Авторы Проекты Страница дежурного редактора Сетевые издания Литературные блоги Архив

Леонид Шваб

Стихи

17.12.2006

 Стихи (1987-2003)

Леонид Шваб

СТИХИ (1987-2003)



* * *

Гости съезжались на дачу
Под грохот скрипящего снега.
Дача стояла на склоне
Холма, внизу было озеро.

Хозяина не было дома,
Но предметы располагались таким образом,
Будто он на минуту вышел
И скоро вернется.

По комнатам расходились
Руки держа за спиной.
На коврах висело оружие,
Помутневшее от времени.

Стояла тишина, но княгиня
Сказала, молитвенно сложив ладони:
"Пожалуйста, уедем отсюда.
Здесь страшно. Я вас прошу."

Гости очнулись,
Поднялся невообразимый шум,
И через короткое время
Никого не осталось.

1987-1989


* * *

Мы будто бы спим, и будто бы сон,
И Фридриху темного пива несем.

И Фридрих торжественно, неторопливо
Пьет, как вино, темное пиво.

Хмельное молчанье неловко хранит,
На Эльзу Скифлд, волнуясь, глядит.

Мы будто совещаемся, пусть, мол, их –
И оставляем влюбленных одних.

И ждем, и ждем, и ждем до утра,
И она выходит – пойдемте, зовет, пора.

А Фридрих спит и дышит покойно, тихо,
Как будто бы обнимает Эльзу Скифлд.

1987-1989


* * *

Последняя застава как гора,
И слышишь, как предупреждение,
Не пройдешь, товарищ,
Пройду, – отвечает.

Возьмите документы в залог,
Обручальное кольцо,
Что ж, счастливо, как говорится,
До самой встречи, – отвечает.

1987-1989


* * *

Эти маньчжурские плато
Напоминают Чкалов.
В Чкалове на Шевченковских
Точно такие места.

В Маньчжурии с первых дней
Чувствуешь подавленность,
Неуверенность в себе,
Ты немногословен, сдержан.

На Шевченковских легче,
Это же Чкалов.
Точно такие места –
Немногословен, сдержан.

1987-1989


* * *

Ни один из истопников не признался,
Руки держа за спиной,
Шли не подозревая в глубь страны,
Не признаваясь и друг другу.

Нельзя не спеть о Баренцевом море, полагали,
Запевали нетронутыми голосами,
И вышли к морю наконец,
Стемнело наконец.

Как истопники умирают, кричали,
Погружаясь в воду, серебрясь,
Как шли в глубь страны прекрасно,
Пели прекрасно.

1987-1989


* * *

Ворота настежь, чернея,
Оборудованные корпуса,
Голая степь на карте,
Солончаки,
Ни одного миллиметра на карте,
Но ворота звенят, пожалуйста,
Пельмени, постель,
Да ведь это сестры,
Искаженные лица, наши сестры,
Оренбург не принимает,
Поздно, назад, это не Оренбург,
Там наши сестры,
Это не сестры.

1987-1989


* * *

В кузове перекатываются бочки с олифой,
В Чкалов, домой,
И взрывы не слышны,
Никак не вырвется Каминский,
Неплохо ведет, слишком нервно,
Кузов в потеках, прибывать продолжает,
Напрягаясь, Каминский, хохотом подгоняя,
По шлейфу олифы как петля,
И дверцей хлопнув, останавливается,
Проминает кулаком капот –
Где Чкалов, что за чертовщина?

1987-1989


* * *

Там аисты бесполезные зависают
И в камень, как в зеркало, глядят.
Сайгак полуголодный,
Ночные мыши,
В низине заброшенный кишлак.

Там вертолетчик кружит с весны,
Не в силах вырваться,
И звук разладившегося двигателя,
Может быть, единственный звук.

------------------

Запомнилась диковинная напольная мозаика –
Фигуры поверженных быков,
Красная трава,
Прогибающаяся под тушами быков.
В центре – единорог-убийца
С закрытыми красными глазами,
Как еле держащийся на ногах.
Вдали пастухи с курительными трубками,
Чубуками указывающие на единорога.

