Знаменитая книжка 1993 года — с Плюшкиным, «петербургским текстом» и тому подобными драгоценными вещами. Всё из того ж источника — из расформированной библиотеки славянского института Франкфуртского университета.

……

Несомненная симпатия автора к Плюшкину, к его бескорыстному скопидомству в ущерб собственному хозяйству, несомненно, связана с внутренним родством — не личным, конечно, а цеховым. Что есть филолог, как не собиратель и накопитель фактов, цитат, параллелей, сопоставлений, чаще всего ни к чему не ведущих, но бережно сохраняемых в каталожных ящичках. Они — как те самые щепочки и веревочки, собираемые Плюшкиным — чтоб не пропали, безо всякой идеи, только по страсти. А урожай — гибнет на корню, пенька (или что там у него еще) не продается, удои снижаются, люди дохнут… Собственно, сама форма «плюшкинского текста» В. Н. Топорова — бесконечный перечень цитат большого интереса и наблюдений за гоголевским текстом большой тонкости — повторяет самого Плюшкина. Вообще: филолог — это Плюшкин, что даже до некоторой степени означает, что и Плюшкин — филолог с его текстом из щепочек и веревочек.

Иногда — у великих позднесоветских филологов, как тот же Топоров или как тот же Гаспаров — склад ненужных предметов вдруг освещается общей мыслью и поражает: останавливает, заставляет подумать. У филологов честных, скромных и полезных — просто так стоит, в темноте, ждет, чтобы кто-нибудь пришел и включил свет. Есть и нечестные филологи (великими они не бывают, но обычно вполне процветают) — они фальсифицируют набор цитат и наблюдений в угоду чужой — модной и выгодной — мысли. Т. е. неподходящие веревочки-щепочки скрывают или их искренне не видят. Но о них мы не будем.

Когда я говорю (или пытаюсь сказать неслышащим), что я не филолог, не литературовед и меньше всего критик, это и означает, что я вижу лес, а деревья в нем освещаю скромным своим фонариком по мере надобности. А иногда заглядываю (как сейчас, например) в чужой склад и обвожу этим фонариком стеллажи: вдруг что нужное подвернется.

Писатель — не Плюшкин. Пускай Манилов, пускай Ноздрев, пускай Собакевич (сейчас все скажут: это он про себя!) — но никак не Плюшкин.