«Голый год» Пильняка (в ардисовском факсимильном издании — библиографическая редкость своего рода). Ну что скажешь? — Пильняк плохой писатель, исключительно талантливо притворяющийся хорошим. «Голый год» — плохая книга, не потому что пытается — возможно, что и искренне — прислужиться новой власти, в конце концов и Бабель таков, не говоря уже об Олеше («Зависть» может вызывать судороги омерзения, но это другая тема), а потому что плохо написана, при всей затейливости и при всех таторах и ляторах. Во многих местах внезапно замечаешь: снять слой особо модернистских завитушек — рубаночком, рубаночком! — и получится ранний Гладков или даже ранний Панферов.

Одновременно читал «Москву» Вальтера Беньямина (1927). В смысле, Беньямина я пытаюсь читать время от времени вообще, у меня тут книжек пять или шесть образовалось, просто совпало. Там забавным образом упоминается Пильняк (и только он один из всех «актуальных писателей»!). Речь, в основном, идет о «Повести о непогашенной луне» (кто-то ее ему пересказывал, не исключено, что сам автор) — и речь не о зверствах сталинизма, а о том, что коммунист (якобы) душой и телом принадлежит партии. Беньямин честно пытается разобраться и даже без противного «я всё понимаю, потому что я с Запада, что ли), распространенного у навещавших (и навещающих) Москву гостей с Запада. Он очень старается видеть и замечать. Но его губит категориальный аппарат на основе марксистского, с которым он пытается подойти к действительности. Ну и отсутствие, при всех прочих извстных достоинствах, чисто литературного таланта. Можно вспомнить очерки о России Йозефа Рота примерно того же времени, где и пристрастности и безответственности гораздо больше, но какое острое наслаждение от фактуры текста!.. И поэтическое воззрение на действительность позволяет Роту вне зависимости от «взглядов» понять очень многое в советской жизни. Очерк о Петербурге относится, кстати, к лучшему, что было написано иностранцами об этом городе — наряду, пожалуй, с описанием Льюиса Кэролла, автора «Алисы» (в его «Путешествии в Россию»).

Беньямина же отсутствие художественного таланта лишает не только возможности создать общий образ (при тщательном выписывании образов мелких), но и простого понимания вещей и взаимосвязей, что я недавно заметил, читая «Берлинское детство», где он, уж кажется, все должен знать и чувствовать, это же его детство. Чудовищная вязкость не как прием, а как результат борьбы с текстом. Что уж тут говорить о Москве — вроде и не врет ничего, но ничего и не понимает. В другом эссе, посвященном еде, он описывает борщ — и ровно то же самое: живой борщ он, как ни старается, изготовить он не может. Когда он сравнивает сметану со снегом — это прямое убийство борща.

Вот, говорят, Витгенштейн хорошо пишет. Надо бы заглянуть.