------------------

Железны ворота потрачены гнилостью
Рабочие танцуют во дворе, как мексиканцы,
Насильно вовлекают в круг хозяина.

Мальчишки волокут больного медвежонка,
Пойманного в фабричных шахтах.
Медведь не страшится,
Поводит забитой веревками пастью.

1990-1994


* * *

Когда стеклянны дверцы шкапа,
Скрипя, распахиваются вдруг,
В природе пышно расцветает
Пронзительный, негромкий звук.

Мы все выходим ради Бога,
Гуляет почва под ногой,
И придорожные овраги
Переполняются водой.

И провода поют и рвутся,
Не в силах электричество сдержать,
И мы печем картофель в углях,
Поскольку некуда бежать.

И на сырой земле вповалку,
Под гром и молнии разряд,
Мы засыпаем сладко-сладко,
Как много-много лет назад.

1990


* * *

Прибрежные камни размечал,
Счищал с камней плесень,
В длинной рубахе, как мадонна,
Подвижный, северного склада.

Расчищал камни,
Механически передвигаясь,
Без инструмента, без питьевой воды,
В одной рубахе.

1990


* * *

По вечерам женщины плавали в озере.

Мужчины засиживались в беседке.

Звезд никогда не было.

Пахло крапивой.

Пахло купоросом, крапивой.

Телеграфные столбы огибали усадьбу.

Касаясь галечных насыпей.

Галька фосфоресцировала, шевелясь.

Шаги казались голосами.

1990


* * *

Шахматы, шашки рассыпались.
Ветер сшибает стекло.
Из темноты выступают Фридрих и Эльза.

Фридрих и Эльза, станцуйте, как цыгане,
Любовный танец.

Нет, – отвечала Эльза. – Я безумно слаба,
Но Фридрих в отличной форме.

И Фридрих вылетал, как бешеный.
Брались за руки,
Танцевали, как цыгане.

1991


* * *

Втулки порохом отбивал
Матрос отставной,
Во сне разговаривал с Богородицей
О непогоде, болезнях,
Во сне представал перед Богородицей,
Просил за матросов.

1992


* * *

Входит двоюродный брат,
Просит передать деньги нуждающемуся товарищу.
Постой, брат,
Твоего товарища давно нет в живых.
Нет, брат, веришь – бесконечно нуждается.

1992


* * *

Мой друг Старик Бедняк
Не может быть со мной,
Не может мыслить, как бывало,
Его следов не отыскать.

Но между нами существует
Беспроволочная связь.
"Прощай, Старик Бедняк!" –
Я говорю, смеясь.

И приложив наушник,
Я различаю, как бывало:
"Прощай, мой друг, прощай!" –
Старик Бедняк поспешно отвечает.

1992


* * *

Втулки отбивал порохом,
Немного был глуховат,
Выходил в долину
Через головные кварталы.

Просил помочь разыскать брата,
В точности как он,
Помнит был брат
Много младше.

1992


* * *

Как бедуин стоит у моря,
Один, копье его горит,
Неистовое бранное слово
Камнем упасть норовит.

Но бедуин произнести не может,
Он не приучен, Бог с тобой!
Он падает и свертывается моллюском,
И слезы, понимаешь, у него на глазах.

------------------

Павлиньи перья, как веревки,
Висят кощунственно на мне,
Курины перья, как патроны,
Висят кощунственно на мне.

И я, пилот неугасимый,
Веду измученный народ,
И ни сражения, ни мира
Не прозреваю наперед.

1992-1993


* * *

Дух безмятежный рассеивается,
Входит двоюродный брат,
Просит передать деньги нуждающемуся товарищу.

Входит двоюродный брат,
Просит передать деньги нуждающемуся товарищу,
Исполню в точности, брат.

1993


* * *

На нашей Энской улице
Был исправительный дом,
С копьевидною оградою,
Готическим окном.

Там, заградивши проходную,
Дежурил часовой,
И нашу улицу родную
Считал своей родной.

И днем и ночью музыка
Играла в замкнутом дворе,
И заключенные, как девушки,
Пританцовывали при ходьбе.

И взгляд холодный и сторонний
Через барьер не проходил,
И с неба ангелы Господни
Бросали мишуру и серпантин.

