Авторы Проекты Страница дежурного редактора Сетевые издания Литературные блоги Архив

Илья Кучеров

Стихи

Маленькая ночная серенада

07.12.2009

12.12.2008

03.02.2008

11.11.2003

16.02.2003

Из книги
«Морской конек

Илья Кучеров

Маленькая ночная серенада

 

Ночь перед Рождеством II

Раз затеял ветер перекличку,
Как подрался Люцифер с Баал-Зебубом,
У него нелепая привычка
Надувать обиженные губы.
Чертенята в доме не смолкают,
Пидарасiв по углам шукают,
А потом у бычьего пороя,
Где стоит засохшая ракита,
Их крещают Духом и Водою,
Погружая в битое корыто:
Ты теперь не наш, ты иностранец,
Не для нас – для вечности засранец.
Собирались чертенята в школу,
Загодя готовились к футболу.
Им маркиз де Сад – учитель танцев –
Соловьем зальется о Жюстине,
Но едва он вылезет из ранца,
Шалунишек нету и в помине,
Провалились в цоканую шлёмку,
Сами так и просятся в котомку.
Вот утерли сопли Люциферу,
У Баала утолили боли,
Все равно в игре не ведать меры,
Словно нам вовек не ведать соли.
Нам и с солью век не ведать хлеба,
Словно в небе не осталось слова.
Мы объявим детскую геенной
И очистим бурей белопенной.

2011

 

Das Lied von der Erde

I. Das Trinklied vom Jammer der Erde

В голубой далекой спаленке
А. Блок

Ты идешь по парку, и статуи застывают.
Что из этого сбудется – может быть, ничего.
Улетает черемуха, ветви с неба срывая,
Убегает ветер от себя самого.

Моисей фараона сорок лет водил по пустыне,
Те, кто вышел, не знают, куда им идти назад,
Лишь спят верблюды в распадке прозрачно-синем
И видят во сне чужие злые глаза,

И слышат в ночи чужой горбоносый говор;
Ты выходишь из парка, и статуи все с тобой;
Облетит черемуха, и в лесу простуженно-голом
Испуганный Дионис протрубит трубой:

Горе, вакханки! Дожди нашу бронзу моют.
Наш мрамор крошится и обрастает мхом.
Нам не вывести Моисея к Чермному морю,
Никого не спасти и не стариться ни о ком,

Ведь мы-то знаем: веселого бога лепят
Все из тех же белых, улетающих над рекой.
Пусть кукует кукушка в своем деревянном склепе,
Сломанный маятник пущен той же рукой.

Взметнется волной кровавой над морем Чермным –
Али не жаль вам, хлопцы, фараонову рать! –
Но уходят верблюды, серебро утопает в черни.
Никуда от этого не удрать.

 

II. Der Einsame im Herbst

…inpositamque sibi qui non bene pertulit Hellen
Ovid. Tristiae III : XII

Принесу я Латоне букетик аптечных ромашек,
На Тярлевской просеке собранных в детстве,
И на камень холодный к ногам положу.
Лес застынет вокруг, обнаженный туманом вечерним,
Опускается в облако золоторунный баран.
Что же ты, бедолага, не вытащил на берег Геллу,
Век ей на дне горевать средь разбитой посуды,
Слушать гудки миноносцев, печальные зовы войны.
Так и мы угасаем, стареющих жен на любимых меняя
В доме своем несчастливом, а после, когда припечет,
К ним возвращаемся снова – авось повезет,
И по ткани пурпурной в купальню сошел Агамемнон,
И пора уж, наверно, пригубить закат.
Жертву приняв, мне впотьмах отвечала богиня:
Все подчиняется звездам, а звезды – в руках божества
Многоразлично единого. И меня, и пурпурного Феба,
И Егову еврейского обнимает единый закон
Годовых перемен и безропотной смены столетий.
Боги тоже стареют, и смерть им бывает мила.
Всей душой постигай ты нехитрую эту науку:
Палой листвой шелести, да смотри, как над крышами мира
Веспер холодный встает.





III. Von der Jugend

3.1.

