святцев и Торы
Не бояться того, что кончится мир.

2008–2009
______________________________________
(*) Классический трактат по фармакологии А. Амасиаци (XV в.). Бжшкапет – ученый-врач (арм.).

*  *  *

Стивен Дедал заходит в знакомый дом,
Где пианино играет все об одном,
Что жизнь утекает, как воздух в печной трубе,
У кого есть душа, заходи не бе.

Пройди коридором, открой стеклянную дверь,
С тебя потребуют плату, а ты не верь,
Птичка сама посетит твои вертела,
Там, где душа теряет тела.

Но на поверку натикает все не так.
Бронза и золото вновь запоют не в такт,
И вещие птицы ожившего бога Пта
Подтвердят, что вечность тоже не та.

Нас не ангел возносит ввысь, а сокол-сапсан
Уводит из комнаты мимо Джорджин Вильгельмин Оксан,
От колонны Нельсона, через Дворцовый мост,
До таких родных рубиновых звезд.

Там Хозяин сидит на стуле, как манекен,
И его нельзя заменить никем,
Он даже в раю практикует БДСМ
(Когда-нибудь это станет доступно всем).

Его часы за оградой стальных ворот
Днем и ночью толкают время наоборот.
Стивен Дедал привычно вступает в спор,
Но старик и сам на вопросы скор.

2009

Чевенгур
(вариации на всем известные темы)

1. In ruhig fließender Bewegung (*)

Под вечер я поднялся в среднегорье,
Которое прозвали Волчий Край.
Бездомные твердят, что из земли
Там вырастают мертвенные волки,
И всякий, кто стремится к Чевенгуру,
Вначале должен стать одним из них.
И этот волк в бою неодолим,
Поскольку по природе деревянный,
Хоть разруби его на сто частей –
Укоренится каждая. И снова
Вопьется в горло и преобразит.
А музыка сочится в зеркала,
Течет в спокойном медленном движенье…
Не лучше ли деревьям принести
Срамную человеческую жертву –
И обрести покой. И бездорожье
Апрельской остывающей земли.
Пусть кто другой взрывает города,
Утюжит ветром слякотное море –
Ты ждал покой. И ты его получишь,
Услышав песню певчего дрозда.
Я тоже стал и волком, и растеньем,
Да только память, лопнув, как пузырь,
Запечатлелась мордой человечьей
На мертвенном растительном лице.
И вечером так пусто и темно,
И выступают изморосью слезы,
Что не дошел и ничего не прожил,
Что не сберег любимый Чевенгур.
Так Саша Дванов (в прошлом воплощенье –
Антоний Падуанский, рыбий вестник),
Сойдя с коня, беззвучно уходил
Безмолвно проповедовать безгласным.

__________________________________
(*) В спокойном медленном движенье (нем). – Г. Малер. Симфония № 2 до минор, ч. III:
(*) Проповедь Антония Падуанского рыбам.

2. Molto moderato

Чевенгур! Я еще не хочу умирать, –
Прозвенела родная страна, –
Для того, кто забудет отца или мать,
Наготове мои стремена.

Паровозы стоят у меня в закромах,
Роют землю стальным колесом;
Им бы мчаться над степью в осиплых дымах,
Им бы в грязь не ударить лицом.

Для тебя наготове щелья, и курья,
И забытый подкаменный скит –
Но не будет покоя от туч комарья,
Если тот, кому надо, не спит.

И дорога, на вид уводящая вдаль,
На поверку затянута льдом;
Лучше в пепел спали временную спираль
Неуклюжим горячечным лбом.

Прилетит балалайкой Голодная степь
Из дверей запотевших аптек,
Эпидемия времени в самом хвосте
Нас разделит на этих и тех.

У попутчиков наших клеймо на челе.
Помаши им вдогонку рукой
И в родном озерке, не ужившись в седле,
Обрети долгожданный покой.


3. Grave

Плачьте, норны, баньши, дворовые бабы,
Гелиады, превращенные в тополь!
Телега жизни опрокидывает все ухабы,
Завтра нацисты взорвут Акрополь.
Завтра вымрут дельфины, объевшись природным газом,
Моря и реки высохнут от позора,
И на белой постылой улице все мы разом
Преклоним колени перед первым красным дозором.
И на белом флаге, неизвестно кому врученном,
Проступает знакомый когтистый почерк.
Я плачу о том, что белое стало черным,
Что корни деревьев уходят в мертвую почву.
Под Черной Луной погаснет узор созвездий,
И может случиться все, что угодно.
Мальчик! сделай мя девочкой! мычит гомосек в подъезде;
Ему тоже страшно, что жизнь проходит бесплодно, –
Яки, атац! Уже летит шестикрылый,
Чичиков скачет по наши мертвые души,
По кари очи из иллюзорного Крыма,
А они все плачут (ты слушай, слушай!);
Чет или нечет –  после смерти не будет правых.
Поэтому я оплакиваю сегодня
Парящих птиц, устремленные кверху травы,
Ангелов, спящих у двери Гроба Господня.