1993


* * *

Филипп выходит. Ночь бедна, убога.
На перекрестках мерзнут патрули.
Жизнь не злопамятна, и дальняя дорога
Дрожит и не касается земли.

Филипп кричит. Испуганная птица
Скрипит крылом и светится впотьмах.
Патруль стреляет, воздух серебрится,
И шторы отгибаются в домах.

И месяц падает, и, видимо, светает,
И нужно знать, и повторять помногу –
Когда Филипп кричит, патруль стреляет,
И все живые, вот что слава Богу.

1994


* * *

Часы звонят, сердяся и пугая,
Мужчина болен, кожа и скелет,
И женщина, как дерево, нагая,
Переломившись, подает обед.

Суп фиолетов, сельдь поет на блюде,
Мужчина вилкой трогает укроп,
И женщина, прикрыв рукою груди,
Глядит в окно, как в мощный телескоп.

Летает сор, вселенная безлюдна,
Ветра гудят и ходят колесом.
Мужчина дышит осторожно, трудно,
И не сопротивляясь, видит сон.

Он спит помногу, сон приходит часто –
Как будто в доме танцы и кутеж,
И он выводит женщину на чарльстон,
И со спины в нее вонзает нож.

1994


* * *

И сестры, осмелев, выходят к полднику,
И пьют ситро, и утирают пот,
И гость снимает со стены гармонику,
И неаполитанскую поет.

И как прибой накатывает ужин,
Окно задето фосфорным огнем,
И сестры полагают гостя мужем,
И переодеваются при нем.

1994


* * *

Ах, чайки кружатся над фабрикой,
Слышится колокольный звон.
Я беден, я вычищаю сточные колодцы
В термических залах.

И первый подземный толчок
Я расцениваю как предательство,
Я обнаруживаю прогорклый запах
Природного газа.

Я обращаюсь к бегущим товарищам:
"Который час, дорогие мои?"
Они отвечали: "Прощай, Александр,
Мы погибли, нам нужно идти".

Они провидчески отвечали:
"Ты распрямишься, станешь субподрядчик, Александр!"
Я пританцовывал, обмирая от страха,
Я не был Александром.

1994


* * *

Камнями девочки играли в бриллианты,
Заканчивалась Тридцатилетняя война,
И словно перочинный ножичек
По мостовой катилась рыбья голова.

Дальние овраги фосфоресцировали.
Продовольственные склады тщательно охранялись.
Караульные исполняли комические куплеты,
Как будто артисты.

"О, Господи, – шепталися в домах, –
Мы что-то не очень хорошо себя чувствуем.
Мы, в сущности, наповал убиты,
Как подсказывает сердце.

Предназначения судьбы не применяются в точности,
Отсюда страшная неразбериха.
Мы перекувырнемся и станем Габсбурги,
Нам хочется блистать, кощунствовать".

На заставах еще постреливали,
Свободные передвижения были запрещены.
В войсках беспрестанно жаловались на самочувствие:
"Мы не очень хорошо себя чувствуем".

1994


* * *

Ударим в веселую лютню,
Поедем на аэродром.
Воскликнут часовые:
– Сюда нельзя, панове!

– Как жаль, мы проездом, панове,
Мы лютню продаем.
У вас на аэродроме
Светло, как будто днем.

Очевидно, празднества святые,
И нам скрываться не пристало,
И, значит, наши золотые
Мы раздадим кому попало.

1995


* * *

Я уехал в Монголию, чтобы поверить веселому сну,
Сопровождал военизированный караван,
Подножка вертолета скользнула по виску,
На всю жизнь остался фиолетовый шрам.

Подростки латали бечевкою войлочный мяч,
Пастухи выпивали, передавая узкий стакан.
Я оставался в полном сознании, чтобы слышать приказ,
У развилки дорог стоял истукан.

К ночи пыль оседала, я споласкивал рот,
Освобождался от наплечных ремней,
Удары сердца я воспринимал как пароль
И гордился озабоченностью своей.