Упадет на красный мох торфяной
Перезрелая гоноболь.
Прилетит и нахохлится птица-боль
Оттого, что я не с тобой.
Это ветер в роще черных берез
Исчезает перед грозой,
Я тебя приберег – да вот не сберег
Это облако со слезой.
Наша роща ветха и черна от ран
И кричит у нас за спиной,
И тебе переплыть чужой океан,
Неизвестный, чужой, не мой.
Там не смыть асфоделей с черных лугов,
Даже нитку не вдеть в иглу,
И медведь зароет эту любовь
В самом дальнем лесном углу –
Чтобы было с тухлинкой, как любит он,
Чтобы жрать через шесть недель,
Чтобы ветер унес березовый стон
В те края, где сейчас метель.
И никто не скажет дереву: встань,
Повтори и следуй за мной,
Не клонись головой в небесную стынь,
Ни ногами в мох топяной.
Этот мир пересоздан для нас двоих,
Можно жизнь начинать с нуля –
Лишь застынет Латона в глазах твоих,
Птицу-боль на части деля.


3.2.

Долго будет сохнуть шкура, снятая с нерпы,
А она поплывет, оставляя свой масляный след в волнах,
Потому что послали – никого проворнее нету –
За кутьей на похоронах.
Только в каменной плошке до утра не хватает жира,
Беспоповец по памяти будет в потемках бубнить тропарь,
И тогда из ошметков мясных и оборванных сухожилий
По волнам проляжет тропа.
Я восьмые штаны разодрал о твое Мировое Древо,
Только в Лоно Господне никто никого не звал,
И глаголют уста освежеванной птицедевы,
Что за краем воды рождается шквал.
Он на камни выплеснет нерпичье злое тело,
И на Русской Кошке опять разобьет маяк,
И хлестнет по глазам пулеметной дробью Общего дела,
Молоком Богородицы не удерживаясь в краях.
Что же ты мне подскажешь – суровой кутьей без соли,
Малахаем, прошитым кровью из наших жил?
Я тебя полюбила и казню по собственной воле,
Ты для этого жил.

IV. Von der Schonheit

Может быть, мухи были орлами?
В. Соснора

Когда мы вышли за пределы
Добра и зла,
В окно черемуха глядела,
Сирень цвела.
И только тень аэроплана
Над пустырем
Металась бешеным бакланом,
Нетопырем.

Тебе ли сметь судиться первым,
Или не сметь,
Когда свалявшиеся перья
Омоет смерть,
И вновь придется в пропасть падать
И в синеву,
И снова жить – но не взаправду,
Не наяву.

Тебя не раз учили первым,
Что Первый плыл
Под шелест мертвенный и мерный
Мушиных крыл,
Где нет ни правды и ни кривды,
Где флюгер сник,
Лишь между Сциллой и Харибдой
Процвел тростник.

И ни к чему решенье судей,
Ты сам свой суд,
Перерешив смешенье судеб
И вынув суть.
Я сам приду к себе с повинной,
Казнив мечту.
Так физраствор бежит по венам
Сквозь слепоту.

 

V. Der Trunkene im Fruhling

Из-за леса вышла бабушка Яга,
Долгожданная, смертельная вода.
Гуси, гуси, есть хотите? – Га-га-га!
Извините, вам, наверно, не сюда.

Ты как форточник засовываешь пясть
В обесточенную лестничную клеть,
Только вряд ли получается украсть
У того, кто хочет заживо сгореть.

И под сердцем угнездился коготок,
Неумытый, настороженный, смешной,
Говорит, что это было не со мной,
Говорит, что я от вечности далек.

Мы построимся в шеренгу под горой
За надломленной, пронзительной игрой,
Но ни флейты, ни смычка, ни Боже мой,
Я, товарищи, давно уже немой.

Лопай, зяблик, стылый воздух нежилой,
Ты давно уже ни мертвый, ни живой,
В полушаге от петельки нитяной
Белым цветом застываешь за стеной.

Я губами припадаю в темноту,
Говорю тебе, что больше не приду.

