Избитый сердцем, падает вверх
угольный скисший тяжеловес
пóтом на темное стекло,
за которым не то чтобы свет померк,
его и не было — гладкий срез
ледяного мускула, что свело,

а на срезе несколько, больше нет,
заусениц, оставшихся навсегда,
и губчатый спил кости,
пожелтевший от времени, вот и свет,
но, скорей, не оттуда, скорей, туда,
в свой скелет, остывший почти,

и горячий пот, припав к стеклу,
смотрит наружу всей росой,
всей чечевицей смерти своей,
веря лишь своему теплу,
уходящему по косой
полосой, всё ýже, темней,

а внизу, не знающее по чему
еще ударить, сердце стоит,
и сдерживает злость,
и видит, как, пересекая тьму,
его противник делает вид,
что греет лунную кость.