4. Spiritoso, e non presto

И когда я выльюсь тебе под сердце,
Остановится маятник часовой;
Оттого и лошадь идет в посмертье,
Поводя непонятой головой.
Там стоит на страже Нелепый Боже
По другую сторону переправ,
И тебе туда не добраться тоже –
Пригрози, оборви, если я не прав!
Если звезды расходятся с ускореньем,
После них остается кровавый след;
Так Творец обезглавил свое творенье,
Чтоб позволить тьме поглазеть на свет.
Он, известное дело, большой художник,
Оттого – ликоподий, кабан, подлец;
В придорожной пыли молчит подорожник,
Подобрав олимпийские пять колец.
Придорожное братство уснет в бурьяне,
Лишь один спасительный пулемет
Не дает до конца затянуться ране,
Провожая меня до Красных Ворот.

2009–2010

*  *  *

Я своими ногами дошел в туалет
И устал, и прилег отдохнуть.
Надо мной раздавалось гуденье планет,
И орбита давила на грудь,

И из каждой квартиры шумочки-шумы
Еле слышно сводили с ума,
Что уже на пороге начало зимы,
Беспощадная, злая зима.

И тогда я подумал: спасение в том,
Чтоб уснуть и во сне воспарить
И, пространство со временем выгнав гуртом,
Самому мирозданье творить.

Бетельгейзе не станет сверхновой звездой,
Не начнет холодать по зиме,
Я останусь здоровый, живой, молодой
И до старости в здравом уме,

И о чем бы меня прокурор не спросил,
У меня есть готовый ответ –
У меня остается достаточно сил,
Чтобы снова пойти в туалет.

2009

Мюнхгаузен,
или Галактики исчезают за горизонт событий

1.

Галки кричат в темноте придорожных лип,
Никак не могут спокойно сойти ко сну, –
И барон проснулся. Он вспомнил команду «Пли!»,
Охоту в России, волю, весну.

Врач, отворявший вены, с недавних пор
Начал недоговаривать и шутить,
И все про поход на поиски Лунных гор;
Кто знает, сколько придется ему платить.

А расходов все больше. Именье прожито в дым,
День и ночь блажит молодая курва-жена,
И всем, кто захочет смеяться в глаза над ним,
Бесплатно нальют в трактире. Скоро снова война,

А он – неопрятный, плешивый, с кружкой в руке,
Твердит о пол-лошади, съевшей торбу овса, –
Это мышь проела ботфорты, и в сундуке
Пылится накладная коса.

Оседлай топор или пушечное ядро,
Сорви горох на другой стороне Луны –
Екатерина напишет Дени Дидро,
Что правда всегда пониже спины.

2.

Есть темный окоем, и черный архилит,
Но не спеши о нем, пока душа болит,
Напейся молока, согрейся у огня,
Скудельничий сосуд наполни ночью дня.
Вселенная давным-давно удалена,
С ней удален и ты, и в том твоя вина,
Твой бесполезный путь под волчий вой комет
В нелепое чуть-чуть, где да сошло на нет.
И не найти боба на клотике Луны –
Все атомы добра давно удалены, –
Не прилететь домой на пушечном ядре,
Не выйти в лес на утренней заре.
И можно только плыть в молочно-белой мгле,
Просить у бабочки, распятой на стекле:
Постой, не исчезай! Но сколько не моли,
Она вот-вот взлетит и скроется вдали.

2009–2010

Павловская элегия для Франсуа Вийона

Мне больше никому не по пути,
Я погружаюсь в разноцветный сумрак,
Где суета и спешка не в чести,
Где части целого вовек не станут суммой,
Не пожелав друг другом прорасти.

Я с каждым шагом опускаюсь в тишину,
Что понимают лишь глухонемые.
Мои товарищи стремятся в вышину,
Погружены душой во дни иные,
У собственного шелеста в плену.

Никто из них не следует за мной,
Лишь хмурят настороженные кроны;
Я вновь один, и шорох за спиной
Пугает, словно выстрел, и вороны
Срываются и кружат над сосной.
Когда-нибудь они придут за мной.

Предощущая чью-то наготу,
Чужую ли, свою – не так уж важно,
Легко лететь и падать на лету,
И в темноте лежать совсем не страшно –
Природа заполняет пустоту.

Сорвется с ветки пожелтевший год,
Пройдут снега неловкой вереницей,
И жизнь расправит помертвевший свод –
Прозрачной и проветренной темницей
Для тех, кто в жизни пожелал невзгод.

Для них навек в закатный окоем
Распахнута разбитая дорога,
По ней не суждено ходить вдвоем,
Лишь бунтовать под сапогами Бога
И умирать от жажды над ручьем.

2010