 

VI. Der Abschied

Прибегаю к миллиону миллионов Будд…
 в моем собственном теле.
Сутра Люцзу Танцзин

Где-то на свете есть улица Толстых Котов,
По которой никто никогда не ходил.
Там старые ивы глядятся в засохший ров,
Но об этом знаю не я один,
Об этом ветер молчит, что и ему не дано
Вернуть нам сырость августовских полей,
Лишь морды елей лезут прямо в окно,
Кошачьей припрыжкой перечеркивая параллель.
Даже если звезды натекут в разбитый кувшин,
Его не осушишь залпом. А не спеша –
Увидишь, что есть душа и душа души,
И эту душу отталкивает душа.
Я снова пройду по улице Толстых Котов,
Где забытая таволга зацветет в сентябре,
Каждый делает выбор, а платить никто не готов,
Только тропинки от инея в серебре.
Я не ведаю Бога, но Он говорит тебе: не старей.
Ты видишь, повсюду Его рука.
Словно сфинкс ныряет в песок Долины царей,
Падает вниз ольха.
Она загляделась в воду, свободную ото льда,
Сама себе и жена и муж,
Но по большому счету и это все ерунда,
Если у каждого миллион миллионов душ.
Я буду ждать на четвертом краю земли,
Где снова ставни и лес забывчивых рук.
Они отвечают: мы тебя сберегли,
Это кровь утекает с большого на малый круг.
Больше не будет улицы Толстых Котов:
На ней два года как был пожар,
Все сгорело, и воскресать никто не готов,
Один лишь черный кот убежал.
Как будто и мы эту полосу перейдем,
Как будто она лишь отметина на пути –
Кысь-кысь, Бумбурыська! Пофыркаем под дождем.
Может, ему надоест, наконец, идти.

апр.2010– апр.2011

Примечание. «Das Lied von der Erde» – «Песнь о Земле», симфония-кантата Г. Малера для тенора, альта и оркестра на стихи китайских поэтов в переводе Х. Бетге. I. Das Trinklied vom Jammer der Erde. – Застольная песнь о земных бедствиях. II. Der Einsame im Herbst – Одинокий осенью. III. Von der Jugend – О юности. IV. Von der Schonheit – О красоте. 5. Der Trunkene im Fruhling – Пьяница весной. VI. Der Abschied – Прощание.



Моби Дик

Как мне хотелось, девочки, с вами в один колхоз,
Все, что не получается, выбросить псу под хвост,
Вселенная успокоится, затенькает паровоз,
Черт в кочегарке сменится, бросит все на авось.
В синих водах Америки Большая Мышь ударит хвостом,
Вулканическим веером поднимется к небесам,
И в небе полночно-северном, обессмысленном и пустом,
Простора вовек не меряно – пусть каждый селится сам.
Силы света ничуть не лучше, чем силы тьмы,
После долгой собачьей свадьбы будет ласковый дождь,
И, если «я» отменяется, и остаемся «мы»,
В земле Ханаанской уже ничего не ждешь.
А мы, наконец, провалимся в ореховый частокол,
Где Мендельсон окручивает осла с королевой фей,
Он нас, как ботву, окучивает, царственно бос и гол,
Лишь у досужего Шарика в штанине засел репей.
Это мы без роду, без племени сошли с корабля на бал,
А бал завертелся лагерем и сошел ногами в подзол.
Это мы – просрали Вселенную, которую сжег Баал,
А потом слепотой Эдиповой не отмолишь вечный позор.
Как мне хотелось, милые, с вами в один бардак,
Все, что от века сгинуло, бросить во внешний мрак,
Что мелется – перемелется, и Боженька не дурак,
Пускай не мычит, не телится, а спустит с цепи собак.
В синих водах Америки Большая Мышь пускает фонтан,
Уленшпигель с невестою молча летят в трубу,
Но проводы не закончены. – Бросай гарпун, капитан,
И в белую воду выверни всех, кто плывет в гробу!

2011

 

Шуберт
(из Мирры Лохвицкой)

Inde ubi prima quies medio iam noctis abactae
Сurriculo expulerat somnum…(**)
Vergil. Aeneis VIII: 407–408

В край, где на сердце так одиноко,
Непобедимая лебедь плывет
Там, где всегда далеко и далeко,
Там где смыкается солнечный свод.
Видно, на западе ближе к востоку,
Если закат претворяют в восход.