И обернувшись худым одеялом, как учил проводник,
Я слышал было шаги развеселого сна,
Но являлся мой старший брат и песен не заводил,
И простуженно кашлял, и исчезал как луна.

Я звал его, шарил по воздуху непослушной рукой,
Обыскивал местность при поддержке ночного огня,
И товарищи, смертельно уставшие за переход,
Угрожали избавиться от меня.

1996


* * *

И в страшном сумраке аллей
Вставал учитель слободской блаженной памяти
С пятнадцатилетнею утопленницей в обнимку,
Страна была Китай.

На рукаве цветочной клумбы горела свеча,
Любовники недоумевали.
В воздухе пахло грозой,
Кленовый лист прилеплялся к губам.

За пограничным ограждением обнаруживался свежий провал,
Аллеи распрямлялись в единую линию,
И шторм прощальный уж не огорчал,
И ослабление государства.

1996


* * *

Гирканскому вепрю пристанище отыскать,
Размочалить ресницы, свежий ландыш
Укрепить на загривок – от греха, понимаешь.
Он похож на Приама, он болен.

Он перекатывается посредством кувырков
По направлению к Монголии, по направлению к Марсу,
Слюну расплескивает, как отработанны масла,
Он татарин, он луч золотой.

У него на груди припрятан крошечный аккордеон,
Его, как белку, мучат серафимы –
Чернейшие тайны музыки разоблачая,
То, как товарища, упрашивая потерпеть.

1996


* * *

В каменоломнях за форштадтом
Кружились нищие, вооруженные обрезками арматуры.
Гигантский радиоприемник
Наигрывал Прокофьева.

Звездопад был страшен, господа,
Холмы соскальзывали в океан.
Показания очевидцев запечатлевались на магнитную ленту.

Невесты обнажали грудь на Пасху,
Страдания приравнивались к осмысленной речи.
На причале стоял часовой,
Лунный камень поверх головного убора.

Работы приостанавливались по всей портовой гавани,
Характер катастроф кричал измену.
Форштадтские не ликовали,
Платили золотом за продовольствие.

1997


* * *

И над каждою крышей звезда,
И шоссе золотое от крови.
Нетвердо очерченный берег морской
Глядит государственной границей.

На самых дальних на дистанциях
Блестят зеркала нержавеющей стали.
Овраги немногочисленны, за столетнею дамбою
Раскинулся авиационный полк.

Приютские девушки варят кулеш,
На сердце, очевидно, нелегко.
Причалы бездействуют, девушки различают
Пение гидр под землей.

Живая душа не имеет глагола,
Обеды в поле не страшны.
Форштадтская улица есть преднамеренный Млечный Путь,
И каждый суп накормит человека.

1997


* * *

За домом, за крыжовником любым
Белел макет Европы дымчатого целлулоида,
Как памятник разделу Польши.

Играла музыка из-под земли
На случай расставания, друзья,
И тополь напоминал садовника,
И яблоко напоминало зеленщика.

В траве водились горностаи,
На глинистых террасах блестели золотые монеты.
Живая изгородь стояла насмерть,
Как перед войной.

Мы и сами едва дышали,
Мы ели сливы, как картофель,
Прямая речь сводилась к псалмопению,
Верхний слой почвы оставался прозрачным, ей-Богу.

На наших мускулах блестела роса,
Земля была Месопотамией,
Мы были один человек – очевидно, прославленный военлетчик –
Без возраста, без предчувствий.

1997


* * *

Голова моя сокол,
На пастбищах плоскогорных никого не осталось,
Богородица летает над водою,
Как над Измайловским озером.

И в башне запертый военный летчик
Выплакал упрямые глаза.
Он родом из Удмуртии, он сломлен,
Не унывает никогда.

Судьба и совесть ходят как враги,
Я вижу летчика хозяином земли.
Я тоже останусь в живых, как герой, как единственный сын –
Огромного роста, с заячьей губой.

1997


* * *

И боец оборачивался на женский крик,
И в камень, как в зеркало, глядел.
На ниточках висели реактивны снаряды,
И дождь выворачивал оловянный камень
Из жирныя почвы.

Бойцы разрезали ножом апельсин,
И лихорадка отступала,
Пресвятая дева Мария ходила вослед за полком
С неживым мотыльком на плече.