Кто ты, печальная белая птица,
Что ты так жадно стремишься во тьму?
Солнце садится – счастье родиться,
Жить, насладиться лишь мне одному.
Нет, не напрасно солнце садится,
Видно, во сне одиноко ему.

Снится мертвец к перемене погоды,
Давит на голову солнечный свод.
В край, где встречаются силы природы,
Белая птица плывет на восход.
В этой дали ожиданье свободы,
Вечно равно ожиданью невзгод.

Нас ожидает посмертная слава,
Наш сублимат фронтового пайка.
Спустится с неба Булат Окуджава,
Ломоть луны принесут облака.
Горькая, сладкая наша отрава –
Словно свобода, сладка и горька.

Помни об этом неясном виденье,
Если до срока спускаешься в ад:
Вряд ли проявят к тебе снисхожденье
Там, где восход претворяют в закат.
И не услышишь Вергилия пенья –
Август не даст ему новых наград.

2011




На воскресение Иннокентия Анненского

И встанет Тотемский уезд
Кошмарным ельником крылатым
На белом складени небес,
Как снежный сахар, ноздреватом.

На неопрятную постель
Роняя высохшую хвою,
Воспрянет рухнувшая ель
Из цепких лапок перегноя.

Свисает вниз кровавый мох,
Сердитый снег поет и тает,
И с ним Вергилий – тоже бог –
Ведет посла сквозь волчью стаю.

Смерть не придет к нему сама,
И на вокзале Царскосельском
Доныне царствует зима,
Как в белом поле Елисейском.

Но не горюй: в любой толпе,
В забытой оркестровой яме
Тебя найдет Аргиопэ
И из земли рванет с корнями.

Опять завертится беда,
В ночи приникнет к изголовью,
Лишь только вешняя вода
Насытит землю нашей кровью.

Волчица Данту не шепнет,
Что нет греха грешней богатства,
И не видать небесный свод:
Она была и вдруг – погасла.

Так не подыгрывай судьбе –
Она почти что неподкупна,
Ведь карлик спрятался в тебе
И рубит ельникнеотступно.

2011

 

*   *   *

Ich komme schon durch manches Land
I. W. Goethe

И все-таки вертится эта зима
Невнятным косматым клубком,
Спадая седым костяным янтарем
На детский рисунок углем.
Последний автобус пропах чесноком,
Ездок удалой не жалел ни о ком,
Их всех под конец приютил Авадон,
Упрятав снетком под лимон.
По белым бульварам гуляли вдвоем,
И ночь заглушала гламурный содом,
Сугробы до крыш привечали теплом,
Делили судьбу пополам,
И призрачный город, которого нет,
Накинул нам вместе по тысяче лет,
Но стынет в подъезде вороний обед,
И скоро пора по домам.
И все-таки нам не пора умирать,
Пока палачу не согрета кровать,
Пока еще принято кровь проливать
За правду, что видел во сне,
За первый урок твоего букваря,
За белый глоток твоего фонаря,
В открытую форточку кровь отворя
Навстречу идущей весне.
Ей раны земли не дано зализать –
Лишь горло железным узлом завязать,
Лишь может, сорвавшись, о чем-то сказать
Бумажный листок ледяной.
На нем беспризорник рисует свой срок,
Доверчиво сжав в кулаке уголек.
Снаружи светает. Все тот же сурок
До смерти пребудет со мной.

2011

 

*   *   *

Горит над лесом алый Аввакум
Десницей православного заката.
Грядущее прозренье наших дум
Еще страшнее, нежели когда-то:

Земная твердь непоправимой кривизны,
Стареющие звезды на привале,
И выцветшие синие скрижали
В прицельной прорези Луны.

2010–2011

 

_______________________________

(*) Золоторунный баран, не донесший до берега Геллу, [В небе уравнивает длительность ночи и дня.](лат.; пер. Я. Голосовкера)

(**) Ночь прошла полпути, и часы покоя прогнали Сон с отдохнувших очей. (лат.; пер. С. Ошерова)