И некий боец, вознеся землемерный циркуль,
Вонзал острие в воображаемый центр земли,
И грузовик сгорает осторожно,
Как для формальной красоты.

2000-2003


* * *

Когда рабочие разгрузят пиломатериалы,
Доставят полдник. Промелькнет комета,
Наладят газовое освещение в саду,
И гости явятся, ведомые Карлом.

Посередине клумбы – золотой мотоциклет,
В беседках яблоки, строительство ослабевает.
И Карл похож на рыбку,
В полтуловища возвышается над гостями.

Он поскользнется на траве – и судоверфи полыхают,
И гости с преувеличенной тоской
Осыпают ударами пригнувшегося Карла.

И окуная голову в вино,
Официант не держится на ногах,
Тогда как гости вокруг полумертвого Карла
Выстраиваются наподобие солнечной системы.

2000-2003


* * *

Одновитязя зверь неизвестен,
И праздник случится мирским, беспорядочным,
Поскольку ничего не видать,
И товарищ уж не товарищ.

Помилуй, Господь, матроса
В преддверие трапезы бесконечной,
Матрос такой же одновитязь,
При нем и зверь бесподобный.

2000-2003


* * *

И некого зачем предупредить,
Автомобилем с птичьего полета, хромым коростелем
Распоряжаться по собственному усмотрению,
Погода велика. Одушевленный
Предмет неуязвим.

Грядет бездушная замена каруселей,
И венгр венгерский запоет внутренним голосом,
Прекрасный камень телевизор,
Прекрасный город стадион,
И венгр венгерский под страхом смерти Венгрию не покинет.

2000-2003


* * *

Под первой луной притаился карманный вор
С миндалевидными глазами.
Под второю луной ничего не видать,
Автомобиль тяжелеет, наподобие мирового океана.
Автомобиль размягчается, тяжелеет, наподобие ртути.

Дескать, жизнь оборачивается ремеслом,
Прямую речь расшифровать нельзя.
И хочется картофельного супа,
Удвоить посты, нарушить государственную границу.

Кому доверить теплостанции,
Учетчики распоясались.
Электричество дозволяется навсегда.
Недостающие взгляду предметы воссоздаются по памяти –
И берег морской, и радиоприемник золотой.

2000-2003


* * *

Кришна не плачет.
Медведи в саду преследуют дочь англичанина.
Назревает гроза, девочка схоронилась за камнем.
За оградой произрастают петунии.
Чем меньше планета, тем молния долговечней.

На рассвете стучится домой со товарищи англичанин,
Девочка спит на траве, дождь перестал.
Вместо медведей мы видим сборщиков хлопка.

2000-2003


* * *

Тюльпан был тополем, аэродром был конус.
Невдалеке определился молочный рынок.
Форштадты, некогда враждующие между собой,
Влачили жалкое существование.

Строительны площадки пустовали,
В исходной почве обнаруживались пустоты.
Караульные варили фасоль, озираясь по сторонам,
Освещение улиц поддерживалось в аварийном режиме.

И некий стройподрядчик останавливался посреди мостовой
И проповедовал как есть нетерпеливость –
Мелиоратором себя не ощутить,
Вертолетчиком никогда не проснуться.

К подрядчику подкрадывалась девочка-альбинос
И обнимала как родного отца,
И баюкала как родного отца.

2000-2003


* * *

Государство куриный бульон пустота,
В трансформаторной будке живут негодяи.
Заболоченные красные луга подступают к форштадтам,
И перепел, перепел ходит, как израненный военлетчик,
Клювом кривым выцарапывает на камне:
Любовь есть война есть любовь.

Когда же авось авария приключится,
И главный дизель раскурочит силовую подстанцию,
Мальчишечка пролетит на лошади на свирепой,
Он чужой, он Большая Медведица.

Мимоза погасит огонь. Форштадтские легко оживают.
Новое топливо будет аморфным, без запаха.
Мальчик летает, выстреливая из охотничьего ружья без разбору.
Болото сворачивается в твердую тряпицу,
Электричество даром уходит в подзол.

2000-2003